Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 49, 2014
Лилия Геннадьевна и Семен Моисеевич жили между
собой хорошо. Не то чтобы как-то особенно хорошо, но вполне прилично. Иначе
говоря, нормально, не хуже других. То есть ничего из ряда вон неприятного между
ними, как правило, не случалось.
Того, что называется словом «любовь», между ними
давно не было, но оба инстинктивно чувствовали, что они идеально подходят друг
другу, сложились, как те самые две половинки, которых упорно и обычно тщетно
ищут разборчивые люди романтического склада. Все выпуклости и вогнутости, все
бугорки и впадинки безупречно вошли друг в друга, так что вместе они образовали
законченное, нерасщепляемое округлое целое. Им было удобно и безопасно друг с
другом, и жизнь не пугала их, хотя и не восхищала.
И сами они были люди совсем неплохие. Вполне порядочные, говорилось даже – в высшей степени
порядочные, хотя не ясно, как распределить порядочность по степеням. Однако факт, что они никогда ничего не украли (Семен Моисеевич
иногда шутил лукаво: а если на тротуаре лежит кошелек и никто не видит? Лилия Геннадьевна на юмор не поддавалась и отвечала сердито: ах,
как смешно!), никого серьезно не обманули, не предали, не подсидели, и уж
конечно, никого не убили.
И политически они были вполне корректны, то есть
более или менее индифферентны, хотя, разумеется, всецело за мир. По-настоящему
они войны не боялись, так как войны настоящей не знали. Для Второй мировой были
молоды, афганская происходила далеко и их не коснулась (дети – девочки), а
все прочие мировые стычки вообще не ощущались из Москвы как реальная опасность.
Прожив полжизни в столичном городе, далеком от всех границ,
они и в новой стране выбрали себе для проживания столицу, и хотя здесь границы
были на расстоянии дачной поездки в прежнем их существовании, привычное ощущение
отдаленности от любых опасных событий на юге ли или на севере прочно
сохранилось и здесь, они и здесь не верили, что это может их затронуть.
И во всех прочих отношениях они были
политкорректны, хотя и не применяли к себе этого выражения. Все это входило у
них в понятие порядочности. Они не осуждали вслух гомосексуалов и не презирали дефективных. Никогда не говорили о неграх или азиатах «черножопые»,
о японцах – «косоглазые», даже арабов не называли арабушами, а слово «еврей»
только Семен Моисеевич научился, хотя с трудом и поздно, произносить вслух.
Лилия же Геннадьевна, будучи лишь женой еврея, в прежней жизни вообще никогда
не позволяла себе произносить это слово, да и в новой, невзирая на среду
обитания, предпочитала заменять деликатным «он не… ну, это». Короче, порядочная
интеллигентная пара.
В результате больших денег у них не водилось, но на
приличную жизнь всегда хватало и в России, а потом и в Израиле, куда они уехали
как раз вовремя. Не слишком рано, когда это было трудно и требовало даже как бы
некоего героизма, но достаточно рано, чтобы воспользоваться щедрыми еще льготами
для новоприезжих. Достаточно поздно, чтобы успеть приватизировать и продать
свою московскую квартиру, но и достаточно рано, чтобы не захлестнула их
последовавшая вскоре волна свежих ревнителей Сиона.
И квартиру они сумели купить, и на работу
устроились. И детей вырастили удачных, двух дочерей, одна замужем в Германии, а
вторая учится в Штатах, где, скорее всего, и останется.
А здесь они родили даже третьего ребенка, сына, и тоже очень удачного, только к
концу школы он вдруг взбрыкнул и заявил, что пойдет сперва
в армию, а в университет – потом. Но родители надеялись, что сумеют его
переубедить.
Работа и у нее, и у него была постоянная, с
приличной зарплатой, инженеры-электронщики и врачи-рентгенологи везде ценятся.
Так что с какой стороны ни посмотри, жизнь у них была
благополучная и безопасная. Тот факт, что малая страна, в которой они теперь
жили, все время находилась в состоянии войны, удручал их, разумеется, но, пока сын
еще доучивался в школе, не тревожил и течению жизни не мешал.
Когда же дочки разъехались, а сын ушел-таки в
солдаты, стало ясно, что квартира для родителей велика. Лилия Геннадьевна,
убирая ее, начала тяжело задыхаться, жаловалась на усталость и какие-то боли. А
детям, особенно любимчику Тошке, очень скоро понадобится свое жилье, у него
девушка, кажется, серьезно. Денег же на покупку никак не хватит. Решено было
свою четырехкомнатную продать, купить для себя двушку, а на остальные деньги с
помощью банковской ссуды купить квартиру мальчику.
