О «Библиографии русскоязычной периодики Израиля
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 54, 2016
Года три тому назад мне понравились рисунки, смешные, живые и точные, которые помещала в ЖЖ одна моя корреспондентка. Я узнала, что она родом из Союза, с начала 90-х в Израиле, а в Лондоне отбывает рядом с мужем его долгосрочный служебный срок. Я позвала их в гости – знакомство, таким образом, перешло из виртуального плана в реальный. За ужином, конечно, говорили «за Израиль», и М., среди прочего, сказал, что их алие принадлежит заслуга возвращения интереса к русскому языку и русской культуре в Израиле. Он даже написал об этом курсовую работу, когда учился в университете. И – поразительное дело! – изумилась я: этот его отважный тезис никем оспорен не был.
Я спросила, а что же было до них. А до них, уверенно объяснил он, новоприезжие со страстью учили иврит, старательно и стремительно спрятав свой культурный и лингвистический багаж в долгий ящик. Русский язык пребывал как бы в амнезии и начал оживать и оттаивать только с «большой алиёй» девяностых. Пришлось достать с полки солидную пачку разнообразных изданий, с которыми были связаны одиннадцать лет моей жизни в Израиле, – с 1974 по 1985: толстые ежемесячники, тонкие еженедельники, непериодические, с претензией на роскошь, альманахи, детские издания, предвыборные брошюры и листовки и пропавшие без вести яркие начинания, не продержавшиеся дольше первых двух номеров.
Меж тем, слабая тень истины во всём этом вздоре имелась. Постараюсь ее обозначить. Ну, во-первых, легенды, отсылающие нас чуть ли не на век назад – куда-нибудь в двадцатые, а то и раньше. К примеру, история о поэте и переводчике Ханании Райхмане, более всего известном переложением на иврит всего корпуса басен Крылова. Райхман, переселившись в Палестину в 1926-м, чуть ли ни полвека не писал по-русски. Но в 1971-м скончался Юлий Марголин, и Райхман написал поэму «Памяти друга», где говорится, что он впервые нарушает наложенный на себя запрет по такому исключительному поводу. Ну, и все мы помним про Элиэзера Бен-Иегуду, пристававшего к прохожим на улицах Иерусалима со своим «Еуди, дабер иврит!»[1] с 90-х годов позапрошлого века. Так что когда-то такая установка – засунуть в стол все эти бумаги с русскими словесами – была, и память о ней выветрилась неокончательно. Правда, внутренний смысл запрета изменился кардинально. Во времена Бен-Иегуды целью было создание свободного пространства для возрождения, развития и укрепления языка иврит. К началу алии 70-х территорией для развития и укрепления иврита стало внутреннее пространство каждого отдельного новоприбывшего. При этом практическая установка привычно подкреплялась идеологической и патриотической. Тыщу раз на устных выступлениях приходилось обсуждать эту довольно дурацкую тему: от ваших писаний один вред, все ваши русские издания лишь тормозят наш переход на иврит, затрудняют наше погружение в израильскую действительность и культуру. В журнале «Время и мы» мне даже пришлось отвечать на такие упрёки печатно. Но проходило время, друзья и коллеги уже свободно читали израильские газеты и книги, а русская пресса (в ходу было неуклюжее слово «русскоязычная») не исчезала, наоборот – возрастала количественно и качественно. Во-первых, просился наружу груз неопубликованных в Союзе текстов и неосуществленных замыслов. Во-вторых, собственное новое положение на незнакомой обретенной родине требовало осмысления, и сподручнее было думать об этом по-русски. В-третьих, освоив иврит и, скажем, английский, читатель обнаруживал, что есть какие-то области его интересов, которые вне сферы русского слова остаются неудовлетворенными. В общем, русская пресса и не думала увядать, а вовсю плодилась, размножалась, погибала, но не сдавалась…
Конечно, тогда, в семидесятых, сами себе мы казались довольно большой алией. Нас вывалилось из СССР около четверти миллиона и примерно 160 тысяч закрепилось в Израиле. Миллионная алия 90-х не могла тогда привидеться даже во сне. Не все 160 тысяч немедленно кинулись читать толстые «умные» журналы «Сион», «Время и мы» или «22». Многие предпочитали легковесный и желтоватый «Клуб», душой которого от начала и до конца был Георг Мордель. И почти все, читавшие толстые журналы, в конце недели по дороге с работы прихватывали в киоске яркий дешевый «Клуб» с неразрезанными страницами. У журнала этого был успех, коммерческий успех! Несомненно был. Издать журнал в эмиграции ох как не просто. А вот попробуйте его продать! Мама спрашивала брезгливо, зачем я приношу эту гадость в дом, и все норовила убрать «Клуб» – или «Круг», как позже, после скандала с судебными последствиями в редакции, он стал называться, – подальше с глаз, чтобы не попался внуку. И доводы, что ивритское чтение моего сына она всё равно проконтролировать не может, маму не останавливали.
