Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 41, 2012
Юлия ВИНЕР. Место для
жизни. Москва: «Текст», 2011.
Соломон Исакович – странный
одинокий как перст человек с нелепой мечтой о личном бассейне.
С невероятной изобретательностью и упорством он
строит бассейн в неожиданно полученной им одно-комнатной квартире на окраине Москвы. Один только
раз ему удается погрузиться в теплую голубую воду и
перенестись в волшебный сверкающий мир,
далеко-далеко от ленивого и грубого пренебрежения
окружающих. Соседская квартира залита, и его
отправляют в психушку. Там врачиха, наблюдающая за
ним с холодным любопытством вивисектора,
уговаривает его ехать «к своим». До тех пор Соломон
Исакович, несмотря на имя и внешность, евреем себя
не ощущал, а от сопровождавшего его всю жизнь бытового антисеми-тизма умел привычно
отрешаться.
То ли единственное погружение в воду
на него повлияло, то ли психушка, но мысль, показавшаяся ему поначалу
нелепой, постепенно укореняется в сознании, и он начинает
готовиться к отъезду с тем же упорством и
основательностью, как до этого занимался
строительством домашнего бассейна. В Израиле
он оказывается в совершенно ином мире, пронизанном солнцем
и непривычными звуками.
И окружающие здесь намного терпимее и добрее, хотя очень скоро
он обнаруживает, что «свои» на самом деле такие же
чужие и равнодушные, как и соседи в Москве.
И, терпеливо дождавшись
собственного закутка, он снова затевает строительство
бассейна…
Повесть Юлии Винер «Соломон Исакович», написанная более тридцати лет назад, пронизана
атмосферой того времени – решимостью и готовностью
из жутко-обыденной реальности брежневского застоя прорваться в Зазеркалье. И… ощущением экзистенциального
тупика и в новой жизни.
Личный бассейн на земле Палестины –
какая замечательная мета-фора наивных и пылких сионистских надежд упрямых одиночек, ото-рванных
от действительности Израиля, мечтателей 70-х
годов!
Кажется, и их Мечта, и они сами исчезли без следа в жарких
зыбучих песках, в мареве хамсина,
затерялись в переулках между унылыми блочными коробками
и новейшими сверкающими на солнце стеклянными
небоскребами и просто растворились в могучих волнах массовой
алии. «Соломон Исакович» – это и реквием по
ним. Есть ли для этих людей место в нашей коллективной памяти?
Цикл рассказов из жизни Израиля начала ХХI века, который в книге предваряет повесть, прямого
ответа на этот вопрос не дает. Но он совершенно
определенно свидетельствует о новых временах.
Романтических иллюзий у его героев –
нынешних небогатых оби-тателей Иерусалима – почти не осталось.
Мечты стали иными, неотделимыми от конкретных житейских нужд
«обустройства». Подзаголовок «Квартирный
сюжет» точно отражает тот факт, что «магическим кристаллом»
для исследования жизни общества писатель выбирает пресловутый квартирный вопрос. В стране с высоким уровнем иммиграции
и хронической нехваткой дешевой жилплощади этот вопрос действительно стоит очень остро.
Персонажи этого цикла – самые
обычные «маленькие люди»: рыночный торговец, мелкий строительный
подрядчик, нянька при старике, бомжи, девушка –
квартирный маклер, пенсионеры, неустроенные новые
репатрианты, владелец небольшой кондитерской, собравшаяся разводиться
семейная пара. Обширная галерея образов людей, далеких
друг от друга по воспитанию, традициям и подходу к
жизни, очутившихся в одном месте и в одно время –
в Иерусалиме послед-него
десятилетия. Юлия Винер – истинный знаток
иерусалимского быта: его типажей,
житейских деталей, топографии. Того материала, из
которого складывается подлинный образ города. И на
героев своих она смотрит с ироническим сочувствием,
изображая их привычки и
слабости обстоятельно и продуманно. Роковое совпадение привело
к тому, что они все оказываются неподалеку от маленького
кафе на первом этаже пятиэтажного жилого дома в центре города во время теракта, коренным образом
меняющего их жизни.
Жожо, например, мечтает прибавить к своей кофейне маленький закуток за стеной, чему мешает
противнейшая старушка-соседка, незаконно, по сути,
его занявшая. Старушка погибает во время взрыва, и Жожо осуществляет свой план. Шоша и Шуши с
четвертого этажа хотят продать
квартиру, потому что решили развестись. Но во время
взрыва они спасают жизнь друг другу и так и
остаются вместе, пережив заново глубину своей
неотменяемости друг для друга… Дряхлая Хана, одна
занимающая трехкомнатную квартиру на третьем,
все не решается переехать к дочери. Во время взрыва погибает
ее любимица-кошка, и причины откладывать переезд не
остается. Недавняя репатриантка Юля с грубоватой наивностью вознамерилась
получить в наследство от одинокого бездетного художника,
за которым она ухаживает, трехкомнатную квартиру в центре города. Художник гибнет, однако его
квартира по завещанию, составленному тридцать лет
назад, отходит к дальней племяннице.
