Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 50, 2015
Александра Ходорковская
пишет просто, очень просто. В сущности, эти «истории из жизни» читаются с таким
же сочувственным интересом, с каким мы слушаем подлинный случай, рассказанный
нам попутчиком в поезде. Только слова и фразы этих простых рассказов автор выстраивает
таким образом, чтобы попадали они точно в цель – в самое сердце. И невозможно закрыться
от них, и будят они воспоминания об историях собственной семьи, о трагических поворотах
судеб, о предательстве и благородстве, о чудесных спасениях, об «украденных
детях», о мести и воздаянии… Вечный круговорот еврейской истории, от которого некуда
деться.
Дина Рубина
Эту
историю я знала наизусть. Имена, даты, населенные пункты, даже воинские звания.
Все ее рассказывали по-разному. Лучшим рассказчиком был папа. Обычно он брал три
носовых платка, пачку «Беломора» и усаживался на мою кровать. «Открой форточку», –
просила я. «Простудишься», – возражал он. Я натягивала одеяло до макушки.
«Ладно. Рассказывай. Но чтобы был хороший конец». «Не
обещаю», – вздыхал папа и закуривал первую папиросу.
Начинал
он всегда с одной и той же фразы: «Мы тебе дали имя моей мамы. 3вали ее Шифра».
«Вы меня назвали Шифрой?», – вскакивала я. «Хотели
назвать. Но твоя мама сказала: “Через мой труп”. Боялась, что будут дразнить. Поэтому
от бабушкиного имени у тебя осталась только первая буква».
Рассказ
был бесконечным. Иногда папа замолкал надолго, потом вдруг вскакивал и начинал
плакать навзрыд. От страха я плакала вместе с ним, на шум прибегала мама, открывала
форточку, подбирала носовые платки, окурки и смотрела на папу взглядом
прокурора. Они уходили. «Ребенок попадет в “Павловскую”<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]>
от твоих рассказов, – слышен был ее шепот. – Неужели трудно
рассказать простую историю?» Вместо ответа он закуривал папиросу.
Бабушку
звали Шифра. И было у нее семеро детей. Четыре дочери и три сына. Роза, Бася, Элька, Лиза, Абрам, Калман и Яша –
типичные довоенные имена. Дочки выросли и вышли замуж. Сыновья выросли и женились.
У всех родились дети. Стало у Шифры
десять внуков. Бася закончила мединститут, получила направление в небольшой городок
под Киевом и стала заведовать местной больницей. По тем временам это была должность.
Летом у Баси, как на курорте, отдыхали по очереди все.
И в июне 41-го там собралась большая родня. Как-то пришли с речки, стали накрывать
на стол, и вдруг кто-то из детей включил радио. Передавали речь Молотова. Элька, Лиза и их дети уехали сразу, а через пару недель сели
в поезд, который отвез их в Самарканд. Абрам, Калман и
Яша ушли воевать. Все зятья ушли воевать. Басе больница выделила машину, она усадила
туда Шифру, своих дочек Иду и Свету, сестру Розу и ее дочку
Клару – все двинулись на юго-восток. Ехали долго. Наконец, добрались до Краснодарского
края, станица Ильинская. Место спокойное, решили остаться. Бася стала работать
врачом в больнице. Все ей кланялись – не одну жизнь спасла, а жену станичного
старосты чудом с того света вытянула. Староста Приходько за это ей даже руки целовал.
И подарки в знак благодарности носили: муку, мед, сахар и прочий натуральный
продукт. Жили они опять все вместе. Спокойно, не голодно, как до войны. Правда,
если кто просыпался ночью, то слышал странный шум – это Шифра, стоя на
коленях, молилась и плакала. Плакала и молилась. Не было писем с фронта. Ни от кого.
И
не знала Шифра, что сын ее старший Абрам убит под Киевом, что сын ее средний Калман убит под Харьковом, что сын ее младший Яша под
Керчью ранен тяжело. Что мужья ее дочерей Лизы, Баси и
Розы уже убиты. Не знала.
Скоро
все изменилось. Немцы окружили Краснодарский край и вошли в Ильинскую. Бася
усадила Иду, Свету и Клару на подводу, побросала туда
сахар, муку, кое-что из барахла и попросила какую-то семейную пару подвезти детей
до соседней станицы. «Мы вас потом найдем», – сказала она на прощанье.