И сразу встал вопрос: что брать с собой на новое
место жительства?
Обстановка у них всегда была хорошая, добротная и
здесь, и там, они оба любили все добротное и не жалели усилий, чтобы обзавестись.
Это их сближало.
Главным предметом их гордости была большая
библиотека, половина была унаследована Лилией Геннадьевной от родителей, а
остальное – многотомные собрания сочинений, приобретенные по подписке. На
чтение всего этого времени не хватало, но на покупку книг супруги тоже не
жалели ни усилий, ни денег, так как знали, что книги являются главным
украшением интеллигентной квартиры. Прочую обстановку, справедливо рассуждали
они, собираясь в новую страну, мы и там купим, еще и получше
прежней, а вот книги русские там не купишь. Так что книги помимо немногих самых
нужных предметов быта и составляли тогда основной их багаж.
Новая квартира постепенно наполнялась новыми
хорошими вещами, сперва самыми необходимыми, потом
менее необходимыми, но вроде бы полезными. К этому времени Семен Моисеевич
начал в шутку называть жену «шопинговая наркоманка», на что она отвечала: ну и дурак. Но Семен Моисеевич и сам замечал, как по мере
наполнения квартиры вещами растет у обоих чувство уверенности и защищенности.
Но теперь всего было слишком много.
Мелькнула, правда, у Семена
простая идея: отобрать Лиле, себе и Тошке нужную одежду, ну, из хозяйства все
необходимое, основную мебель, компьютер, телевизор, диски… А остальное – сказать
грузчикам: пакуйте все подряд и делайте, что хотите. Хотите – себе
оставьте, хотите – на помойку везите. А самим налегке перебираться на
другую квартиру. Вот бы…
Но эту соблазнительную идею Лилия Геннадьевна
отвергла немедленно. Как это – выбросить? Столько лет наживали, столько
сил и денег на это положили – и бросить? Ну вот, например, это. Сейчас оно
вроде не нужно, но как только выбросишь, наверняка
сразу и понадобится, по закону подлости. Хватишься – ан нету,
заново покупать. Или вот это. Самим точно не нужно, но когда Тошка женится? Его
жене очень даже будет кстати. А это и это – совсем не нужно, но вещи
хорошие, новые, сгодятся на подарки кому-нибудь ко дню рождения – всё
экономия денег. А вот это? И это? И это…
Вещи не отпускали хозяев, держали, не позволяли распоряжаться собой, как те намеревались.
Но главной проблемой оказались книги. Семен
Моисеевич совсем про них забыл, так привык за все эти годы, что вообще не замечал.
И не прикасался к ним никогда, уж очень не было в них никакой нужды в
повседневном быту. Стеллажи стояли плотными рядами вдоль целой длинной стены в
гостиной, да еще в коридоре два шкафа. И как красиво смотрелась многоцветная
мозаика их корешков на фоне белой стены! Лучше всякого ковра.
Красиво-то красиво, но в новой маленькой квартире
ни одной свободной стены не будет. И куда их теперь? Сложить в коробки и… –
а коробки эти куда? Совершенно некуда.
До того хотелось Семену поскорее развязаться и
переехать, что он сказал, не подумав:
– А знаешь, Лилёнок? Да ну
их к черту, эти книги! Мы что, читать их все будем? Отбери себе
десяток-другой, а остальное сдадим в русскую библиотеку, и дело с концом. На
кой они нам?
Лилия Геннадьевна побледнела и взялась за грудь.
– На кой? На кой? – она начала
задыхаться. – Как ты мог такое сказать?
Семен ссорился с женой редко и нежестко, серьезных
поводов для ссор, как правило, между ними не возникало. Не хотелось ему
ссориться и на этот раз. Он сказал примирительно:
– Да я тáк
сказал, чего ты так уж…
– Чего я? А того, что это единственное, что
осталось у меня от моего папы! Забыл?
– Ну почему забыл, нет, конечно…
– Никогда я не жила в квартире без книг! И
теперь не хочу. Квартира без книг – это знаешь что? Обыкновенная мещанская
конура. Ты в такой хочешь жить?
– Да я что… Ты, главное, не переживай так.
Опять сердце схватит.
– Нет, ты скажи, ты хочешь, чтоб мы жили в
такой квартире?