Мы, конечно, старались предложить детям кое-что доброкачественное. В издательстве «Тарбут» у Феликса Дектора выходил еженедельник для детей «Сабра» с приложением для самых маленьких «Арик». Я писала туда чуть ли не в каждый номер. Светлана Шенбрунн предлагала и свою и переведенную ею с иврита прозу. Но всего мне жальче, что никто никогда больше не увидит бесподобные картинки Ирен Бат-Цви (Ирины Глозман). Может, выставку какую, а?
Всё это я рассказывала – или не всё рассказывала? – своим гостям, раскидывая веером вещественные доказательства того, что жизнь русского печатного слова поддерживалась на Израильском континенте и до алии девяностых.
Но тут, знаете ли, раздался двойной стук в дверь и вошёл…
Вот почти что так и было. С небольшим интервалом, скажем, в несколько месяцев… Вся эта история исчезнувшего следа задела меня и подспудно продолжала тревожить, и, когда вошел Андрей Борисович Рогачевский со своим проектом библиографического справочника по русскоязычной периодике Израиля, в который им уже был вовлечен как соучастник Роман Давыдович Тименчик, я еще раз разложила свои вещдоки и даже кое-чем из дубликатов нехотя поделилась.
Прошло, я думаю, никак не меньше двух лет. Андрей Рогачевский покинул университет в Глазго (Шотландия) и стал преподавать в университете в Тромсе (Норвегия).
Но проект – представьте себе! – воплотился в книжку. Вот она у меня на столе. «Russophone Periodicals in Israel: A Bibliography». Это 47 том Stanford Slavic Studies, серии Учёных записок, выходящих под редакцией Лазаря Флейшмана и Габриэллы Сафран.
Картинка по низу суперобложки – рисунок пером в узнаваемой манере Сусанны Чернобровой – «Масличная гора», где схвачена неповторимая особенность облика Иерусалима: растворенность и взаимопроникновение городского интерьера и сохраняющего черты первозданности всхолмленного пейзажа.
В справочнике три раздела и три автора. Андрей Рогачевский свою вводную статью назвал «Исчезающий архипелаг», умерив, правда, свой пессимизм вопросительным знаком.
Будущее русской прессы в Израиле, надо сказать, и всегда бралось под сомнение. К 1984 году ручеёк алии почти прекратился из-за внутренних препон, чинимых в Советском Союзе. И вместе с ним почти иссякли все формы общественной и государственной поддержки – гранты и субсидии, или гарантированные закупки некоторой части тиража. Помнится, мы сочинили тогда целый меморандум для Сохнута и Министерства абсорбции, стараясь объяснить недальновидность такой политики. Одним из основных доводов была неизбежность большой алии в недалеком будущем. До «большой алии» оставалось меньше пяти лет. Но тогда нам никто не внял, и большинство изданий, с которыми я сотрудничала, стали закрываться одно за другим.
Мне кажется, и теперь нетрудно предвидеть неизбежную новую волну репатриантов из России. А сверх того, и сегодня четверть населения Израиля владеет русским. И это не только отсылка к Высоцкому. Это статистика.
Полина Беспрозванная и Андрей Рогачевский, дотошно собрав все доступные библиографические сведения, назвали проделанную ими работу «Скелетной библиографией». Успех и результат поразительны! Никто никогда не собирал эти листки, библиотеки такой задачи себе не ставили.
