(перевод с венгерского Ю.Гусева)
Дердь Петри
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 1998
Дёрдь Петри
Стихи
Перевод с венгерского Ю. ГУСЕВА
От переводчика
Дёрдь Петри для венгерской литературы последних десятилетий — фигура, как нынче принято говорить, знаковая. В 70—80-х годах литература “народной” Венгрии довольно быстро и, главное, дружно, хотя и стихийно, меняла свой характер, свое содержание, свое отношение к миру. Она, едва ли не в полном объеме, становилась если и не диссидентской (диссидентство все же подразумевает некий уровень организованности), то во всяком случае оппозиционной по отношению к насаждаемым культурной политикой принципам “художественного отражения действительности”. Доверие к политической системе, провозглашающей эти принципы, уже к 1956 году подорванное, в 1968 году было утрачено окончательно (я говорю о Венгрии, но примерно так дело обстояло и в большинстве других стран “социалистического содружества”).
Процесс этот в поэзии шел двумя (необязательно изолированными друг от друга) путями. Один путь — совпадающий с общими для мировой поэзии ХХ века изменениями — выражался в том, что поэзия, отказываясь от “отображения” реальности, создавала на образно-метафорическом, порой на лингвистическом уровне свой собственный, часто очень замкнутый, субъективно-абстрактный мир. Второй (также имеющий аналогии в европейской поэзии) путь противостояния официальной эстетике вел к попытке смотреть на жизнь не с парадной, нарядной стороны, а как бы с изнанки.
Дёрдь Петри — самый яркий венгерский представитель этой второй линии.
Особенности его таланта: склонность к иронии, сарказму, нетерпимость к глянцу и приукрашиванию — вполне органично слились здесь с мировоззренческими предпосылками, с неприятием идеологического диктата, с нежеланием принимать и поддерживать большую ложь о “самом гуманном” и “самом прогрессивном” обществе. Но, возможно, этого было бы еще недостаточно для настоящей поэзии — если бы не исконно присущая Петри склонность к философской глубине художественного видения: недаром первым кумиром его был Аттила Йожеф.
Естественно, что Петри примкнул к венгерской демократической оппозиции, в 1981—1985 гг. был редактором диссидентского журнала “Беселё” (“Собеседник”). И — тоже, конечно, естественно — очень рано, в середине 70-х годов, был лишен возможности публиковаться, его произведения появлялись лишь в самиздатовских венгерских изданиях и за границей.
Часто стихи Петри весьма близки к тому, что принято называть “антипоэзией”, “антиэстетикой”. Но поза наплевательства, пренебрежительная гримаса — нередко лишь найденный поэтом способ скрыть боль за человека, тоску по невозможной в нашем мире гармонии. Ведь давно известно, что трагизм гораздо сильнее выражает не трагическая гримаса, а усилием воли надетая поверх нее беззаботная улыбка… Поэтическая позиция Д. Петри близка, мне кажется, к тому, что слышится нам в словах Высоцкого: “Нет, ребята, все не так. Все не так, ребята”.
И вот еще что представляется существенным: публикуемые здесь стихи Петри и таящаяся в них горечь относятся не только и не столько к тоталитарному прошлому, сколько к сегодняшнему дню. Тут его скепсис, его едкая ирония, пожалуй, упадут у нас на вполне подготовленную почву.
Пару лет назад Д. Петри получил самую престижную венгерскую премию — им. Кошута. После 1989 г. он стал вполне признанным поэтом — но, слава богу, не стал поэтом официальным. Надеюсь, это чувствуется и по его стихам.
Петри давно и много переводят на Западе, особенно в Германии. Причем ценят его вовсе не только как борца с режимом (такое ведь тоже бывает при формировании западных приоритетов), но прежде всего как художника слова. Это можно почувствовать, например, в словах Ханса Магнуса Энценсбергера: “Петри поднимает очень большие темы, к которым умеет находить лаконичный, оригинальный, совершенно неповторимый подход”.
Осмысление итогов
1
Отважный капитан, водил я свой баркас
в окраинных морях, вдали от шумных трасс.
И вот я в гавани. Благодаря везенью, не искусству плаванья.
Сижу на берегу. И ни черта понять, что, почему, откуда, не могу.
2
Эпоха — сдохла. Валяется, воняет, догнивая, тушка.
Мне грустно: сломана любимая игрушка.Когда происходит НИЧТО
Солнце светит, листву шевелит ветерок,
ровно подстрижен газон, в садах поспевает черешня;
голуби, кошки, собаки, прочая живность кругом
(и конечно, дерьмо, где побольше, а где и поменьше);
в лавках даже копченый язык продают,
так, глядишь, доползем и до равновесия в мировой экономике.