– Лилёнок, да почему же не жить? Квартира и
квартира. Мы-то с тобой кто такие? Как раз и есть обыкновенные мещане, да еще
совкового разлива…
– Ну, знаешь ли! – Лилия Геннадьевна
опустилась в кресло и всем телом отвернулась от мужа. – Лично я совком
никогда не была. Тридцать лет с тобой живу и не знала, что живу с совком. Хорошенькое дело!
Семен чувствовал, что ссора склонна развиваться, и
ее необходимо остановить в зародыше. Он подошел к жене, поцеловал ее в затылок
и сказал со смешком:
– Ладно, ты у нас не
совок, а лопатка. Как тебе такой расклад?
Но жена на шутку не отреагировала, проговорила, не
оборачиваясь:
– Что ж, ты, может, и совок. А я выросла в
семье настоящих русских интеллигентов. И эти книги – их культурное наследие.
Но тебе-то на русское культурное наследие наплевать.
Да оно и неудивительно.
– Почему наплевать? Почему на… –
с жаром начал Семен Моисеевич. Вдруг остановился и спросил недоуменно: – И
почему неудивительно?
Тут до него дошло. Впервые за всю совместную жизнь
его деликатная жена попрекала его нерусским происхождением. Проклятые книги. Он
пробормотал:
– Лилё… Лиля, ты
что такое говоришь? – и быстро ушел на кухню.
Лилия Геннадьевна тоже вовсе не хотела ссориться с
Семеном Моисеевичем. То, что она сказала, вырвалось помимо воли, за недостатком
убедительных аргументов. Она тут же спохватилась и пошла вслед за мужем. Объясняться, впрочем, она не собиралась, надеясь,
что все как-нибудь само затрется и забудется. К тому же лучшая защита, как
известно, атака, поэтому она сразу заговорила напористо:
– А если ты с самого начала видел, что там не
будет места для книг, зачем торговался? Зачем вообще покупали?
– Но, Лиля, квартира-то хорошая, – грустно
ответил Семен, не глядя на жену. – «Лиля…» Плохой знак. – И тебе
ведь тоже понравилась.
– Мало ли что понравилась…
– И место хорошее, и цена терпимая, и все
рядом, и супер, и банк, и автобусов много…
– Обо всем-то ты,
Сеньчик, подумал, и о супере, и об автобусах, только обо мне не подумал.
– Да я именно о тебе и думал. Как тебе за
покупками, и вообще.
– За покупками… – усмехнулась Лилия
Геннадьевна. – Сеньчик ты мой заботливый.
Семен видел, что Лилия
Геннадьевна просит прощения, да он и сам хотел бы простить и забыть, но сердце
отчаянно щемило, и он против воли прошептал:
– Подумать только, что все это время, все эти
годы ты…
– Все эти годы я жила с тобой, и заботилась, и
ухаживала, и угождала, как могла! – гневно выкрикнула Лилия Геннадьевна. –
И не городи огорода на пустом месте!
– На пустом месте…
– Да, на пустом! Мы обсуждаем важный вопрос, а
ты со всякой ерундой!
– Да, конечно, – сухо согласился Семен
Моисеевич. – Разумеется, ерунда. Продолжим обсуждение важного вопроса. Вот
кстати: ведь ты сама со мной все время ходила и смотрела, а тоже не подумала про свои любимые книги.
На это Лилии Геннадьевне нечего было возразить, и
она просто заплакала. И не только из-за книг она плакала, и не оттого, что
Семен выходил победителем в споре. Так нерушимо скреплявший их цемент дал
трещину, и пробила эту трещину она сама.
Семен сперва удивился –
когда это она плакала последний раз? Потом все-таки стало ее жалко.
– Да чего ты, ей-богу!
Чего уж тут реветь. Ну, придумаем что-нибудь.
– Да мне… мне бы хоть немного еще пожить
по-человечески… – плакала Лилия Геннадьевна.
Она не жалела слез, надеялась, что Семен Моисеевич
испугается, обеспокоится и забудет ее глупые слова.
– Чего немного, мы с тобой еще как поживем –
ого-го!
– Хоть немного… Что осталось… – невнятно
проговорила Лилия Геннадьевна и стала вытирать слезы.
Семен на невнятное не обратил внимания, но
собственное «ого-го» отвлекло его от нехорошей мысли и
подхлестнуло его творческую энергию. Он с ходу придумал, что делать.