С журналом «Время и мы» от первых его номеров сотрудничал журналист и переводчик Моше Ледер. До нас он работал у Визенталя. Там ценили его многоязычие. Когда готовили к выходу номер, где в его переводе впервые на русском языке предлагалась повесть Алеф-Бет Иешуа, я взялась составить о нем справку для раздела «Коротко об авторах». Что-то вроде: родился в1920-м, в городе Черновцы, дальше – юношеский социалистический идеализм, как следствие – побег из дому навстречу армии-освободительнице, как следствие – Воркута и проч. Ну, и там была фраза: «переводит с 12 иностранных языков на русский и с русского на 12 иностранных языков». Я читала ему эту справку в телефон, и он меня поправил: «Почему с двенадцати? Я считал – с шестнадцати». Так вот Моше Ледер одно время работал в газетном отделе тель-авивской библиотеки. Он собрал и привёл в порядок большую коллекцию еврейских газет на разных языках. Ему сказали «большое спасибо» и велели уничтожить дубликаты – с местом хранения всегда были сложности. Он сложил коллекцию из дубликатов и предложил ее библиотеке в Реховоте. Там ее приняли после долгих с его стороны уговоров неохотно и без благодарности. А вы говорите – еще собирать весь этот бумажный гербарий! В 70-е–80-е выходила одна газета «Наша страна», черно-белая, с допотопной высокой печатью, вид имевшая довольно убогий, в 90-е впервые появились такие газеты как «Вести» или «Время», яркие, многокрасочные, с применением современных технологий, со специальными приложениями и даже с попыткой, вскоре оборвавшейся, платить журналистам пристойную зарплату. Говорят, что какое-то время в Израиле одновременно выходило 18 русских газет! В предисловии к «скелетной библиографии», собиравшейся по частным собраниям и устным преданиям, Андрей Рогачевский говорит, что не всегда удавалось соблюсти положенную строгость библиографического оформления. Но собранные здесь 729 наименований буквально спасены составителями от небытия, и труд Полины Беспрозванной и Андрея Рогачевского заслуживает восхищения и благодарности. Ну «Скелет» так скелет! Были бы кости – авось и мясо когда-нибудь нарастёт!
Третий раздел – «В начале. Печать русского Зарубежья об Эрец-Израэль», – в английском оглавлении названный «Приложением», – составлен Романом Тименчиком и представляет собой исследовательский эксперимент. Тименчик начинает с удивления перед тем фактом, что «на Земле Израиля в 1920–30-е годы не было русской периодической печати, хотя русская речь пробивалась здесь повсюду».
Но, как бы предлагает исследователь, попробуем представить себе, как выглядела бы русская пресса, если б она в те поры здесь была: «Для иллюстрации роли общерусской эмигрантской печати как заместителя отсутствовавшей в Палестине русской печати, мы отобрали материалы 1920–1930-х гг. из рижских газет (еврейская газета на русском языке Народная мысль и общедемократическая Сегодня)». Эти живые газетные очерки и корреспонденции чрезвычайно интересно читать, в них бьётся пульс живой жизни. Сам прием – корреспонденции из Израиля как заменитель отсутствующей русской прессы – можно было бы применить и к 50-м –60-м годам, напечатав, например, выдержки из «Тель-авивского блокнота», постоянной рубрики в газете Новое русское слово, которую много лет вёл Юлий Марголин. В разбросанном по свету архипелаге русской эмиграции израильский (палестинский) остров всегда учитывался. Об этом напоминает приведенный Тименчиком текст недавно случайно обнаруженного обширного письма Георгия Адамовича (1942) к жительнице Эрец-Израэль Ноэми Мара, приславшей ему рукопись повести. И поскольку сохраняет свою силу постулат о связи ловца и зверя, не стоит, завидуя, удивляться, что именно в Израиле Р. Д. Тименчик встретился с Яковом Григорьевичем Вольфом и записал для радио его рассказ о Тенишевском училище и его однокашнике В. В. Набокове.
Конечно, хотелось бы, чтобы работа была продолжена. Чтобы журналы были постатейно расписаны. Чтобы опущенные или упущенные имена были названы.
