Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 51, 2015
Фото: Владимир Попов
Михаил Зив
СТИХИ ИЗ ПОСЛЕДНих ПИСем
* * *
И, когда я не сплю, я внимаю Кремлю,
Удивительно ласков и чуток,
И родную лягушку веду под соплю,
И царевну спрошу: «Почему так?»
А за мной пятернёй виснет аэроплан,
Улыбается сверху Гагарин,
Хочет пайкой делиться со мной пополам –
Просто загодя комплиментарен.
Но белками глядит выше всех Профсоюз,
Главным светом грядущего залит,
Мол, из Пензы выводят колёса Тарус –
Прокатиться? А трогать нельзя лёд!
Потому что с подвохом Емелина печь.
Наше тесто – в руках камнереза.
Можно только залечь в голословную речь –
Лобызать на морозе железо.
ПРОГУЛКА В ПАРКЕ ЯФФЫ
1
Промеж пальм, араукарий,
Где сама и тьма – роса,
Растопыренно руками
Разбежались голоса.
Словно тысячи героев,
Но едва знакомых лиц,
Ночь ладонями застроив,
Ловят бегающих птиц.
Ну а ночь, что кожа, липнет,
Всхлипнет море: «Я-то чьё?»
Но ведь правды и на всхлип нет –
Зря блукало дурачьё.
Вряд ли чувствовало стимул,
Зло нашаривало нить,
Сердце-голубя с горсти, мол,
Излучало – известить.
Дан ли шёпот выясненья –
Всем от первого лица?
Нежной родины успенья
Не запомним до конца.
Оттого и гул сограждан,
И приватный вздор ночей
Познаются только жаждой –
Общей жаждою – ничьей.
2
Оттого и свет в пробирку
Освежительный киоск
Каплет пивом – пей да фыркай,
На губах – остатний воск.
Оттого и кожа липнет,
Оттого и моря всхлип.
Тихим заняты конфликтом –
Каждый чуточку охрип:
«Нить волшебную в лесу дай!
Зря оспариваем долг?»
Мы, пивной звеня посудой,
Выясняем главный толк?
А на этом толковище
Волны рыщут, воздух врёт,
Пялит ночь свои глазища –
К этой пище склонен рот?
Вот я пиво пил – и что там?
По усам текло? Текло.
Возвышал приватный вотум,
Да скривил киоск стекло.
Помогло ли? Кто же знает?
А кто знал – лишь пену сдул.
Просто мы вошли в дизайн,
Оттого повсюду гул.
3
Всякий в споре – а готов ли? –
Носит счастья решето.
Походи на этой ловле,
Принеси незнамо что.
Принеси! – а не приносит.
Взял – да запросто пропал,
Там, во тьме, многоголосит
Среди листьев-прилипал.
Носит глаз всеобще-карий,
Ловит птичьих карасей
Промеж пальм, араукарий.
Ты базар живых просей.
Промелькнул в то решето нам.
Обернулись – лишь прибой,
А сподручно к мегатоннам
Повибрирует любой.
А любой шуршит листвою,
Тяжко дышит тьмой ночной.
Задевает за живое
Всё вокруг? Так ты живой?
Финик сыпется по-козьи,
Шебаршит гора, де-знай.
Козни в тесной варикозне!
Но ведь сказано: дизайн!
* * *
Стонет море – не о нас?
На ветвях рыжеет финик,
А живущему сейчас –
Быть в тепле своих эмпирик.
Ходят к пляжу – ночь попить,
Дуют в темень голощёко,
Говорят себе: «Изыдь!»
Добавляют: «Хорошо как».
Хорошо, не хорошо,
А пока что, а пока что
Дышат в шёлк и порошок,
Парой щёк идут по кашлю –
Так живущих узнают,
Словно ниточка к ладони,
Словно очень узок юг
И не может длиться доле.
В небеса гудит волна,
Вот оттуда и видна с них
Невозможная луна,
Перевёрнутая на смех. 1
______________________
1 Оттого и хороши
Пряник, финики, иголки.
И, сыпучий, нерушим
Хор зазнайской самоволки.
* * *
Какой расчёт из бездны нас извлёк?
И я на ниве этой подналёг –
Носить рубахи, крепко есть пространство,
Практиковать болезни и порок
И вписываться в мутное гражданство.
Я тоже мыслил, тоже говорил
И разных слов прожевывал гарнир,
Тем заслонясь – иначе б съели с ходу, –
Легализован в данный угол – в мир
И выданный на службу кислороду.
Не говори, что все мы тут родня.
Светло со мной – светло и без меня.
Я был тот лох, использовавший воздух
Для памяти, для зренья, для огня
И сеянья заветного в бороздах.