Никуда пока не переезжая, наняли прежнюю свою
большую квартиру у нового хозяина, а купленную маленькую отдали внаем – удивительное
дело, даже разница в помесячной плате оказалась не так уж чувствительна, тем
более Семена как раз повысили в должности, с соответственным повышением
зарплаты. Наняли на два года, тем временем вернется Тошка, купит себе квартиру
и поможет с переездом. И главное, возьмет к себе часть книг…
Лилия Геннадьевна поначалу нарадоваться не могла,
как Семен хорошо придумал – и почему только сразу не сообразили? Хвалила
его, всячески замазывала свою недавнюю неловкость, даже разрешила Семену
выбросить несколько книжек, какие понеказистее,
потрепанные. Впрочем, потрепанных книжек Лилия Геннадьевна отроду
в доме не держала, и Семен потихоньку вынимал время от времени две-три книжки с
темными, невидными корешками, так что Лилия и не замечала их исчезновения.
О роковых словах ни он, ни она не поминали. И так
пошла у них прежняя хорошая жизнь, и даже очередная
война, случившаяся на юге летом, не слишком их обеспокоила. Это происходило
далеко, а за Тошку они не волновались, поскольку он служил в разведцентре и в
боевых операциях не участвовал.
Но через некоторое время Лилия Геннадьевна начала
тревожиться. Два года пролетят быстро, и проблема книг снова встанет во весь
рост. Семен легкомысленно предположил, что Тошка возьмет себе половину. А со
второй половиной что делать? И кто сказал, что Тошка возьмет? Зачем они ему?
Читать по-русски его научили, но кроме своих компьютерных книжек он ничего не
читает ни на каком языке. А для украшения жилья… он и дома-то стеснялся перед
своими друзьями, что у родителей все книжки по-русски. По ночам Лилия
Геннадьевна просыпалась с тревожным чувством, что на ней лежит какая-то
невыполненная – и невыполнимая – обязанность, она вспоминала
про книги, в ушах начинали больно отдаваться удары сердца. Тут же
вспоминались и те самые несчастные слова, и она старалась поскорей зарыться
обратно в сон. Но и утром она просыпалась с тем же беспокойным чувством и потом
весь день ходила в угнетенном настроении.
– Так что сделаем, Сеньчик? – начала она
спрашивать мужа.
– Придумаем, придумаем, – бодро отвечал
Семен.
А сам не знал, что и придумать.
Придумал, однако. Но сразу жене сказать поопасался, выяснил сперва, что,
да где, да сколько стоит. И тогда только приступился к
Лилии Геннадьевне:
– Лилёнок, нам ведь не обязательно немедленно
все устраивать в новой квартире, правда?
– В каком смысле?
– Можно обустроить спальню и кухню, переехать,
а потом уж постепенно расставлять все по своим местам.
– Конечно, так и сделаем.
– Смотри, что я нашел. Сдается отличное подвальное
помещение, совсем близко от нашей новой квартиры, десять квадратных метров, и
не очень дорого. Можно сложить там временно часть вещей…
– И книги? Книги тоже туда?
– Ну да, а когда устроимся…
– А книги тем временем будут гнить в сыром
подвале?
– Зачем же гнить, там совершенно сухо и тепло,
я проверял.
И опять Лилия Геннадьевна заплакала. Ей опять
хотелось ткнуть его носом в его небрежное отношение к
культуре (только не говори «русской», твердила она себе), но она теперь боялась
и плакала от этой невозможности.
Вот странно, подумал Семен Моисеевич, никогда она
плаксивая не была… И главное, было бы из-за чего! Ему и хотелось бы ее пожалеть,
только теперь что-то мешало.
– Лиля, да брось ты, ну, не хочешь – другое
что-нибудь придумаем…
Но ничего другого он придумать не мог. А она чуть
не каждый день стала спрашивать – как услышит, что пока еще не придумал,
так сразу в слезы. Измучился Семен Моисеевич, жалел жену все меньше, а книги
проклял в душе горьким проклятием.
А вскоре Семену Моисеевичу ничего больше и не надо
было придумывать.
Лилия Геннадьевна умерла. Видно, не случайно
сделалась она в последнее время такой чувствительной. В медицинские подробности
ее смерти входить не стоит, скажем только, что она
умерла от сердечной болезни, быстро и без особых для себя мучений. И от плотной
теплой оболочки, укрывавшей Семена Моисеевича со всех сторон, отпала важнейшая
часть. Округлое нерасщепляемое целое превратилось в корявый
обломок, прикрытый только квартирой и вещами.