Сама же решила пойти к старосте Приходько, попросить новый паспорт, где будет
значиться, что она русская. Тогда это было просто. Какую национальность хочешь,
такую и вписывай в пустой бланк. Если хочешь спасти
чью-то жизнь. «Он тебе не откажет, – сказала Шифра. – Если бы не ты,
его жены уже бы давно на свете не было. Помнишь, как он тебе руки целовал?» И Бася пошла к старосте. Он ей не отказал. Взял старый паспорт
и попросил подождать в сельсовете. Сидели они в сельсовете втроем – Шифра,
Бася и Роза. Сидели и мечтали получить паспорт, отыскать детей и опять зажить,
как и жили. Открылась дверь. Вошел староста Приходько, за ним три немца с автоматами.
Староста дал Басе ее прежний паспорт, немцы потребовали
у Шифры и Розы их паспорта. Так и вывели их на улицу, с паспортами в руках. В
графе «национальность» был их приговор. По дороге Бася
успела шепнуть стоящей толпе: «Если есть кто честный,
спасите детей». Кто-то в ответ рассмеялся, кто-то всхлипнул – толпа.
Староста Приходько нервничал, ведь могли же видеть, как он жидовке
руки целовал. Ну, спасла кому-то жизнь. Как и положено врачу. Три женщины
стояли тихо. Староста подошел и аккуратно поставил их рядом. Под стеночку. Потом
повернулся и попросил у немца автомат.
Детей
довезли до станицы Карачаевский аул, там высадили, и они стали стучаться в каждую
хату, просясь на постой. Кларе было пятнадцать, Иде
одиннадцать, а Светочке два. Их пожалели, впустили. Жили они, доедая свои харчи, и ждали, когда же мамы, наконец, их отыщут. Но тут Светочка
начала умирать. Кормить было нечем. Сестры опять пошли от хаты к хате, просили,
чтобы кто-нибудь взял девочку, пока не приедет мама. Одна бездетная семья сжалилась.
Продержали немного, а потом отдали ее другим людям. Но и там держали недолго. Отнесли
девочку в сельсовет, посадили на крыльцо, и сидела она там, пока все же не сжалилась
одна женщина. Детей у женщины не было, муж служил полицаем у немцев, Светочка у
них быстро поправилась. А сестры в это время ходили из станицы в станицу. Еды не
было никакой, продавали они свои вещи, все меняя на еду. Вернувшись, бежали навестить
Светочку. В дом их не пускали, только в окошко разрешали взглянуть. А потом уже
и от окна отгоняли.
Прошел
почти год. Кларе исполнилось шестнадцать. На еврейку она не была похожа,
поэтому, получая паспорт, назвалась русской. Однажды молодой полицай остановил
ее и сказал, что в полиции на нее есть донос. Девочки тут же собрали барахло и уехали. Оказались почти под Ростовом. А вскоре пришли наши. И стали освобождать станицу за станицей.
Когда освободили Ильинскую, Клара поехала туда сразу же. И узнала все.
В
Бугуруслан они писали каждый день. Бугуруслан был последней надеждой. Туда писали
все, кто пытался отыскать своих близких. И прибыл ответ.
Жив Яша, их дядя, после ранения находится на излечении в госпитале. Живы две тетки,
Элька и Лиза, проживают в Самарканде. Яша приехал сразу
же. Забрал девчонок и поехал с ними в Ильинскую. По хатам ходил, всех опрашивал,
хотел найти могилу. Люди глаза опускали, плечами пожимали. Местное начальство только
головой покачало: какая, мол,
тебе могила? И он пошел к военным, к самым грозным –
в НКВД. Рассказал им все. Про то, как переправлялись под Керчью
в 42-м, как в лодке было двадцать шесть человек, как в темноте на мину наскочили
и двадцать пять – в куски. А ему – хоть бы что.
Только руку правую оторвало и контузило сильно. Только осколки по всему телу глубоко
сидят. Только слышать он теперь почти не может. Но живой!
И в госпитале не стонал, не плакал, все операции выдержал, потому что счастлив был –
он живой! Ему только двадцать семь, у него есть жена, маленький сын, мама, сестры,
братья. А потом в госпиталь стали приходить извещения: братьев нет, сестры вдовами
остались, а теперь и мать, и сестры… Дальше говорить не мог, побелел и сполз на
пол. После контузии с ним такое случалось. Полковник брызгал на него водой из графина,
а потом себе и ему налил по стакану спирта. Помогло. «Предатели ответят за все, –
прощаясь, сказал полковник Кижма. – Будет суд. И
приговор. Мы тебя вызовем». И он протянул руку. По привычке Яша протянул ему правую
руку, но пустой рукав повис в воздухе.