Весь наш раздрай, весь разносол кадил –
Вот он-то нам как раз и породил
Всеобщий мозг надышанной вселенной,
В котором каждый лично бороздил –
Мечом торчком иль выучкой согбенной.2
___________________________________
2 И у костра, насупясь, балахон грей,
Пришедший ниоткуда, митохондрий
Равняя щебет к писку общих звёзд.
Как ни кривись, а всякий путь сервилен,
Убредший прочь одною из извилин –
Я ж говорю: одною из борозд.
СНЫ ДАВИДА
1
Я Урию немного, да послал.
На дело верное. На то он и вассал.
Теперь страна мне – родина убытка.
Я собственного ужаса фискал.
То, что сыскал, подвесил жить на нитку.
Вирсавия, виновна только ты.
Придут за мной серьёзные менты, –
Я объегорил грубого Саула.
Сластёна! Неженка! Едва надел порты,
Как в электричке выдвинулась Тула.
Пил пиво смертных – раз там был вокзал.
Я клялся – а язык-то я не знал.
Во рту жевало чувствовалось глухо.
Блажил народ, и я в него базлал
Из царского пастушьего треуха.
Меня потом вдоль берега реки
Незнаемой влекли за ползунки
И чем-то острым горло врачевали.
Поэтому «Москву и Петушки»
Издали издали в запретном Трансваале.
Я говорю: «Не виноват Саул.
И Урия в ненужный миг соснул».
Из края в край всю душу я избегал.
Ход регулярных войск – монаршеский разгул?
Или, Вирсавия, обида женских регул?
Вирсавия, я смертен или я
Не царь земных? На Песах Илия,
Побрезговавший нашего стакана,
Истошного бежит хулиганья.
Вирсавия, о как же ты коханна!
2
Придут менты. Есть ангелы Саула?
И посулы – хула. Посылы гула
Народного стёр с губ. Окно закрой!
Есть и в мужчине регулы разгула.
О как людской навязчив снизу рой!
А все простят. И даже возвеличат.
Хотя над каждым высветится вычет
Зияющее-летучий, там и тут.
Приличный мальчик в книжку пальчик тычет –
Так издали нас переиздадут.
И срам бессмертен? Лёгкая простудца.
Но сны вождей в народах остаются.
И храп дыханий в сонных языках,
В домах семей и в спальнях конституций –
Ободрано-орущим в ползунках.
Не говори ни слова о России.
Все ждут мессии, каждого спроси и –
Любой тут прогрызает общий сон.
Ты был – Давид, а стал слегка – Василий,
Укрывшийся фасоном хромосом.
А войны – также метод перкуссии.
В кромешном сне, в детяйшем пертусине.
Чем кашляем, содружество персон?
3
Есть ангелы Саула. Снуло ждать.
Невнятно говорят: эпоха, Пьеха, птаха.
«Что, плохо?» – говорят. Участлив даже тать,
И будь он хоть вождём, напротив паха – плаха.
Я знал, что виноват. Зуд вытесненья – труд.
И ангельское пенье с губ сотрут,
И каждому провал в зиянье вырыт.
Формален вывод, вновь заочен суд,
Скакнул – Давид, а пошатнётся – Ирод.
И тычет мальчик свой корявый перст –
Отсель на шведа вызверится перс.
Да, свет един, а цедят же – дисперсно.
Что, плаха, говоришь? Так сделаю реверс –
Мне жить судьбу и так не очень пресно.
А, может быть, кряхтя, и взгромозжусь.
Взгляну в провал, шагну-перекрещусь.
Солдатиком? А может, и двуперстно.
Слыхали ль вы над рощей глас порой?
Как душно жить. Скорей окно раскрой!
Как тесно ждать в людской. Как жить невместно.
4
Слыхали вы за рощей соловья?
Тут все поют ревмя, взахлёб живя,
Где вдоль жнивья я гнал свои эскорты,
Месил я топи, волны розовя,
Воздвиг мослы, болят мои ботфорты,
Здесь утверждаю город из реторты,
Здесь воина взращу из муравья.
Я ль не творец, не ласковый ретривер?
Народы выворачивают ливер,
За вожжи тащат Волховскую ГРЭС.
Взгляни окрест – ведь каждый взаперти вер
Устал топтать загаженный насест.
Подуй в окно, прорубленное в ливень:
Формально lupus lupus`а не est.
Но кашляет. Проветриванье комнат
В грозу результативнее. На ком нет
Повязочек дежурных по избе?
Ты руки мыл? Куда свинтил ты, скромник?
В динамку не вписался по резьбе?
Любой народ в самом себе раскольник,
Хлебай недиетический свекольник,
И пой, и пей, губищи розовя.