Есть все что хошь, и есть чем есть и на что.
Кудри дамы моей золотятся; мои виски, борода
благородно блестят сединой, соответственно возрасту.
Кран на кухне не каплет совсем, хошь верь, хошь не верь,
и, ей-богу, банку со шпротами открыть удалось без особых потерь.
И в тени всего-навсего плюс тридцать пять по Цельсию.
Все хоть и с натугой, но действует: телефон, многопартийность,
электроприборы.Но (поди ж ты! Какого рожна?) мне опять не хватает чего-то.
От искусства минимума
Чего? Хм… Тут-то как раз и загвоздка.
Вроде никто мне не нужен; по мне — так пускай все катятся к черту;
и ни в чем, ну просто ни в чем я на сегодняшний день не нуждаюсь.
Женщины? Легкий роман? Полно! В такую жару?
И вообще: осложнять себе жизнь приключениями?
Мало мне, что ли, что вокруг происходит — НИЧТО?
Я, в конце концов, счастлив: супруга моя
вся сияет довольством и потом. Того и гляди вспорхнет, моя прелесть.
Внешний мир? Нет, и там все идет как положено,
в рамках среднемировых показателей человеческой дурости.
О благах я уже не пекусь; а обмен веществ у меня
так отлажен, что для жизни мне хватит и воздуха
(ну, и пива немного). И все же! И все же —
чувствую: прячась в глуби судьбоносных процессов, происходит НИЧТО.
Может, я просто не вижу за деревьями леса?
(Правда, деревьев — тоже не вижу). Пожалуй, пора
заглянуть к окулисту, а заодно записаться на психоанализ.
к минимуму искусства(о постмодернизме)
Когда-то мы сочиняли всякие истории,
потом, в недавнем прошлом, стали писать “тексты”,
но и они, как оказалось, не вполне стерильны:
слишком напоминают о действительности
(прошу прощения за неприличное слово).
Тогда мы перешли на фразы,
но и это не решение: фразы тоже ведь обладают смыслом.
Отдельные слова? Тоже не очень.
Слова, увы, имплицируют всякие там контексты.
Теперь наш генеральный курс — буквы; в конечном счете —
чистый листок бумаги.
Которым можно подтереться.*
Мечом, ножом орудовать мы напрочь разучились.
играем в маникюрные наборы
в гермафродитских будуарах.
Прилежно лакируем в лиловый цвет
длинные, грязные
искусственные ногти.Я — стих, и что мне до всего
Когда я не пишу стихов — не существую.
Да нет, конечно, существую… Так на трупе
не просто существуют, а живут и волосы, и ногти:
растут, а вот — на ком? Ведь нету “я”, нет центробежной точки.
Да, вне стиха нет жизни у меня.
Я жив в стихе. А стало быть, довольно редко жив,
и бытие мое — разреженно и скудно:
курю, пью водку, сплю, то с бабой, то один,
иной раз стряпаю — но стряпаю все реже.
Обрыдло все, и это отбивает
вкус к кулинарии… Ну, там, фазан или седло косули,
ну, или, знаете, молочный поросенок
с кружком лимона в пасти, розовый, на блюде,
ну, осетрина… М-да, такие вещи все еще меня волнуют.
Или вот — устрицы с натертым чесночком
(и чтоб сейчас из моря, чтоб дышали).
Но разве в этом суть? Ведь суть на самом деле —
в поэзии, уж коли ты поэт.
Признаюсь, раньше я в политике искал
решение проблем (в навозной куче — жемчуг).
Однако нынче мне она, пожалуй, интересна
теоретически; теория ж без практики, увы…
хм, с чем бы поточней сравнить?.. ну, скажем, вроде как
ножные ванны принимать, не сняв ботинки.
Я, тут уж никуда не денешься, поэт (сие отнюдь не хвастовство — диагноз).
Тогда, черт побери, как быть мне с остальным? Со “всем”?
Нет, правда, до чего мне все-таки есть дело?
Ну, Мари… Несколько испытанных друзей…
Но и для них я что-то значу только как поэт,
вернее, только так для них я существую.
Поэтом быть: жить в постоянном страхе.
Вдруг этот стих — последний? Твой последний выход…
Поэт — что футболист. И муки их похожи.
Вот разве что на пенсию поэт не может выйти.
И, одряхлев, не может стать судьей,
иль тренером, иль менеджером шустрым.
Не может в реве переполненных трибун,
приковыляв к мячу, произвести почетный
первый удар.Ухмылка
Трудно представить
мир, в котором не будет меня…
А кто тебя заставляет?
Трудно — не представляй.(Впрочем, вполне представить могу
блюдечко молока
без кошки.)