Семен Моисеевич дожидался сына, который вот-вот
должен был демобилизоваться из армии. Тошка приезжал на похороны Лилии
Геннадьевны (девочки приехать не смогли), отсидел с разорванным воротом рубашки
положенную траурную неделю и все время плакал, так как очень был привязан к
матери. Но когда отец попросил помощи с книгами, солдатик злобно плюнул и
сказал:
– Да слышать я о них не желаю. Делай, что
хочешь.
– Мама ими так дорожила… – укоризненно
заметил Семен Моисеевич.
– Вот-вот. Она ими дорожила, они же ее и
убили.
– Ну что ты такое говоришь, – возмутился
Семен Моисеевич. – Как это книги могли ее убить!
Однако мысль эта застряла в сознании Семена
Моисеевича. Постоянное беспокойство сильно действует на больное сердце. И он
говорил себе, что единственное хорошее, что получилось от смерти Лилии
Геннадьевны, это что она больше не будет беспокоиться из-за книг. И книги эти –
как бы он с ними ни поступил, Лиля никогда не узнает и не огорчится. А сам он избавится
от занозы, воткнутой ему в душу из-за тех же книг.
Семен Моисеевич верил, что отгоревал смерть Лилии
Геннадьевны, все-таки больше года прошло. Не забыл, нет, и никогда не забудет,
но той тоски уже не было, одна печаль. Он даже завел кое-какие отношения с
бухгалтершей у себя на работе, хотя понимал, что ничего похожего на прежнее у него уже не будет ни с кем.
Но отношения не заладились.
Он пригласил женщину к себе домой, рассказал о грядущем переезде. Когда он
упомянул проблему книг, она рассмеялась:
– Да зачем они тебе? Хочешь читать – заведи
электронную книжку, никакого места не занимает. А книги – только пыль от
них и теснота. Вывезти их на какой-нибудь развал, и все дела. А то и просто на
помойку.
– Да, наверно, – согласился Семен
Моисеевич, и внутри у него что-то больно дернулось. – Вот только… жена
моя покойная очень их любила. Тревожилась за них, может, от того и умерла.
– Вот видишь, одни беды от них. А вообще,
Семен, давай договоримся: я тебе не рассказываю про
своего первого мужа, а ты мне – про свою покойную жену.
– Хорошо, – уязвленно согласился Семен
Моисеевич. – Рассказывать не буду. А думать про нее
можно?
Женщина пожала плечами:
– Дело твое.
И как-то Семену Моисеевичу расхотелось развивать с
ней отношения.
Итак, срок найма кончался, пора было освобождать
помещение. Семен Моисеевич стоял посреди квартиры, глядел по сторонам и впервые
подумал про себя, как в жизни никогда не думал: несчастливый я человек!
Квартира была большая, вещей в ней было много. А радости мало. Вещи нужно было
разбирать и паковать. Ситуация располагала к философии, к некоему подведению
итогов.
Вот уже и старость на подходе, а ничего мне в жизни
толком не удалось. Даже вон Лилька, взяла да померла.
И дети разбежались. Одни вещи остались, все при мне.
Да что вещи. А завалы бумаги – письма,
документы, фотографии. Следовало бы разобрать, разложить по папкам, по
альбомам, надписать. Может, Тошка когда-нибудь
заинтересуется, или будущие внуки… Говорят, правда, что дети после смерти
родителей в основном выбрасывают все фотографии и письма. Не глядя. Зачем
тогда, спрашивается, люди все это собирают и хранят? Да и то подумать, если
каждое поколение будет хранить и свое, и предков, это же пуды, никакого места
не хватит. Так что же, не трудиться? Захочет Тошка
выбросить, пусть так кучей все и выбрасывает…
Семен представил себе, как вся его жизнь в
картинках валяется вроссыпь на свалке. Н-да. С другой
стороны, меня к тому времени уже не будет, чего стесняться. Да ведь и смотреть
никто не будет.
Нет, так не пойдет. Начнешь перебирать, начнешь
вспоминать – никогда не кончишь. И нечего отлынивать, надо приниматься за
вещи.
И взгляд его неумолимо упал на полки с книгами.
Красивыми они ему уже не казались.
Из всех сотен книг он прочел, может быть, десятка
два, да и то давно уже. Теперь и тем более не до чтения. Разве что потом
когда-нибудь, на пенсии, на отдыхе… «Пенсия» представлялась ему в туманном,
отдаленном будущем как некий райский уголок, бесконечно-длинное
свободное время, когда можно будет ничего не делать, вволю спать, ходить
в гости, ездить на море, ну и почитать что-нибудь от скуки. Для этого отобрать
несколько на небольшую полочку, а остальное…
В русскую библиотеку книги уже не брали – сказали,
у нас и так завал. Шесть целых библиотек по завещанию привезли, некому
разбирать. То же и в русском книжном магазине.
