О Слуцком и «Поэтах Израиля»
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 57, 2017
Борис Слуцкий писал в неопубликованном
автобиографическом очерке: «Мать очень рано запустила
меня на несколько орбит сразу. Музыкальная школа. Древнееврейский язык. Позднее –
английский».
А в одном из последних стихотворений, написанных
после смерти жены и незадолго до наступления поэтического молчания, которое
продлится до конца жизни, он скажет:
Точно так же,
как, выучив некий древний язык
до свободного
чтения текста,
забыл алфавит –
я забыл
одиночество.
Надо всё это
вспомнить, восстановить, перевыучить.
Помню, как-то
я встретился
с
составителем словарей того древнего
мною выученного и позабытого
языка.
Оказалось, я
помню два слова: «небеса» и «яблоко».
Я бы вспомнил
всё остальное –
всё, что под
небесами и рядом с яблоками, –
нужды не
было.
Слуцкий лукавит: он никогда не переставал
вспоминать, восстанавливать и перевыучивать тот
древний язык и все связанное с ним. В пространстве между «небесами» и «яблоком» –
ключевыми словами из первых глав Бытия – сформировалось поэтическое и
еврейское мировоззрение Слуцкого, в котором иврит занимал особое место.
Вспомним его кредо из «Уриэля Акосты»:
Я читаюсь не слева направо, / по-еврейски: справа налево.
Одна из наиболее интересных и малоизвестных точек
соприкосновения между Слуцким и ивритом – сборник переводов «Поэты
Израиля», вышедший под его редакцией в Издательстве иностранной литературы в 1963
году.
Инициатором этого единственного в своем роде
сборника, его составителем, автором всех подстрочников и многих художественных
переводов был Александр Пэнн.
Пэнн приехал в Палестину в 1927-м уже как сложившийся русский поэт, восхищавшийся
Есениным, Маяковским и Пастернаком. Здесь Пэнн быстро
достиг славы, начав писать на иврите и войдя в круг тель-авивских
поэтов-модернистов, который группировался вокруг Авраама Шлёнского. Его связь с
ними оказалась, однако, недолговременной: член коммунистической партии и
поборник дружбы с Советским Союзом, Пэнн надолго стал
в Израиле политическим и поэтическим изгоем. В 59-м году по
приглашению Союза писателей СССР он посетил Москву, где
ему удалось встретиться с затравленным Пастернаком, а в 65-м вышел
сборник его собственных стихов, переведенных с иврита, с предисловием Давида
Самойлова.
Ценивший поэзию вне зависимости от идеологии, Пэнн сумел, вопреки директивам Шмуэля
Микуниса, возглавлявшего израильскую компартию, включить
в сборник «Поэты Израиля» весь цвет новой ивритской
поэзии: от Шлёнского и Гольдберг до Альтермана, Гури и Амихая.
Сборник неоднократно обсуждался в израильской прессе как символ начала новых
отношений между Израилем и СССР; намечалась, например, публикация по-русски
стихов Бялика в переводах Жаботинского. В 67-м году все эти планы, естественно,
обрушились.
Достаточно позитивно на сборник отреагировали и в
Москве. Сергей Наровчатов писал в «Новом мире» с совершенно сионистским пафосом: «Древняя библейская земля…
Сухой ветер каменистых пустынь, яростная синь раскаленного неба, пересохшие
русла рек. Но это там, где нет влаги. Там же, где присутствует ее животворная
сила, шелестят оливы, зреют крупные гроздья винограда, темнеют свежераспаханные
пашни. У этой земли есть своя поэзия и свои поэты».
Понятно, что как редактор сборника Слуцкий принимал
активное участие в его составлении и публикации. Он узнавал о поэтах Израиля, а
они узнавали о нем. Как вспоминает Омри Ронен, «Лея Гольдберг… побывала в
СССР в 1954 году с женской делегацией одной из левых партий, а потом еще раз в
начале 1960-х. От нее я впервые услышал, вероятно, в 1963 или 1964 году имя
Слуцкого… Она хотела увидеть Слуцкого в Москве, но ей не разрешили, а позволили
взамен встретиться с Маршаком». Власти, без сомнения, были насторожены Слуцким
и его связями с Израилем. Они, безусловно, знали о том, что его двоюродный
брат, Меир Амит, был высокопоставленным израильским генералом и руководителем
Моссада. Возможно, Слуцкий был причастен и к публикации иврит-русского словаря,
вышедшего под редакцией Феликса Шапиро в Москве в 63-м году. Именно Шапиро он
упоминает в процитированном выше стихотворении.
«Поэты Израиля» были
одним из очень немногих публичных еврейских актов Слуцкого. Но присутствует в
этом акте и загадка. В сборнике известны все переводчики, за исключением одного –
переведшего стихотворение Амихая «Всемилостивый бог» –
Д. Арбеля. Информации о нем
нет ни в израильских, ни в советских источниках. Кто прячется за этим
именем? Создается впечатление, что это был сам Слуцкий.
Прочтем два
стихотворения: Амихая из сборника и «Своим стильком плетения словес…» Слуцкого:
ВСЕМИЛОСТИВЫЙ БОГ
Не будь всемилостивейшего бога,
Было б милосердие на свете –
У всего света, а не только у него.
Я, который собирал цветы в горах
И оглядел все долины,
Я, носивший трупы на плечах,
Могу вам рассказать о том,
Как весь мир осиротел от милосердия.
Я, познавший соль жизни у берега Мёртвого моря;
Я, который стоял в нерешительности у окна
И считал шаги проходивших ангелов;
Я, чьё сердце поднимало тяжёлые штанги боли
На площадке страшнейших соревнований;
Я, который пользуюсь лишь крохотной щепоткой
Слов из словаря
И вынужден разгадывать загадки, –
Я знаю, что, не будь всемилостивейшего бога,
Было б милосердие на свете –
У всего света, а не
только у него.
* * *
Своим стильком плетения словес
Не очарован я, не околдован.
Зато он гож, чтобы подать совет,
Который будет точным и толковым.
Как к медсестринской гимнастёрке брошка,
Метафора к моей строке нейдёт.
Любитель порезвиться понарошку
Особого профиту не найдёт.
Но всё-таки высказываю кое-что,
Чем отличились наши времена.
В моём стихе,
Как на больничной коечке,
К примеру,
Долго корчилась война.
О ней поют, конечно, тенорами,
Но и басами хриплыми поют,
Я – слово, а не пропуск в телеграмме,
Которую грядущему дают.
Многое роднит эти два стихотворения. В своем подходе
к войне и Слуцкий, и Амихай отказываются от высокого
стиля и героизации ужасов. Как сказал Слуцкий (по поводу стихов Твардовского),
«надо было написать о ней [войне] всю правду».
Минималистская поэтика обоих подчиняется одному и тому же библейскому принципу,
который был очень важен для Слуцкого: преломление святости в повседневности, а
бытия в быте. Возможно, найдя в Амихае своего
поэтического брата, прочтя его в подстрочнике Пэнна,
а может, хотя бы частично и в оригинале, Слуцкий решил перевести его, но
возможно и то, что прочтение и перевод Амихая привели
его к написанию «Своим стильком плетения словес…».
Встреча Слуцкого с Леей Гольдберг не состоялась, но
состоялась встреча Слуцкого с поэзией Израиля –
…надо всё это вспомнить,
восстановить, перевыучить…