Перед
отъездом они заехали за Светочкой. Она плакала, девочек узнавать не хотела и
держалась за юбку женщины, которую называла мамой. Муж этой женщины удрал с немцами, осталась она одна со Светочкой. И был у них
дом, хозяйство, не порушенный войной достаток. «Посмотрите на себя, –
сказала женщина Яше. – Вы – инвалид. Контуженный.
Куда вам еще маленький ребенок. Светочку я от смерти спасла. Слабенькая
она. Не выдержит дальнюю дорогу. Кончится война, устроитесь, тогда и заберете».
Ида стала плакать, у нее тоже никого не было, кроме
Светочки. Но Светочка плакала громче. И Яша решил уступить. «Мы вернемся за
ней, – обнял он Иду. – Я тебе обещаю».
Привез Яша девочек в Самарканд к оставшимся в живых сестрам. Почти год все жили
вместе. Клара закончила школу. С золотой медалью. А когда освободили Киев, все
вернулись в свои пустые квартиры. Ида стала жить с тетей
Лизой, а Клару Яша забрал в свою семью.
Полковник
Кижма, как и обещал, прислал вызов. Суд над предателями
назначался не в Ильинской, а в соседней станице – чтобы избежать кровавых
столкновений с родственниками. Яша приехал в день приговора. В зале школы было
полно людей, мужики курили, от дыма трудно было разобрать знаки различия сидящих
на сцене военных. Полковника Яша все же узнал. Сбоку, за барьером, сидели бритоголовые
мужчины. Было их шестеро. Солдаты стояли рядом и все
время глазели по сторонам. Половина зала была родней этой шестерке. Женщины
привели детей. Самых малых тут же, в зале, кормили грудью. От их сопения и
плача ничего не было слышно. Иногда какой-то пацаненок
подбегал к барьеру и кричал: «Папка!» Кто-то из бритоголовых,
рыдая, опускал голову. Солдаты детей не отгоняли, только смотрели грозно. В
задних рядах начались потасовки. Это родственники жертв и родственники палачей
не могли вынести напряжения. Яша вышел на улицу. Жалел, что приехал один. От
волнения слух совсем пропал. Какой-то мужик помог ему прикурить и сказал одно
слово. Он только по губам понял: «Приговор». Тишина в зале была гробовая. И все
равно он ничего не слышал. Только последнюю фразу. Ее военный прокурор произнес
громко и четко: «За измену Родине, за смерть советских людей: коммунистов,
военнопленных, мирных жителей нашей многонациональной страны – смертная
казнь через повешение». Звуковая волна его вынесла на улицу. Обе половины зала
кричали страшно. Каждый о своем. Яша добрел до какого-то сарая, уперся в него
головой и, мешая еврейские слова с русскими, кричал и плакал. Сколько он там
простоял, не помнит. Какой-то солдат повел его назад, в школу.
Там,
в пустом классе, на полу, его оставили ночевать вместе с солдатами. Ночью
разбудили, и кто-то шепнул на ухо: «К полковнику». Комната была маленькая,
какая-то подсобка. Полковник снял китель. Он макал в
чай огромные куски сахара, потом эти куски медленно уплывали в рот. Стульев не
было, Яша уселся прямо на пол. «Всё»? – спросил полковник. «Всё», –
ответил Яша. «Спирт будешь?» – он пошарил рукой по какой-то полке.
«Чуть-чуть». «Я такой мерки не знаю», – сказал полковник и налил полный
стакан. Яша хотел задать главный вопрос, но полковник его опередил.
«Завтра, – сказал он. – Завтра будет – всё».
Солдаты
стояли в три шеренги, оцепив виселицу. За ними – толпа. Толпа давила, и
шеренги все время чуть поддавали назад, чтобы не подпустить ее ближе. Яше
разрешили стоять в первой шеренге, рукой он цеплялся за стоящего
рядом, боясь упасть. Под виселицей стояли пустые ящики, на них по-немецки было
написано: «Пиво». Прозвучали какие-то команды. Потом подъехал грузовик, и
оттуда вытащили шестерых. Руки у каждого связаны, на груди табличка: «Предатель».
