Илья Кормильцев
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 1998
Илья Кормильцев
Ирвин Eэлш — Жан-Жак Руссо химического поколения
Ирвин Уэлш — очень модный писатель. Для писателя это в равной степени привлекательно и опасно, поскольку влечет за собой неизбежное обвинение в конъюнктурности — особенно если он сам подыгрывает своему статусу живой легенды. А Ирвин Уэлш подыгрывает — и еще как!
В мире, где каждый шаг творческой личности, добившейся успеха, попадает под неусыпное око масс-медиа, анонимность и конспирация — парадоксальный, но беспроигрышный способ привлечь к себе внимание. Уэлш, очевидно, рано это понял и сделал так, чтобы мы знали о нем по возможности меньше. Лишь недавно пронырливым журналистам удалось восстановить кое-какие детали его жизненного пути — официальные же биографические справки ограничиваются констатацией простого факта: “В настоящее время проживает в Амстердаме”.
Ирвин Уэлш родился в 1958 году в пригороде Эдинбурга Мьюирхаузе — там, где разыгрывается действие его самого известного произведения, романа “Трейнспоттинг” (“Trainspotting”, 1993). Посещал колледж, где учился менеджменту в строительстве, после чего работал в муниципальных строительных фирмах все того же Мьюирхауза. В начале 90-х переехал в Амстердам и полностью посвятил себя литературной деятельности.
Попытки выяснить, как и когда жизненный путь заурядного клерка пересекся с пестрым миром его героев — безработных, наркоманов, футбольных хулиганов и прочих маргиналов, — так и остались попытками; с фигуры писателя не удалось сорвать покрова тайны и мистификации, им же самим и созданного. Даже фотографии Уэлша не были доступны до тех пор, пока он не поддался на заманчивое предложение сыграть торговца наркотиками Мики Форрестера в экранизации романа “Трейнспоттинг”; визуальная конспирация после этого, естественно, потеряла всякий смысл.
Литературная карьера Уэлша выстраивалась внешне так же бессобытийно и гладко. В бестселлеры пробивается как сборник его ранних рассказов “Эсид хаус” (“The Acid House”, 1994), так и второй роман — “Аист Марабу из кошмаров” (“Marabou Stork Nightmares”, 1995). “Трейнспоттинг” становится хитом по обе стороны океана, причем в Великобритании роман быстро обретает сценическую жизнь (постановки в Эдинбурге и Глазго, а затем и на лондонских подмостках) а блестящая экранизация довершает успех. Читательское внимание к Уэлшу не ослабевает и с выходом его последней книги — “Экстази” (“Ecstasy”, 1996).
Ирвина Уэлша можно уверенно назвать подлинной культовой фигурой 90-х. Сложнее ответить на вопрос, почему он ей стал. Только ли “жареное” содержание большинства его книг, с экстремальными по социальным (и психическим) характеристикам героями, тому причиной? Только ли обилие ненормативной лексики (впрочем, всего лишь адекватно воспроизводящей языковую норму персонажей), описаний (кстати, довольно сдержанные) наркотических “трипов” и секса (опять-таки в тональности комической, на грани фарса)? Книги Уэлша, кроме того, весьма непросты в языковом отношении — ведь все они написаны фактически на двух языках: авторская речь — на вполне качественном литературном английском, а речь персонажей — на эдинбургском диалекте. Для жителей Соединенного Королевства диалект этот — благодаря анекдотам, спектаклям и телепостановкам — такой же родной и знакомый, как одесский жаргон или блатная феня для нас; а вот для американских читателей издание романа “Трейнспоттинг” пришлось даже снабжать специальным словарем.
Конечно, говор “лоулендеров” — усилиями прежде всего таких писателей, как Джеймс Келман и Аласдер Грей, — уже обрел в английской литературе права гражданства. Но Ирвин Уэлш идет дальше — он превращает язык своего детства в средство создания фантастического мира, выходящего далеко за пределы окрестностей Эдинбурга, и маркирует им территорию, не просто ограниченную рамками определенного региона, но лежащую вообще за пределами буржуазной нормы. Язык у Уэлша порой важнее содержания текста (что, увы, чудовищно осложняет работу переводчиков).
Если мир, причем не только англоязычный, так откликнулся на явление Ирвина Уэлша, то, возможно, он принес миру некое новое послание? Уэлша, наряду с такими писателями, как Джефф Нун или Гэвин Хилл, стали называть певцом “химического поколения”. Следовало бы разобраться, что это за поколение и насколько оно химическое. Если видеть в этом термине сугубо полицейское указание на злоупотребление наркотиками, то мы продвинемся недалеко. В этом отношении поколение, скажем, битников, с монументальными фигурами заядлого героиниста Берроуза и законченного алкоголика Керуака, — ничуть не менее химическое; что уж говорить о поколении хиппи, где перечень подобных (говоря языком субкультуры, “по жизни удолбанных”) персонажей занял бы целую журнальную страницу?