Значит, взять себе несколько, а остальное просто…
Всё, звоню грузчикам. На свалку, да, на-свал-ку!
И опять что-то больно дернулось внутри. Сразу
вспомнилось, как радовалась Лилька каждому новому тóму, как расставляла
их, любовно подбирая по расцветке обложек, как была довольна и горда, когда гости
рассматривали и хвалили ее библиотеку. «И вы все это прочли?» – почтительно
спрашивали гости. «Ну, не все, но большую часть», – скромно отвечала Лилия
Геннадьевна. А Семен помалкивал, но тоже был доволен.
И вот теперь надо от них отделаться,
так же, как и от многого другого, на что некогда уходило столько жизненных сил.
А ведь это, подумал Семен, и есть вещественный результат всех наших с Лилей
трудов. Доказательство того, что мы были, жили и работали на этой земле. Ну,
правда, дети – тоже доказательство. Но с уходом жены, казалось ему, и они
отдалились еще больше, чем прежде. Им еще только предстояло доказывать, что они
были и жили, этим и занимались усиленно, каждый по-своему.
Рука Семена Моисеевича лежала на телефоне – звонить
грузчикам. Лежала и не двигалась. Он представлял себе комнату
без книг. Какой простор, сколько места для… Для
чего? Уйдут книги – уйдет окончательно из его жизни Лилька. Ей теперь,
конечно, все равно. Но и теперь она не простит ему и бросит его навсегда. Он
осознал вдруг, что все это время, уже отгоревав и успокоившись, жил с невидимым
ее присутствием и чувствовал себя в безопасности. И его ужаснула ничем не
прикрытая пустота стоявшей перед ним жизни. Только теперь он, корявый обломок былого округлого целого, ощутил то, чего не знал
никогда прежде – страх перед этой жизнью. Его даже вроде как холодом
опахнуло.
Это она сердится, суеверно подумал Семен Моисеевич
и пробормотал вслух:
– Да ладно, не буду,
не буду!
И тут же натужно посмеялся
сам над собой – в маразм впадаешь, Сеньчик? Звони
давай, чего ждешь?
И позвонил.
Грузчики приехали, упаковали в аккуратные
одинаковые коробки отобранные Семеном Моисеевичем вещи и все книги и отвезли на
новую квартиру. «А всё остальное, – сказал он грузчикам, можете взять себе,
или что хотите». «И кровать оставляете? – недоверчиво спросил один из
парней. – Я бы себе взял». «Ну и бери», – сказал Семен Моисеевич. А
про себя прибавил для Лилии Геннадьевны: не нравится? Ну, извини, хоть что-то я
все-таки сделаю по-своему.
Когда Тошка
демобилизовался, Семен Моисеевич уже вполне устроился на новом месте. И был
рад, когда Тошка попросился у него пожить.
– Эта комната твоя, – сказал он сыну,
входя с ним в бóльшую комнату, предназначенную служить
гостиной. – Если не один будешь спать, диван можно разложить.
– Ух ты, папа, какой ты либеральный!
– Ты уже большой мальчик.
– А ты где?
Семен Моисеевич ввел сына в свою спальню. Это была
совсем маленькая комнатка, три четверти которой занимала широченная, роскошная
кровать, накрытая ковром, в прежней квартире лежавшим
в салоне.
– Во кла-асс! – восторгнулся
Тошка. – Царское ложе!
Он с размаху бухнулся на постель и охнул:
– У тебя там камни под матрасом, что ли? Как
ты на этом спишь?
– Не камни, а доска. Для спины полезно.
Что там под доской, он Тошке не сказал.
Да Тошка и не спросил.
Семен Моисеевич помнил, как в школе в ночь перед
экзаменом клали учебник под подушку, чтобы голова нечувствительно впитывала
оттуда знания. А теперь, думал он с удовлетворенной ухмылкой, все мое тело
впитывает. Русское культурное наследие впитывает… Но
тут же устыдился своего цинизма. И в виде извинения сказал про себя: ты уж не
сердись, Лиленок, вдоль стен никак было нельзя, но ведь не выбросил же!
Ему теперь всегда было жалко Лилию Геннадьевну, и
те глупые слова он давно ей простил.