(Перевод с немецкого А. Егоршева)
Марион Дёнхофф
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 1998
Лев Копелев
Умершие приказывают — жить долго!
Чтобы люди стали людьми, им надо было понять: они смертны, жизнь имеет предел. Осознание этой истины неотделимо от становления как всего рода человеческого, так и отдельной личности. Отсюда — мечты о бессмертии, даже вера в него, стремление создавать нетленные ценности и передавать их новым поколениям. Человек не может, не хочет смириться с всесилием смерти, признать за ней право на победу.
Люди хотят жить всегда, и потому воображение рождает потусторонний мир: Аид и Элизиум, чистилище, ад и рай; живущие верят в нерасторжимую связь с усопшими. Такие представления свойственны сторонникам почти всех вероисповеданий во всех странах света.
В Китае культ предков во все времена был одной из основ религиозного миропонимания и восприятия всего сущего с моральных позиций. Последователи Конфуция считают, что о нравственном здоровье общества и государства можно судить по тому, как в нем помнят умерших.
В календарях всех европейских стран есть поминальные дни. Обряды и ритуалы столь же различны, как и времена года, на которые они приходятся. У славянских народов эти дни отмечаются обычно весной, между Пасхой и Троицей, но при всех различиях их объединяет благоговение перед таинством вечности, негасимой памятью, бессмертием имен и преданий, а также ощущение нерушимого единения с людьми, которые когда-то жили, боролись, страдали и тем возделывали почву, откуда непрерывно прорастает новая жизнь. Причем с нами связаны и те предки, которые творили зло, люди недобрые, бесчестные, чей пример должен отталкивать. Но именно потому, что они заблуждались, грешили, даже совершали преступления, нам и ценен их горький опыт — как предостережение, как урок, преподанный прошлым.
История Дня национального траура в Германии аллегорична, подобна знаку, под которым здесь развивались события в нашем столетии. После жестоких испытаний, выпавших на долю народа в первой мировой войне, Веймарская республика учредила День памяти павших. Католики и протестанты поминают усопших не одновременно: одни — в самом начале ноября, другие — в воскресенье перед первым адвентом. В День же национального траура решено было отдавать дань уважения всем погибшим солдатам, независимо от вероисповедания. Идея христианского всепрощения распространялась при этом и на вчерашнего противника, призывала к миру. Придя к власти, нацисты сразу же превратили День общенационального траура в День памяти павших героев. Родственникам погибших предписывали «печалиться с чувством гордости». Отныне атмосферу этого дня должен был определять не призыв к миру и взаимопониманию, но дух ненависти и мщения. После крушения третьего рейха оккупационные власти запретили отмечать столь одиозный праздник.
В Федеративной Республике Германии День национального траура исполнен иного смысла. Ее граждане чтят память всех жертв всех войн. Всех, кто убит на полях сражений, погиб в тылу, пал от насилия или политического террора.
Я приехал из Советского Союза, народы которого понесли в годы второй мировой войны тяжелые потери. Кроме того, миллионы русских, украинцев, советских граждан других национальностей были замучены и убиты в тюрьмах и лагерях, умерли в ссылке от голода и болезней до и после войны.
На войне я был красноармейцем, защищал родину от врага, грозившего поработить, а может, и уничтожить ее. Но еще на фронте я подружился со многими немецкими солдатами и офицерами из числа военнопленных и перебежчиков. Мы вели, нередко под огнем, передачи со звуковых агитмашин, готовили в антифашистской школе людей к заброске в тыл противника. А потом работал вместе с немецкими инженерами, такими же зеками, как я, на Марфинской шарашке.
Мне известны десятки случаев, когда немцы и русские становились друзьями в самые страшные годы, являя пример человеческих отношений в нечеловеческих условиях.
Летом 44-го в белорусской деревне нас встретила толпа взбудораженных, галдящих женщин. Они вели немецкого солдата. Плача и смеясь, бабы требовали отнестись к «энтому фрицу» как к другу. «Нашу деревню спас, — вопили они. — Эсэсманы хотели всех на улицу выгнать и дома поджечь, а он не дал — орал на ихних солдат, даже автоматом грозил. И у нас остался — село от новых поджигателей защищать».
Мой друг Роман Пересветов, журналист, полюбил немку, тоже журналистку, с которой работал в редакции армейской газеты, выходившей на немецком языке. Ему пришлось дорого заплатить и за свою любовь, и за дружеские отношения с другими немецкими коллегами: после семи лет лагерей он был реабилитирован, но вскоре умер от «заработанных» там болезней.
Здесь, в Германии, я знаю пожилую женщину из небольшой нижнесаксонской деревушки, фрау Кникельбайн, вдову рабочего. С 44 года она бережно ухаживает за могилкой неизвестного русского военнопленного — в память о собственном сыне, погибшем где-то в бескрайней России.
