Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 53, 2016
* * *
Я
рисую лесную шишигу
Для
тебя на заглавном листе.
Б. Пастернак
Как столешница – в бледных
разводах –
ненавязчивый мрамор небес.
Утомившись в «дневных
переходах»,
ты вступаешь в реликтовый лес.
Низкорослый, испачканный сажей,
погорелец, калека навек!
Это, мастер весенних пейзажей,
изувечил его человек.
Отступая под натиском свалок,
как под натиском варварских
орд,
полуголый ландшафт полужалок,
обречён, но ещё – полугорд.
Красновато-свекольные травы –
как подтёки по скатам холмов;
станут бурыми, нынче
кровавы,
затопили его до краёв.
Раздавив муравья ненароком,
ты участвуешь в похоронах…
Через балку, заросшую дроком,
поднимись, как буддийский
монах,
на вершину и, глядя оттуда,
в стороне от гудящих шоссе,
тамарисков зелёное чудо
ты увидишь в неброской красе.
И тогда, принимая как данность
этот день и песчаный увал,
ты прошепчешь тому
благодарность,
кто шишигу шишигой назвал.
За нешуточность слова, за штучность,
за добытую
из пустоты
пресловутую единосущность
с тварным
миром, что смертен, как ты.
17 мая 2009, Холон
НА СМЕРТЬ С. ГЕРЗОНА
И дни прибавились, и годы
приросли:
прошёл, как облако, апрель
медоточивый.
Мы в одиночестве, мы – на краю
земли.
И сражены
внезапной перспективой.
Mы вмиг состарились –
лишь начинали жить;
и время, и страна – всё вдруг
переменилось,
а то, чем искренне хотели
дорожить, –
химера иль утраченная милость.
За сочетанием знакомым
«прошлый век»
стоит наш
собственный, регалий не имея…
Казённый плакальщик, наёмный
человек,
просил за нас прощенья у Сергея.
Он мудр по должности и скажет
обо всём.
А мы беспомощны: как осознать
такое!
Кто мы? Откуда мы? И что в
себе несём?..
Не будет нам ни мира, ни покоя.
Ушедшие от нас прекрасны
навсегда.
Как в мифах греческих, их
молодость продлится.
Но дней растянутых глухая
череда
черты стирает, сглаживая лица.
Из века прошлого разбитый
тарантас,
идём в небытие, обрюзглы и сутулы.
Ушедшие от нас опередили нас.
Их
лбы чисты, и безупречны скулы.
июнь 2009
ТЕКСТЫ, ТЕКСТЫ…
Марии
Карп
Многострочны, многостраничны,
устилают поверхности, высятся
– почти ненавистной горкой.
Изредка упоительны
(как в детстве), имбирны, коричны,
но чаще сравнимы по
ценности с заплесневелой коркой…
Всё начиналось безумно давно –
с приручения злаков,
рытья каналов, их чистки от
скверного ила,
который был хуже, чем ил,
плодородный ил великого Нила,
и всё же они раньше дошли до
знаков.
Изобретатели знаков шумеры
и за пределами устного счёта
решали задачи складского учёта
–
прозы количеств, веса и меры.
Холмики аллювиальной равнины,
послойно закапывая культуру,
в земле, на брусках обожженной
глины,
укрыли послания – миру и Уру…
Тысячелетия прошелестели.
Глядя из глуби – не
самолюбиво,
а как бы с некой лёгкой
усмешкой
(ведь их горoда обратились в телли!), –
укротители рек, варившие пиво,
советуют: не мельтеши… и не
мешкай!
Обозревая жизни сыпучее тело,
сомневаясь в достоинствах
жизни после –
нынешней, не жалующей
одиноких,
советуют жить – покамест не пролетела:
ибо там – повсюду,
рядом и возле –
«люди сидят в темноте, и пыль
у ног их».
август 2011
БЕСЕДА С МИХАИЛОМ
САМУЭЛЬЕВИЧЕМ, ПИСАТЕЛЕМ
«Вероятно, в начале своей
литературной тропы –
скажу стилистически осветлённей: стези –
для меня не имели большого
значения трóпы.
Я навряд
ли бы пролил и малую каплю слезы
(тут Набоков, пожалуй, съязвил
бы: слизи)
над тем, что тогда происходило
вблизи.
В ту пору меня куда больше –
властно – влекло закулисье,
строгий абрис старой Европы
и её мистический колорит,
холодный, как глоток Леты,
и горький, как…
кальция горький хлорид,
проступавший в яростной фразе певца-символиста…
…Семья, говорите? Представьте
себе
юного стихотворца середины
шестидесятых
с профилем раннего Листа.
Именно раннего, а не молодого,
и с профилем в его нерусском
значении:
виртуоз, уже оглушённый
успехом в кругах знатоков.
Да таким он и был, кажется,
его звали Василий…
Так выписали из квартиры,
разделили счёт,
управдома подмазали там или,
проще, в жэке кого упросили –
и Василий исчез без следа –
как поэт, квартирант, член
семьи –
так сказать, был таков.
В жэке
или в жакте…
Кстати, говоря
о Жан-Жаке,
я, как это часто бывает,
совсем позабыл о Жан-Поле,
который не Рихтер (и даже не Гилельс), а, скажем, м-м, Марат…
Февральское солнце, сугробы, Ивинская в поле,
а воздух кристален и твёрд –
полновесный карат».