Навскидку: я сотрудничала с журналом «22» от момента его возникновения после раскола журнала «Сион» на 22-ом номере. Раскол произошел на почве идеологии, из-за повести Амоса Оза, переведенной Светланой Шенбрунн. В этой повести одинокий немолодой выходец из России еще с довоенных времен одержим маниакальным ужасом перед предполагаемым советским вторжением. Никто и ухом не ведёт, выслушивая эти надоевшие бредни. А герой, между тем, снимает номер на последнем этаже высоченной гостиницы в Хайфе: отныне он будет сидеть у окна с подзорной трубой, чтобы первым заметить появление советских кораблей на рейде. И мы понимаем мало-помалу, что все эти страхи и тревоги есть перверсия любви к далёкой неласковой родине. С точки зрения членов редколлегии, «правильных сионистов», такую повесть публиковать нельзя было. Она не поднимает дух и не ведёт за собой. Ругались допоздна – и наутро журналов стало два, а через год «Сион» сдулся. Сейчас редактор «22» Александр Воронель, но от первого до 94-го номера – а это как-никак шестнадцать лет – бессменным ответственным редактором был Рафаил Нудельман. И это были лучшие годы журнала. Стрекот машинки редактора слышен был за версту на подходе к его дому в Рамат-Гане. Сведения эти есть даже в Википедии. Но почему-то редакторов журнала «22» нет в этом справочнике.
Хотелось бы назвать имена, открытые и открывшиеся в Израиле. Были именитые авторы, с прочной репутацией, сложившейся до отъезда из СССР. Но были и никогда не видевшие в Союзе ни одной своей строчки в печати. Хочу здесь и пока избежать перечислений из опасения кого-нибудь задеть неупоминанием. Но когда мы с Владимиром Глозманом занялись в 1979 году составлением первого альманаха стихов и прозы репатриантов («Скопус», Б-ка «Алия», выпуск 69), то обнаружили, что там, в этих текстах, возникло какое-то новое качество. Казалось возможным говорить об израильской литературе на русском языке.
У русского литературного процесса в Израиле было множество участников. «Хотелось бы всех поименно назвать»… Но еще больше хотелось бы собрать их собственные свидетельские показания.
Вот какие маниловские мечтания возбудил во мне библиографический справочник, изданный в Стэнфорде.
Жизнь эмигрантского литературного предприятия, как бы долго ему ни повезло продержаться, всегда висит на волоске. Тому в истории мы тьму примеров слышим. Но, по крайней мере, строчка в справочнике ему обеспечена.
Среди 729 номеров, зафиксированных в справочнике, изданию, которое мы с вами сейчас держим в руках, определено 220-е место.
И вот что написано: «Иерусалимский журнал = Jerusalem Review: Лит.-худож. Период. Изд. / Союз израильских русскоязычных писателей, Творческое объединение “Иерусалим. Антология”; Иерусалим: Лира: Скопус, ред. Игорь Бяльский. – Иерусалим: 1999 – »
Параллельное заглавие также на иврите. (NLI, JMRL, HL, BL, GUL) Сайт: www.antho.net/jr/index.html»[2]
[1] Еврей, разговаривай на иврите! (иврит).
[2] Здесь дополню авторов справочника. Начиная с 22-го номера, «ИЖ» представлен также в «Журнальном Зале» http://magazines.russ.ru/ier/. Упомянутые издательства «Лира» и «Скопус» уже давно имеют к ИЖу отношение лишь историческое и не фигурируют в выходных данных. Зато обозначено: «Журнал современной израильской литературы на русском языке». С гордостью и сердечной благодарностью перечислю своих редколлег по ИЖу: Зеэв Гейзель (с № 45), Семен Гринберг (№№ 1–12), Елена Игнатова (с № 18), Юлий Ким (с № 8), Хава Корзакова (с № 54), Илья Левин (с № 53), Леонид Левинзон (с № 53), Семен Крайтман (с № 51), Шимон Маркиш (№ 14–17), Зинаида Палванова, Виктория Райхер (с № 42), Дина Рубина, Денис Соболев (с № 53), Алекс Тарн (№№ 35–38), Роман Тименчик, Велвл Чернин (с № 14), Светлана Шенбрунн. Ответсекретари: Леонид Левинзон (№№ 1–26), Евгений Минин (№№ 27–52), Соня Шапиро (с № 53). Редактура и корректура: Люба Лейбзон, Галина Культиасова, Бина Смехова, Маргарита Шкловская. Перевод: Виктор Гопман и Илан Рисс. Художник: Сусанна Черноброва. (И. Б.)