Соколик, в грязь походную ты сколь ник
Лицом, изображавшим соловья?
Рим варварами не был завоёван,
С какою страстью втаскивал новьё вам:
На, пользуйся, дежурный по избе.
Корявый мальчик именно что в клёвом
Родится веке, явно не извне.
За рощею слыхали соловья?
После грозы озон оздоровя,
Он плакал так от счастья, что нутро вон,
Пернатым сверстницам. Над гнёздышком с новья.
А так и вырастают сыновья,
Манкируя обрушившимся кровом.
Пылите всласть. И я вослед пылай.
Топчи старьё, хмелей в степи, тачанка.
Простужен я. Да где ж, скорей, та чарка?
Закрой окно! Мой кашель – это лай.
За рощею слыхали соловья?
5
Мне Цезарь надоел. Какой он, к черту, визирь?
Есть всадник у меня, легионер Фонвизин.
Нубиец, эй! Замкни окно и дверь!
Сей всадник, уж поверь, мне предан, будто ризен
И шнауцер. Как пёс – вполне достойный зверь.
Не чести ради – сделаем для пользы.
В Сенате мы испытываем боль за
Республику и лестный к нам уклад.
Почём теперь шпинат? В Совете, хоть мозоль зад,
А высидеть нельзя без пищевых услад.
Я точно говорю – не первый день в разводе.
В народе ходит слух, что наслажденья в моде.
Ему же впору хлеб и зрелищный ресурс
Почувствовать себя единым по природе,
Чтоб мощь изобразил. Возьмём же новый курс!
Хоть «Курск» и затонул, так случай – эпилептик,
Побился и затих. Народ всегда дислектик
И следствий, и причин. История сама
Дана для нас как пиршество эклектик,
Чьи блудни блюд и сводят всех с ума.
Поспешна жизнь вдоль наслаждений ряда.
И воля – не покой, а счастье… Здесь триада,
Не в силах перевесть от бега дух,
Запнуться ни на миг не смеет. Ей ли надо
При смене блюд считать ворон и мух?
Народ нуждается в прогрессе, мощи, сексе –
В динамике. Нельзя нам без аннексий
Сподручных стран, рефлексий зябь развей!
Нубиец, ротозей! Что делает абрек сей!
Окно открой! Заря всё розовей!
Вирсавия, спеши! Судьба нам дарит вексель:
«Фонвизин послан в ад. Тоскую. Соловей».
Нубиец, эй, лети, не чуя ног и почвы,
Не жамкай тут лица усмешищем бровей,
До самой, что ни есть, Центральной в мире Почты,
Однако ж и смотри – сандалии не сбей!
6
Дыханье сна грубей. Резиновее космос,
А дырочка в боку под хмурищем бровей?
Хоть скорость несусветную развей,
Ты, голову пригнув, её на перекос нёс
С сандалями во рту, поскольку ротозей.
На цыпочках живи, упарилась щека.
Как щеколда, пята пристегнута к асфальту,
Где стартовый шажок о смальтовую Мальту –
Пружинистый побег исподтишка,
От скромности впадает в пастораль ту,
Что укрывает всех безлюдной темнотой.
Нагнулся, подобрал ничейный золотой –
И звон стоит в ушах. Но сменна принадлежность
Наград и наказаний пустотой.
Не с той ноги проснулся в неизбежность,
В безбрежность поколений. А не стой!
Не устоять перед угадкой пассий.
И власть лишь маска, высмотрит меж нас,
Всхрапнувших, да не в такт в укрывищах согласий
Над шерстью одеял неправдою гримас.
Кто в этот час всех максимум опасен?
Кто зорко спит, дежуря про запас?
– Да почему же я?! – вскричит спросонок Ирод,
И, скажем, возопит партийный рулевой.
– Ты золотой украл? Теперь войной и вой.
Ты сжал его в руке? – Я до сих пор, увы, рад
Держать его. – Не первый. Не впервой.
Дыханье – сна хитрей. Умышленнее бденье
Задуманных телес. Ты среди сна вскочил,
Где слышат все пыхтение ловчил,
Внедрённое в любое поколенье?
Тем крепче спят. Тем шире объясненье
Стеченьем обстоятельств и светил.
Блажен, кто посетил тут родину незнанья,
Во время эстафеты наказанья
Бегущим сострадание мостил.
Настил для плах – к народному базланью,
Как будто бы народ грядущим отомстил.
Блажен, кто посетил. Блаженней, кто свинтил,
Убитый впопыхах, изъятый быстрой дланью,
Какую всяк на горло примостил.
7
Ликуй, Давид! А навернётся Ирод.
И вырыт ход в истории навылет,
И в обе стороны – во сне, в бреду, в роду.