Гитлер, создавший в Германии бесчеловечный режим, целенаправленно готовил, а затем и развязал самую жестокую в истории войну. Сталин, создавший в СССР режим не менее бесчеловечный, фактически помог ему в осуществлении чудовищного замысла. Сначала были арестованы, брошены в тюрьмы, заключены в лагеря и уничтожены десятки тысяч командиров Красной Армии и инженеров, работавших в оборонной промышленности. В результате дьявольского пакта между Молотовым и Риббентропом была раздавлена и поделена Польша. Советский Союз поставлял германским военным заводам стратегическое сырье, тем самым помогая вермахту оккупировать страны Западной Европы. Следуя указаниям Сталина, Генеральный штаб игнорировал сигналы собственных шпионов о надвигающейся опасности и обнажил западную границу страны перед противником, сконцентрировавшим там ударные армии. Идеологи сталинского режима морально разоружились, лишив народ информации антифашистского характера. Сталинские спецслужбы отдали в руки гестапо сотни немецких и австрийских коммунистов и социал-демократов, в Катыни были расстреляны тысячи польских офицеров.
22 июня 1941 года дивизии вермахта по приказу Гитлера вторглись в пределы Советского Союза. Отдав этот приказ, фюрер обрек свою империю на крушение. И — спас от крушения сталинский режим.
Для русских, украинцев, белорусов, как и большинства советских граждан других национальностей, война стала отечественной. Она пробудила в народе могучие силы, и, несмотря на тяжелейшие поражения в первый год, на колоссальные потери на фронтах и в тылу, силы эти все прибывали.
Победа, одержанная Советской Армией над вермахтом, привела как к крушению тоталитаризма гитлеровского, чего он, естественно, заслуживал, так и к незаслуженному триумфу тоталитаризма сталинского.
Ныне мы чтим память людей всех национальностей, ставших жертвами страшной войны, всех солдат, павших на поле боя или погибших в плену, скорбим о всех мужчинах, женщинах и детях, нашедших смерть в пылающих городах и селах, в концлагерях, в потоках беженцев на дорогах и на тонущих кораблях.
Ныне память об умерших не знает государственных, этнических, религиозных, идеологических границ. Однако эта всеобщность возможна и действенна только в том случае, если она коренится в национальной почве. Пушкин писал:
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.«Отеческие гробы» и «родное пепелище» символизируют явные и тем не менее не поддающиеся определению таинственные и плодотворные силы, без коих трудно представить себе не только творчество гениальных мастеров пера, но повседневную жизнь всех людей, даже и нищих духом.
Из безусловного признания Божественного откровения, исконных традиций русского народа и дерзновенного стремления поспорить со всемогуществом смерти родилась уникальная «Философия общего дела», как назвал свое учение Николай Федоров (1828—1903). «Общим делом» всех живых должно стать воскрешение мертвых, всех, когда-либо бывших на Земле. Не только философ и теолог, но и естествоиспытатель, Федоров полагал, что воскрешение умерших можно и должно осуществить научными средствами. Его понимание философии, религии и морали оказало влияние на творчество Толстого, Достоевского, Горького, Маяковского и многих других писателей, поэтов, мыслителей. Развивая идеи Федорова, Владимир Соловьев, философ, публицист, поэт, размышлял следующим образом: если телесные силы неотвратимо одолеваются смертью, то сил духовных для победы над ней недостаточно. Лишь безграничность нравственной силы дает абсолютную полноту бытия. Сын человеческий и Божий был распят, чувствовал, что оставлен людьми и Богом, и тем не менее молился за врагов своих: Его душевные силы, очевидно, не знали границ, и ни одна частичка Его существа не стала добычей смерти. Являясь решающей победой жизни над смертью, доброго начала над злом, воскресение Христа представляет собой тем самым триумф вселенского разума. На что можно было бы надеяться, если бы такая жизнь не одолела врага? Не воскресни Христос, кто мог бы тогда воскреснуть?
В царской России труды Федорова были запрещены церковью как «еретические», а в советской заклеймены как «опусы реакционного суеверного спесивца». И только сегодня кое-кто знает, что Циолковский считал себя учеником Федорова. Набрасывая эскизы космических ракет, он следовал призыву философа создать технические предпосылки для того, чтобы и другие планеты солнечной системы стали, согласно Провидению, обителью воскресших людей.
Федоровские утопии вызывали энтузиазм лишь у немногих современников, большинство же иронизировали, а то и прямо насмехались над ними. Сегодня некоторые ученые и космонавты, исследующие Вселенную, видят в гениальном мечтателе своего духовного предшественника.
Сегодня мы живем в эпоху активного освоения космического пространства. Русский первым облетел Землю на космическом корабле, американцы первыми высадились на Луне, их автоматическая станция достигла Млечного Пути. Научные открытия и чудеса техники, немыслимые полвека тому назад, стали обыденным явлением. В этом же мире, на нашей маленькой планете, по-прежнему вершат свое дело и злые, темные силы. Каждодневно и ежечасно гибнут люди, становясь жертвами «малых» войн, террора, произвола властей, религиозного фанатизма. После того как отгремели последние залпы второй мировой войны, на земном шаре полыхало пламя ста пятидесяти региональных конфликтов.