Не уносясь в заоблачные дали воображения, не падая в колодец
бурных эмоций и тщательно
минуя идеологические ловушки, Винер пристально
всматривается в окружающую жизнь – нашу жизнь.
Она не боится заметить, что пестрая мозаика
индивидуальных биографий не сплавляется амальгамой
взрыва в единую национальную судьбу. Кого-то
«прилепляет», а кого-то и отсекает.
В нескольких рассказах есть ощущение сконструированности.
И дело не в главном сюжетном ходе. Он –
эффектный и броский скрепляющий узел, но он
же и достоверен, как страницы израильской газетной
хроники. Дело в искусственности некоторых
персонажей. Ну, например, странной женщины,
забывшей повзрослеть. Время от времени
ее посещают чудесные видения, «сны наяву»: невесомая, она плывет
в голубой океанской воде, смывающей все печали и делаю-щей
тело гибким и послушным, к тропическому острову,
где всегда ждет ее вечно молодой возлюбленный в туземном оперении. Пара-фраз
Великой Мечты, выродившейся в «эскапизм», бегство от реальности?
Но зачем и почему она понадобилась здесь автору? Также
«выпадает» из общей тональности рассказ о
беспечном молодом человеке, озабоченном лишь тем, как «поверить дела любви словами»
(а не «слова – делами»). Может, еще неведомо
для себя, он готовится
к писательству, но кажется плоским в своем увлечении.
В цикле рассказов выражена атмосфера
более позднего времени – неожиданный
или незапланированный поворот событий теперь уже
не является трагическим крушением Большой Мечты, несовместимой
с жизнью.
Нет, это несовпадение наших
планов с естественным, неуправляемым ходом событий,
включающим в себя, к несчастью, и террор, и
является самой что ни на есть реальной жизнью…
Но по-прежнему герои Винер ищут не только и не столько место
для жилья. Речь идет о поиске
места в жизни. И поскольку поиск этот продолжается
здесь и сейчас, он и превращает нашу страну в место
для жизни.
Татьяна
Азаз-Лившиц
Михаил
ХЕЙФЕЦ. «Книга счастливого человека». Харьков: «Права
людыны», 2010.
Автора этой книги я хотел бы назвать Хейфецем Ленинградским –
вот так, с заглавной буквы. Он для меня – самый значительный диссидент (пусть и
не по своей воле) в этом городе. Но можно указанное определение писать и со
строчной буквы. Потому что оно фиксирует определённый этап в жизни писателя –
ленинградский.
А есть и другой, более поздний – иерусалимский…
«Книга счастливого человека» по жанру есть духовная
биография Хейфеца – наподобие солженицынского «Телёнка», воспоминаний
Н. Коржавина «В соблазнах кровавой эпохи» или «Записок незаговорщика» и
«Барселонской прозы» Е. Эткинда. Последний, кстати, был непосредственно
связан с Хейфецем по делу о предисловии к самиздатскому собранию сочинений
И. Бродского. (Это предисловие вошло в книгу в качестве приложения.)
Эволюция взглядов Хейфеца представлена на фоне вялотекущей
деградации Страны Советов, деградации, многочисленные симптомы которой
запечатлены и проанализированы человеком, обладающим историческим зрением и
способностью связывать между собой феномены, на первый взгляд кажущиеся
далековатыми, выстраивать убедительные связи между событиями, не всегда равно значительными, но вкупе
ведущими к социальным сдвигам огромного размаха. При этом мысль исследователя
если и не всегда бесспорна, то неизменно глубока, а часто и поражает своей
новизной и оригинальностью.
Уже на первых страницах книги содержится рассуждение о том,
как понималось рабство диктаторами ХХ века. Гитлер воспринимал советских людей
как рабов Сталина, а потому был уверен в том, что они легко, без внутренней
перестройки, преобразятся в рабов нового господина. «Из-за такого заблуждения
он проиграл войну!» – полагает Хейфец, что, конечно, является преувеличением,
но рациональное зерно в этом есть.
Интересно было познакомиться с излагаемой Хейфецем версией
покушения на Ленина в 1918 году (своего рода параллель к санкционированной тем
же Лениным бессудной расправе с низвергнутым императором и его семьёй). По мнению Хейфеца, опирающегося здесь на
работу Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли», за этим покушением стоял не
кто иной, как «железный Феликс». Аргументы Пименова-Хейфеца мне представляются
вполне убедительными.
