Рассказы
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 48, 2014
ДВОРЕЦ ФИЛОСОФЬИ
Два часа ночи.
Какой-то шум в общей комнате.
Выхожу – моя,
ну, эта. Сна ни в одном глазу. Бегает вокруг книжных шкафов.
Оживление, бодрость
и веселье.
– Что
случилось?!
– Понимаешь, –
говорит, – категория вечности неправильно переведена и неверно понимается.
Где мой двухтомник? Я без него жить не могу! Он зеленый.
– Лук, –
говорю, – тоже зеленый. Замени. А насчет вечности: представь себе, что у
тебя бессонница, а у кота отпуск. Вот тебе и вечность. А вообще-то, ты ее лучше
не трогай. Сломаешь. А зачем тебе это?
– А как же
иначе понимать протяженность Божества во времени?
Я хотел сказать
что-то разъясняющее, мягкое. Однако рот почему-то открылся и не закрывается, а
в голове только Кащей Бессмертный крутится.
Помедлил и говорю:
– А хорошие
яички ты покупаешь.
Еще помолчал.
Пожевал губами и сказал:
– А знаешь
что, давай-ка переименуем наше строение номер 4 в дом философьи.
Даже в дворец философьи.
Мы тут же и
переименовали.
Правда, входная
дверь как не закрывалась, так и не закрывается.
ЛЮДИ ГОВОРЯТ
Люди говорят, что
там что-то обо что-то стукнулось, упало и взорвалось.
Почему упало? Это
очень просто. Тросы ослабели – закрепить хотели.
Какие-то
висюльки – вообще сняли, хотели вроде их протереть, ничего не успели и обедать ушли.
От того, что упало,
конечно, ничего не осталось. Интересно другое. Рядом
небольшой городок был, так его найти не могут.
Как только это
упало и об землю стукнулось, сразу что-то очень большое затонуло.
И совсем в другом
месте.
Как эти явления
связать – никто не знает, но статистика показывает, что это случается
каждые 14 минут 32 секунды.
Назвали это парными
неблагоприятностями.
Один учёный
расширил ассортимент пар. Скажем, неблагоприятные погодные условия, а тут как раз два завода сгорели.
Некоторые
рассматривают тройные образования – триплеты. Скажем, неблагоприятные
погодные, ничего не растёт, да ещё два завода сгорели. Да ещё в разных местах.
Очень перспективная
теория. Помогает заранее предположить – где и какие гадости надо ждать.
А относительно
этого большого чего-то раскопали, что они все какие-то колёса, запасные
шестерни и даже красные вёдра для тушения пожарной безопасности отдали в
ближайшие деревни. Там коровы мёрзнут и огурец не
растёт.
Вот они этими
колёсами коров согревать будут.
Непонятно, правда,
как.
Те, кто отдал им
эти шестерни, обычно пробоины ими затыкали.
А вёдрами будут
картошку накрывать. Зелень большая, даже с небольшими ягодками.
А внизу ничего нет.
Прямо не картошка, а крыжовник какой-то.
Был у них там
кто-то. Что-то с чем-то всё время скрещивал, с тех пор вокруг берёза с еловыми
шишками растёт. Может, его работа – этот крыжовник картофельный.
Бум!!!
Опять где-то что-то
упало и недалеко. Интересно, где и что в этой паре затонуло.
Сколько ведь людей
талантливых – успевай только за ними подбирать и подскрёбывать.
ЛИВАНСКИЙ КЕДР
Сказал как отрезал.
Скупо. По-мужски!
– Всё! Уезжаю
с молодой женой. Будем строить заводы по переработке.
– Чего во что?
– Пока не
знаю. Как узнаю – позвоню или напишу.
Всё было
официально, но с теплотою.
К трапу подали кофе
и какие-то японские штучки на длинных зелёных
прутиках.
Пожевал с одной
стороны – ничего нет.
Попробовал с
другой – пусто! Плюнул и выкинул.
Звонил он много. И
последнее время из какого-то города, как он говорил, Чухлявая
топь.
В Южном Китае, что
ли? Однако говорил, что валенки промокают даже в дадцатиградусный
мороз.
Какие валенки в
Южном Китае?
Повестки в суд
начали приходить довольно скоро.
На мой адрес, но на
имя какого-то Кири ван-дер-Рогенбобена.
Я говорил –
нет. Нет и нет!
Всё так запуталось,
что им пришлось всё отправить в Южный Китай с припиской в город Трухлявая Ширь.
И тут даже
перепутали.
Скоро они с женой и
объявились.
– Ну
что, – говорю, – ребёнка родили?
– Да
нет, – говорят. – Условия не сгодились. В этой Трухлявой Пылище все жили в одной комнате. И с отоплением плохо. Вот
мы и не рожали.
– А
как, – спрашиваю, – с заводами по переработке?
– Ну, с
этим, – говорят, – сильно лучше.