Хоть честным поколениям замкни рот
На лбы веков – есть пламень и во льду!
Корявый мальчик вошкается в каждом.
Стремглав родись – и ты наверняка ждан –
Пусть не семьей – ронять навсхлёб слезу,
И орошать безгласие сограждан,
И гнать волну, пристроившись в бузу.
Хоть и дыши в глуши тенистых пергол,
Ты всё равно присосок к ленэнергам,
Разбросанным по странам и родам.
Пусть изверга низверг, а всё-таки толпе лгал
И ртом над ней летал, лепясь к ее рядам.
Истории-то что? В ней произволен вектор.
И в обе стороны сандалиев протектор
Шуршит и вязнет, пробуя почин,
И ты, дислектик, временный корректор
В безвекторности следствий и причин.
Случаен Фаренгейт, весьма условен Цельсий.
Вскочил на карусель – повсюду канитель сей.
Пророс в толпе, в бузе, в гульбе, в пальбе?
Мицелием незрячего прицелься –
Вне логики назначено тебе.
Где вся грибница – проба для сандалий
В тестированье общих аномалий,
И ты не хроникер – вот с этим и химичь
В стеклянке реактивистых реалий.
Не верят мне Фома и сын его, Фомич.
8
Не веришь – и не верь. Плевал я на сограждан,
Им прикуп логики к согласью как мираж дан.
Мы все тут проходимцы эстафет,
Чтоб мусорить слезой, порушив макияж дам,
И снова наводить на совесть марафет.
Когда бы мы не пели пасторали
И любопытством смерти не орали,
Курсируя близ талий пьяно ртом,
И спутников незрячие сандалии –
Детали, говорю, подошвы от реалий –
В пылу не запускали в окоём,
Что значило б живое наблюденье,
То бденье в рощах сна? Ведь и растенье
Имеет к свету явный аппетит,
И этот хлорофилловый профит
Питает наши тёмные коренья.
9
«Ай, Каин, где ты есть?» – «Я перголовой тенью
Насупился до глаз. И мне гортань когтит
Так, что и смерть мне рта не остудит.
И смерть, и стыд всем море-поколеньям,
Что вброд за мной пойдут, покуда есть лимит
Истории бренчать, звено цепляя в звенья,
Нас кормят и поят – ах, несколько фонит
Навязчивый тот звон рождений и финит,
Плетущих тесный быт ветвями отчужденья.
Надуманное летоисчисленье
Мне голову изрядно тяготит.
Меня мордует пот и, вмиг запарафинясь,
Петляво прыщет с век – спаять рубашки вырез.
Я кризисно дышу! Я жить не преуспел!
Но страха своего ничуть вовне не вынес –
Веду себя вполне – упрямый Робеспьер».
«Так плавься, жгись и тай, а всё же не затухни.
И, будучи женат, горбать на спящей кухне
Спиною аппетит в безадресном поту,
Доволен, что вблизи твоих уже старух нет,
Наследуй смерть от них – не сладко ли во рту?»
10
«Ату!» сказать себе – не очень лестно.
Я Урию ищу – рукопожаться тесно:
Безвестно жить во сне, во льду, в роду,
Где неуместно знат я повсеместно.
Хоть тресну я, но Урию найду!
Дары веков нам не приносит аист,
Но каждый век над прошлыми зазнаист,
Грядущее беря на абордаж,
И новый макияж нам кожу возле рта ест,
Он – общий, игровой, неотменимо наш!
Из шулерской колоды ловко вынь туз.
Тут все осуществляют фотосинтез,
Из любопытства в почвах вороша,
Чтобы неслась в прорубленные Windows
Ослепшая до времени душа.
11
С любовью к свету нянчится не ангел,
И принцип поколений в бумеранге ль,
Чтоб отаукать боль не в масть в мотне стихий?
Пускай и циркуль врёт, хоть будь он трижды штангель,
И ересь лепят вновь смычок и мастихин.
Мы плавимся, горим, черствеем, мёрзнем, таем
И стаями с насестов общим хаем,
К надежде частной липнем в кореша,
Согласье опоив забористым «лехаим!»,
Безболье перед ближними кроша.
Ужель сдались тут наши потроха им?
Поступков цель своих мы не решаем.
Лишь время пьём черпалкой полушарий,
О ёмкости не зная ни шиша.
Ах, Урия, ты здесь? Едва тебя нашарил…
И насквозь пролетит… – ну, как её?.. – душа.
И к электричке выдвинется Тула:
Два мужика – две тени караула,
И очередь к ларьку – унылый вид.
Да, снуло ждать, толпа лишь поманула.
Приблизилось лицо: «Ты здесь уже, Давид?»