Староста Приходько стоял сбоку. На него Яша старался не смотреть. Только на
руки. На связанные дрожащие его руки смотрел Яша. Когда-то они не дрожали,
крепко держали автомат. Толпа, увидев своих, надавила
так, что солдатам пришлось даже разок выстрелить в воздух. Женщины выли,
проклинали советскую власть, проклинали немцев, всё проклинали. Кто-то зачитал
приговор, и шестерых подтолкнули к ящикам. Яшу начало трясти, но тут подошел
полковник и сказал ему тихо: «Разрешаю тебе выбить из-под него ящик». Как Яша
прошел несколько шагов и стал позади ящика, на котором стоял Приходько, он
плохо помнит. Бывший староста стоял к нему спиной, перед глазами опять были
только связанные дрожащие руки. Первый ящик выбили. Крик! Второй выбили. Крик!
Третий, четвертый, пятый. Приходько был последним. Яша со всей силы ударил, не
удержавшись, упал. И тут же рядом грохнулось чье-то тело. Веревка не выдержала
старосту. Он был жив. Толпа рванула к виселице, сминая шеренги, протягивала руки.
Яшу подняли, он видел ревущую толпу, слышал крики «помиловать!» и понял –
это всё. Ни Шифра, ни Роза, ни Бася не будут отомщены.
Но полковник поднял руку и сказал: «Вешать!» И опять Яша увидел перед собой
дрожащие руки, на секунду показалось, что у него пропал слух, но это только
показалось. Толпа замерла. И опять он ударил со всей силы. Но не упал, солдат
схватил его за пустой рукав, и он удержался. А когда посмотрел вверх, руки у
старосты уже не дрожали. Полковник крикнул: «По машинам!» Тут же солдаты схватили
Яшу и швырнули в грузовик. Толпа прорвалась к виселице,
и помешать ей уже никто не мог. Она причитала, голосила, оплакивала своих. «И будут у них могилы», – подумал Яша, отъезжая.
За
Светочкой Яша с Идой приехали через месяц. Выйти к
ним она не хотела, пряталась в доме. Ее названая мама сказала: «Она всего
боится. Все время боится, что вы за ней приедете. Дайте ей чуток подрасти.
Или – берите силой». Нет. Брать силой они уже не могли. Ездили еще
несколько раз. Безрезультатно. Потом обратились в суд. И был суд. Девочку
присудили законным родственникам. Ида была уже
совершеннолетняя, приехала ее забирать. Света подросла, она не плакала, не
кричала. Только сказала Иде: «Я люблю свою маму, а
тебя не знаю. И никуда с тобой не поеду». Забрать ее так и не удалось.
Последний раз сестры встретились, когда Света была уже студенткой Ростовского
университета. Училась на филфаке. К тому времени ее названая мама умерла. Они
проговорили всю ночь. Мирно. Ида ей все рассказала. С
самого начала. До самого конца. Света слушала, молча, а потом спросила: «Так
значит, вы евреи?» «Да, – сказала Ида. – И
ты еврейка. По крови. Твоя мама была еврейкой. Потому и погибла. Твой папа был
евреем». Света явно расстроилась. «Нет, я не еврейка, – сказала
она. – И никогда не буду. Чужие вы». Дальше разговор не клеился. Прощаясь,
они все же пообещали писать друг другу. Ида писала
исправно. От Светы пришло несколько писем. Последнее Ида
хранит до сих пор. «Это мое последнее письмо, – писала Света. – В
силу крови я не верю и прошу тебя мне не писать. Моя мама не хотела бы этого. Я
храню желания моей мамы». Как сложилась ее судьба? Еще при жизни названой мамы
объявился названый папа. Во время войны он удрал с
немцами, но в Германии остаться побоялся. Перебрался в Америку. Со временем дал
о себе знать, посылал посылки. Не женился, жил одиноко. Когда наступили
свободные времена, вызвал в Америку Свету – единственного близкого
человека.
«Просила
же, чтобы был хороший конец», – в который раз говорила я папе. «А разве плохой? Родилась ты. И мы назвали тебя в честь
Шифры. Моей мамы. Досталась тебе от нее первая буква. Так какой же это конец?»
И он обхватывал меня своей единственной рукой.
<![if !supportFootnotes]>
<![endif]>
<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> «Павловская» – психиатрическая больница в
Киеве.