«Война не кончится, — писал Г. Бёлль в одном из ранних рассказов, — пока будет кровоточить хоть одна рана, нанесенная ею».
Старые раны не успевают зажить, а к ним прибавляются новые. Кресты у Берлинской стены — это незарубцевавшиеся раны, а новые кровоточат в Пекине, Ливане, Палестине, Северной Ирландии, Южной Африке, Сальвадоре. И потому так злободневно звучат слова, с которыми более трех столетий тому назад английский поэт Джон Донн обратился к современникам (Эрнест Хемингуэй поставил их эпиграфом к своему лучшему антивоенному роману): «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».
В ХХ столетии люди могли воочию убедиться, сколь губительны революции, перевороты и войны «во имя лучшего будущего».
Новейшая история России и Германии, Китая и Камбоджи неопровержимо доказывает, что происходит, когда в жертву политическим доктринам, якобы дарующим спасение, или имперским амбициям приносят национальные культурные ценности — под предлогом их архаичности, обветшалости и т.п. Не щадят и могил предков — святыни для Пушкина. Смотрел на днях телерепортаж из того района ГДР, где добывают бурый уголь: на месте кладбищ, по которым прошел бульдозер, теперь горы разбитых надгробных памятников — следы нашествия новых варваров. Случай далеко не единичный, послевоенная история европейских и азиатских стран изобилует примерами подобного вандализма.
Приехав на Первый съезд советских писателей, Клаус Манн засвидетельствовал в дневнике безраздельную симпатию к тем, кто «утверждает в России все земное». Одно неприятно удивило его: «Рабочие рассмеялись, когда Андре Мальро спросил, как они относятся к смерти. Печаль, изначальное чувство всего живого, здесь воспринимают как пораженчество. Но ведь и для этого жизнерадостного поколения когда-нибудь будет написан «Вертер».
Участь, постигшая «жизнерадостное поколение» в последующие десятилетия, пока не нашла своего отображения ни в книге вроде гётевского «Вертера», ни в фундаментальном историческом исследовании. Поначалу искренний, хотя и бездумный, революционный оптимизм трансформировался в казенную, охранительную идеологию, исповедовать которую предписано всем и каждому. В результате общество превратилось в «коллектив» недумающих и доверчивых, циничных и корыстных исполнителей-конформистов. Последовали экономические, политические, нравственные кризисы и катастрофы… Примечательно, как на этом фоне проходит День национального траура в ФРГ. В некоторых странах павших поминают в дни юбилейных торжеств. Горькие размышления о чудовищной бессмысленности войн, рождающие такие же скорбные чувства, заглушаются громом литавр и националистическими кликами, вытесняются из сознания и души. Здесь же вспоминают о жертвах всех войн, всех злых сил, убивающих людей и в мирное время.
С глубоким волнением мы думаем сегодня о тех, кто был застрелен на внутригерманской границе, при попытке перебраться через Берлинскую стену. Но с печалью сливается благодарность — ведь они проложили дорогу тем отважным людям, которые совершили в ГДР беспрецедентную мирную революцию. Сегодня мы отдаем дань памяти и тем, кто погиб в кровопролитных боях на национальной почве в горах Кавказа, в среднеазиатских республиках, в Приднестровье, в странах, строящих, по заявлениям их лидеров, «реальный социализм».
Бесчисленные опасности подстерегают человечество, угрожают сделать нашу Землю непригодной для обитания. Люди стоят перед выбором: образумиться, проявлять миролюбие, терпимость, готовность к компромиссам или идти навстречу уничтожению всякой жизни на Земле. Первый путь оставляет нам надежду, а потому самое важное в этот день — услышать голос убиенных, погибших, умерших, призыв, обращенный к нам, живущим: мало поминовения и почестей!
Ученые, инженеры, художники, поэты, музыканты! Пришел час посвятить все силы духа защите мира. Для вооруженных конфликтов нет причин. Продолжать политику — какой бы она ни была — военными средствами недопустимо.
Политика должна быть научно и нравственно обоснована, однако и подлинная наука немыслима без соблюдения этических принципов. Человечность — вот путеводная нить любого политика и ученого. Народы же должны стремиться к тому, чтобы она стала еще и связующей.
Именно это имел в виду Рихард фон Вайцзеккер, когда сказал в своей речи 8 мая 1985 года: «Полного совершенства нет — ни у кого ни в одной стране! Мы, люди, вооружены знаниями, которые стали угрожать нашему собственному существованию. Но ведь и в наших же силах устранить любую угрозу».
Извещая о чьей-нибудь смерти, русские говорят: приказал долго жить…
Долго жить — завет умерших!
1989
Перевод с немецкого А. ЕГОРШЕВА