Показательно, что новые корифеи молодежной культуры постоянно исповедуются в любви к битникам и ненависти к хиппи; возможно, именно в этих симпатиях и антипатиях следует искать ключ к ответу на вопрос о специфике нового поколения. Ведь изменение сознания (путем ли химического воздействия или принятия нового мироощущения — неважно, эстетического или религиозного) приводит обычно к двум альтернативным типам поведения — миссионерскому или сектантскому. Первое стремится одарить мир новообретенными истинами, второе — оставить их в узком кругу посвященных, которым до всех прочих и дела нет. Бегство к миру или бегство от мира — вот вечная дилемма.
В Англии 60-х культура блестящего “свингующего Лондона” была по преимуществу культурой богемы, культурой выходцев из среднего класса (несмотря на такие исключения, как “Битлз”), и оставалась (в отличие от Америки) явлением прежде всего эстетическим. Первым манифестом, прозвучавшим непосредственно из глубин сугубо британской “организации жизни”, был манифест панка. Лидер группы “The Jam” Пол Уэллер так высказался в свое время по поводу породившей его среды: “В английской кастовой системе, если ты родился внизу, у тебя есть три выхода: стать звездой футбола, звездой рок-н-ролла или… куском дерьма. Последнее, понятно, всего рискованней — и всего легче”.
Расцвет панка в Великобритании не случайно совпал с эпохой раннего тэтчеризма — периодом, поставившим точку в истории британского рабочего класса, корнями уходящей в предыдущее столетие и вызывающе анахроничной в ситуации постиндустриального общества. Безработные родители служили неубедительным примером для не менее безработных детей; культура, замкнутая в треугольнике паба, фабрики и футбольного поля, имела единственный сильный аргумент — экономические гарантии. Потеряв этот аргумент, она стала тем, чем и была на самом деле — затхлой тюрьмой.
Немалое значение имела и изменившаяся этническая ситуация. Волны переселенцев с Антильских островов и Индостана захлестывали Британию еще с 50-х, но до начала “большой приватизации” устремлялись прежде всего в большие города и сосредоточивались в специфических гетто. для коренного населения новые иммигранты оставались, в сущности, посторонним элементом, своеобразной домашней экзотикой.
“Housing projects” — блоки муниципального жилья, превратившиеся в конце 70-х в подлинные “микрорайоны для неудачников”, — коренным образом изменили ситуацию: белая молодежь оказалась с цветной не только рядом, но и в одинаковом положении. был сломлен социальный барьер, а вместе с ним — и культурные границы, раздвинувшиеся настолько же широко, насколько сузилась социальная перспектива. Более всего этот процесс отразился в культуре музыкальной — 80-е начались с усвоения ямайского стиля “рэггей” и завершились рождением новой танцевальной рейв-культуры, густо замешенной на столкновении ритмов “третьего мира” с электронными технологиями мира цивилизованного, “первого”.
Как рейв-вечеринки в гаражах и заброшенных складах стали альтернативой телесериалам, так и наркотики стали альтернативой традиционному пьянству старшего поколения. Вот что говорит по этому поводу сам Уэлш в одном из своих немногочисленных интервью: “В принципе ничего не изменилось — раньше алкоголь, теперь наркотики. Просто от алкоголя не уйти, он повсюду, особенно — на Севере, а наркотики… с ними вместе ты выбираешь замкнутое общество”. Вначале героин, а с конца 80-х — экстази становятся тем элементом, который консолидирует молодежную субкультуру. Ключевая роль экстази в формировании образа посетителя “рейвов” и породила клише “химическое поколение”.
Вот приблизительные характеристики уэлшевской вселенной: место — пригород шотландской столицы, время — 80-е или начало 90-х, герой — молодой человек не вполне определенных занятий, интересы которого: музыка, танцы, секс и наркотики. Таковы, впрочем, интересы молодежи во все времена — за исключением тех, когда подросткам приходится командовать полками. Отличие героев Уэлша в том, что вышеуказанным занятиям они предаются с особым ожесточением, ибо за пределами этого modus vivendi никаких перспектив у них нет, а вернее, есть одна: стать такими же никчемными неудачниками, как их родители.