2012
ИСТОРИЯ ДЛЯ ЮНЫХ
(Надпись на книге
Шарлотты Янг)
Брату Саше
Здесь Генрих Лев, и Генрих
Птицелов,
и Генрих, направлявшийся в
Каноссу,
маркграфы, герцоги, про
Барбароссу
страниц пятнадцать
трогательных слов.
Рожденья, смерти, ворох тёмных
дат
сражений (не могли
угомониться)
и сеймов, год (четыре
единицы?),
когда подписан Вормский конкордат.
И правда, много действующих
лиц.
Но все герои тётушки Шарлотты:
бургунды, франки, саксы или
готы –
из сказок, из волшебных
небылиц.
Дела и судьбы этих королей
не потрясут – ни пролитою
кровью,
ни принадлежностью
средневековью,
ни пафосом трагических ролей.
Вот кайзера оставивший прелат.
И сам монарх, готовый в
поединке
погибнуть с честью, – вот
он на картинке,
в короне и в сусальном блеске
лат.
Дух рыцарства, невзгоды
королев…
«История Германии для юных».
Читающий рассказ о древних
гуннах
ещё узнает новых, повзрослев.
май 2011, г. Холон
ЭЛЕГИЯ БЕЛОЙ ЗАВИСТИ
Без вечности – пустые –
вечера!
И каждый – за полночь. И до
утра:
себя не слышу, не распознаю,
лишь маятно,
бессмысленно сную.
Смысл должен быть спасён, но
он не найден!
Раз не cogito, значит, и не sum.
Всё прожито, без накопленья
сумм.
И вместо смысла полновесных
градин
под слоем пыли морщится изюм
вчерашних радостей, а смысл…
украден.
И, перешиблен
собственной соплёй,
твержу, что все сровняется с
землёй.
И вдруг, среди пустыни, – нестерпим –
произносимый голосом дурным
речитатив, читаемый навзвой, –
но я его услышал: это свой!
Тут не служение Прекрасной
Даме
и не одно владение ладами.
О, это римлянин, и римские
черты
не только в бронзе скул,
которые тверды,
но в твёрдых принципах: всегда
и всюду те же,
они кладут предел, его же не прейдеши,
и слитки смысла, вечны, как
Псалмы,
сияют заселившему
холмы.
2013
* * *
Я родился на острове в дельте
Невы.
Там жители говорили на вы.
Расчерчены, словно в
тетради для нот,
там улицы не избежали длиннот.
Их названия, слух не кромсая,
–
Малый, Средний, Большой, Косая
–
для забывчивых
будут подобны дарам!
(Иные и вовсе свелись к
номерам).
В их коллекции (или коллаже) –
Госстраха и серой рутины,
флажков и лажи, –
как в тумане и мороси фермы
моста,
все резче проступают
места
несобытий, выверты интроверта
и, выпукло-вогнуты, воды реки,
текущей на запад и вопреки
прямым указаниям ветра.
декабрь 2014
* * *
Стихотворение – это…
всего лишь коллекция слов.
Где каждое – как монета:
на дне застеклённых столов
мерцают значенья, а ценность
сама себе не равна.
И только владельцу порою видна
случайно возникшая цельность.
2009
* * *
Два берега. Один подмыт,
другой – оправленный в
гранит.
И с одного (а не с другого),
прогнувшись телом, дерева
воды касаются едва,
ещё не сбросивши покрова
зелёного…
Наличник бел,
пилястры покрывает мел,
весь дом напротив чист и чёток
и тонко кистью подведён –
вот забранная в чернь
решёток
страница осени… Войдём! –
за каждым еле слышным всхлипом
воды, за хлопаньем и скрипом
тяжёлых и резных дверей
бежит по телу тополей –
летит к великолепным липам –
весть: «К нам пожалует Борей».
Автобусы ежеминутно
ему проигрывают туш.
Под облаков лепниной мутной –
пустой, без вензеля, картуш.
начало 80-х
* * *
В последний раз от первого
лица
я говорил тому лет двадцать
пять,
да и тогда, наверное,
смущался.
Сегодня же, в предчувствии
конца,
пускай нескорого, хочу
сказать:
я рад, во-первых, что
перемещался
не по одной лишь – временной –
оси,
что дочь моя имеет в жизни
цель
и ладит с обстоятельствами
места:
она, представьте, дело на
мази, –
без трёх минут армейский
офицер!
И сам я, как-никак, – отец
семейства…
В вечерних новостях – сплошной
комплот:
угрозы, козни мировых держав,
что продают единоверных
братьев,
у берегов страны – турецкий
флот!
И худшего (как будто) избежав,
мы уступаем… честь свою
утратив.
Почти лишённая
ручьёв и рек
полоска суши лепится с трудом
на карте мира где-нибудь на
врезке.
Едва пустивший корни имярек
здесь узнаёт, что стал для
всех врагом, –
он самоощущает
по-еврейски.
Весь край перевоёван
от и до,
о чём и камни рассказать могли
б
в сухих садах с добавкой
олеандров:
великий фараон у Мегиддо,
у стен столицы сам Синаххериб,
а позже – Кир и пара
Александров.
Последний был из наших: иудей.
Фамилия его была Яннай.
Народ его не полюбил – за
вредность.
Он перерезал множество людей
(из тех, кому он не
сказал: «Канай
отсюда на хрен»). Такова
конкретность
творящихся – или творимых –
дел…
Смотрю навстречу завтрашнему
дню,
слегка оскалив сточенные зубы.
Я в настоящем что-то проглядел.
А этот… заберёт мою родню,
и все его поползновенья грубы.
16 июня 2010