Оказывается, они
перерабатывали подгнившую сосну.
Лиственные они тоже
перерабатывали – в ливанский кедр.
Сложная технология,
связанная с клеями и акварельными красками.
Сучки они рисовали
вручную.
Кто-то этот кедр
купил и сделал из него потолок в большом доме для молитвенных собраний.
Как только
молящиеся собрались и один раз дружно вздохнули – потолок на них и упал.
Говорят, что
обошлось без жертв только благодаря случайности, сказал бы, грандиозной.
Повестки в суд
опять стали приходить довольно скоро.
На мой адрес, но на
имя Куру де Рубинштейноса.
Меня опять много и
с надеждой спрашивали: не я ли Куру де Родригес?
– Я
говорю – нет!
– А вот же
написано?
– Надоели, –
тогда я им сказал. – Да, – говорю, – заходили эти двое. Попить
просили. И ушли. Один направо, а другой налево.
Они с собаками в
разные стороны побежали и до сих пор где-то бегают.
А он ходил скучный.
Пока на лбу у него
не появилась вертикальная черта.
Правой ручкой он
делал движение сверху вниз, как каратисты, когда хотят разбить пару кирпичей.
Это был признак.
Что-то опять
придумал.
Может, хоть в этот
раз всё будет поспокойнее?!
РАЗГОВОР
– Вы слышали?
Первого января в Нью-Йорке остановятся все компьютеры. Граждан призывают к
спокойствию. Раздают сухой керосин и патроны.
– Да вы
путаете. Сухой керосин – это же в пустыне. Саддам, бактериологическая
война там и прочее. И компьютеры остановятся не первого января, а в праздник
Байрам-Кызыл, там же.
– Все неверно.
В связи с возможной лихорадкой в Каире останавливается вся полиграфия. У
граждан просят спокойствия. День без газет – и только. А керосину там
навалом. И черный порошок какой-то. Забыл, как называется.
– Перец, что
ли?
– Точно –
перец. Так вот, вывоз его прекращается в связи с загрязнением Нила фекалиями.
– Да это не
Перец, а Перес, Шимон Перес. Израиль! И не вывоз его, а въезд всюду. Это после
того, как они взорвали что-то ядерное в какой-то пустыне. Весь мир возмущен.
– Да никто там
ничего не взрывал. Опомнитесь. А Перес вон катается по Малайзии. Это в
Бразилии, в дельте Амазонки, взорвали. Представляете, какие тучи грязи были в
этом грибе. До Нью-Йорка дошло, и там все телефоны…
– Я же
говорил! Только не телефоны, а компьютеры: помните – первое января,
газообразная поваренная соль, горох какой-то, патроны… Вот ведь что
удивительно, как сложно люди воспринимают правду. Уж казалось бы – чего
проще…
НИЗ ЭТОГО
Она сварила низ
этого, небольшого. Посолила, позеленила, лучку добавила, а там еще круглые такие, прозрачные плавают. Из комнаты прямо слышно,
как они в кухне в кастрюльке плавают. Она внутрь, а я в кухню. Тарелка, нож,
вилка – и съел. И это, остальное, все выхлебал. Тогда она взяла такого же
и пожарила. Ворчит, скворчит сковородка. Запахи во все углы проникают. Она его
кастрюлькой прикрыла, все потушила и ушла.
Я в кухню. Постоял
немного. И – нож, вилка, тарелка. И все. Хлебушком все подобрал-вытер и к
себе ушел. Она вошла, только руками всплеснула. А чего уж руками-то махать. Все
ведь уже.
Эти у нее
кончились. Она взяла другого, побольше и пожестче.
Варит-парит. Отдельно перец, баклажаны, майонез, соль, уксус, лимонный сок. И
сверху перцем, перцем – черным. А я перца-то не люблю. Она знает.
Кончила, прикрыла,
укутала. А уж день-то сильно за половину убежал. Она пот с лица фартучком
вытерла и ушла отдохнуть.
Я в кухню. Лежит. Большой, жестковатый. Но запах…
Стою. Думаю. Взвешиваю.
Съесть – или назад пойдет.
Решил попробовать,
отрезал кусочек. Ничего – решил.
И – нож,
вилка, тарелка – и съел. Перчики-помидорчики подобрал, баклажанчики
сжевал. Хлебушком посудку
подтер. Чисто и пусто. Ну ничего нет.
А уж вечер: только
голову на подушку – она прибегает. Плачет прямо. Что ж ты – говорит.
Я ведь целый
день… А мне ведь утром вставать. И кот еще. Потом раввины эти. А вечером
ребенок… И много еще чего наговорила. Я слушал, слушал вполуха.
И вдруг подумал с большой теплотой – а ведь она, наверное, тоже есть
хочет. Надо ее поощрить, поддержать как-то. И говорю:
– Знаешь что?
Разогрей-ка мне вчерашнего супчика.