Именно таких персонажей мы встречаем и в романе “Трейнспоттинг”, и в рассказах Уэлша, один из которых — “Вечеринка что надо” — публикуется в этом выпуске рубрики “NB”. Позднее, в амстердамский период, круг персонажей расширяется и становится пестрей, хотя сама международная тусовка, собирающаяся в “самом свободном городе Европы”, по сути, мало чем отличается от мьюирхаузской братии — это те же самые дети пригородов, но уже на новом витке бегства от скуки. Они продолжают искать выход за пределы породившей их среды, косной и социально бесперспективной. Уэлш дал этому пестрому интернациональному сброду меткое определение — “eurotrash”, т.е. “еврохлам”; словцо оказалось до того точным, что сразу укоренилось в англоязычной публицистике.
Следует отметить, что сам Уэлш весьма далек от воспевания того, что описывает; даже при передаче речи своих персонажей он все время сохраняет ироническую дистанцию. В этом — одно из основных отличий уэлшевской прозы от того потока “трансгрессивной литературы”, которая попросту развлекается описанием периферии постиндустриального социума и составлением перечня всевозможных человеческих странностей и извращений.
Герои Уэлша (по крайней мере те, которых он любит) страстно ищут выхода за пределы своего универсума. Кончается вечеринка, уходит наркотический кайф, на тебя смотрит лишенное ночных прикрас лицо случайной подруги, и какое-то тревожное, печальное чувство горького похмелья, скорее экзистенциального, чем физического, наполняет последние страницы любого произведения шотландского писателя. Выхода нет. А когда его находишь, оказывается, что нужная дверь возвращает тебя в ту точку, откуда ты начинал. И все же выход следует искать: нужно, говоря устами главного героя романа “Трейнспоттинг” Рентона, “выбрать жизнь”.
Основная тема прозы Уэлша, в сущности, не нова и характерна для европейской литературы времен больших переломов, будь то появление индустриального общества на заре прошлого века, закат его в начале нынешнего или же рождение на наших глазах чего-то нового, что — по привычке к определению грядущего через прошедшее — все еще по инерции называют обществом постиндустриальным. Тема эта — воспитание чувств с целью обретения смысла существования; внимательный читатель сумеет почувствовать ее, несмотря на все пикантности изложения и демонстративную “чернуху”.
Поиски прорыва к смыслу уводят героев Уэлша по разным дорогам, и зачастую этот прорыв оказывается хотя и эффектным, но иллюзорным (как в повести “Судьба всегда в бегах”, где современные “мстители” оказываются на пороге гибели) или запоздалым (как в романе “Аист Марабу из кошмаров”, где лежащий в безнадежной коме, но остающийся в сознании герой по крупицам восстанавливает свою бестолковую и жестокую жизнь, хотя выводы, к которым он приходит, пригодиться ему уже не смогут).
Коварный Уэлш, сознавая, очевидно, как трудно создать образ безусловно положительного героя, любит оставлять своих персонажей в самом начале нового поворота их жизненного пути и предоставляет читателю судить о том, насколько удачным окажется их выбор. Так, Рентон из “Трейнспоттинг” — безусловно, самый популярный уэлшевский герой — “выбирает жизнь”, решительно порывая с компанией своих дружков, продолжающих крутиться в бесконечном беличьем колесе (наркотики-паб-дискотека-кража-суд-тюрьма), и с нажитым не совсем честным путем капиталом собирается начать новое существование — респектабельное, но лишенное той ограниченности, что возмущала его в своих родителях. Элен же из “Непокоренных” (“The Undefeated” — третья часть книги “Экстази”, откуда взята повесть “Судьба всегда в бегах”), напротив, впервые попав в тот мир, из которого уходит Рентон, порывает с деловым, но занудным мужем и начинает свое свободное падение.
Противоположность подобных жизненных выборов — лишь кажущаяся, если иметь в виду те задачи, которые решает Уэлш. Речь идет, в сущности, о том, что необходимым является сам акт выбора — ибо у прошлого перспектив нет. А ловушки и соблазны, губительные для души (к состоянию которой Уэлш, несмотря на всю внешнюю безрелигиозность, предельно чуток), поджидают в этой жизни каждого, будь то бизнесмен или наркоман. Ощущение настоятельной необходимости выбора, присутствующее в прозе Уэлша, и делает ее, как нам кажется, популярной и актуальной в местах, географически и исторически весьма удаленных от Мьюирхауза и Амстердама. Ибо время — на изломе, и излом этот, как всегда, проходит в первую очередь через сердца (и тела) молодых. Проходит зачастую именно в тех формах и разыгрывается в тех декорациях, что и в произведениях Ирвина Уэлша, — нравится нам это или нет.