Автор книги дает очень любопытную характеристику
взаимоотношений диссидентов и гэбэшников – взаимоотношений не внешних (одни
«гадят», другие выслеживают и ловят), а внутренних, на уровне групповой
психологии. «…Многие диссиденты, – пишет Хейфец, – изначально с
трудом воспринимали людей ГБ как врагов. И я сам, к слову. Ведь, как правило,
диссиденты убеждены, что отстаивают истинные интересы страны, которые,
т. е. интересы, начальство, увы, понимает неверно или вообще не понимает. (…)
Зато гэбисты совершенно искренно считали диссидентов именно врагами отечества,
врагами своей страны – причём с самого начала. Поэтому лёгким казалось
противников обманывать, карать, предавать – на войне как на войне, что с
недругами страны церемониться».
Впрочем, Хейфец добавляет к упомянутым сентенциям важную
оговорку: «Но в момент, когда зэки догадывались, что перед ними находится враг,
всё сразу менялось».
Рассказ «счастливого человека» о своей духовной эволюции,
превращении из вполне советского в антисоветчика и ловкого конспиратора, а
позднее и в закоренелого зэка замечателен умением вглядываться в собственную
душу, трезво оценивать свои поступки, зорко подмечать допущенные ошибки и откровенно
о них говорить. Здесь письмо Хейфеца приводит на память страницы… журнала Печорина, автор которого тоже
ведь был беспощаден к своим просчётам и слабостям.
Хейфец почти ничего не пишет о своей личной (семейной)
жизни. Это понятно: задача у него другая. Но вот в двух-трёх местах книги возникает
его жена, и каждое её появление весьма впечатляет.
«Когда я кончил писать (предисловие к самиздатскому
Бродскому – М. К.), то первой читательницей стала моя жена.
Посмотрела и сказала мне просто: "Посадят тебя, Мишка"».
И чуть ниже: «А жене статья, наверно, понравилась, потому
что, когда приехала в гости моя тёща (…), женщина благородная, но абсолютно
советская, Рая сказала: "Покажи маме статью о Бродском". Гордилась?»
В другом месте – реакция жены на рассказ мужа о виденной им
возле метро витрине «Они позорят наш город», где представлены фотографии так
называемых «стиляг» с длинными причёсками, пойманных бдительными дружинниками и
насильно коротко обстриженных. «…Рая после рассказа отмолчалась. Когда потом
проходили мимо той же витрины, показал: "Вот, помнишь, я
рассказывал…" Она поглядела и вымолвила: "Так значит, это
правда?" – "Конечно, правда…" – "Ты не понимаешь!..
Мальчиков хватают, волокут, насильно стригут… Как они после этого жить
смогут!" Тут и я впервые, возможно, осознал не столько комический, сколько
трагический поворот темы». Казалось бы, совершенно проходной эпизод, а какую
симпатию вызывает эта женщина!
По страницам «Книги счастливого человека» проходят десятки
фигурантов, известных, менее известных и совсем неизвестных, –проходят подчас, что
называется, мимолётно, но в той или иной степени запоминаются все, все вызывают
к себе то или иное отношение, потому что у каждого – «лица необщее выраженье».
Предисловие Хейфеца к самиздатскому собранию сочинений
Бродского, написанное в 1973 году, не было принято составителем –В. Марамзиным
– из-за повышенного градуса антисоветизма…
Что же касается основного содержания статьи Хейфеца,
декларируемого её заглавием «Иосиф Бродский и наше поколение», то применительно
к «советскому» периоду Бродского разборы и оценки автора статьи, на мой взгляд,
не устарели по сей день.
Особенно замечательным показался мне фрагмент, где речь идёт
о «новой лирике Бродского» (начиная с 1961 года), в особенности рассуждения о появлении
в его стихах «новой гостьи – смерти», а также темы «собственной чуждости
миру»: «…и возникает Бог. Слишком велики испытания, назначенные человеку,
слишком велика, непонятно велика (курсив мой. – М. К.) сила человеческого сопротивления испытаниям, чтобы не
склониться перед неведомым. Кто дал слабому такую силу? Когда весь мир против
тебя, когда и твоя жалкая плоть против тебя, когда осознаёшь, что вопреки себе,
своим близким, здравому смыслу и любой мыслимой цели ты всё-таки идёшь путём,
предначертанным тебе изначально, – тогда неизбежно Бог возникает в человеческом
сознании, даже в том, для которого атеизм – естественная мировоззренческая
норма с детского сада».
Прекрасно сказано и – отчасти пророчески.
Прекрасно, ибо удалось найти слова, адекватно передающие как
суть духовного взлёта Бродского в начале 60-х, так и собственный духовный опыт,
опосредованный стихами любимого поэта (но, вероятно, и рядом других факторов).
В этом контексте слишком сильным может показаться слово «неизбежно», но я
думаю, уже на основе собственных размышлений, что тут оно вполне уместно.
А пророчески – об осознанной тогда же поэтом собственной чуждости миру. Ведь отсюда,
от этой «печки», идут силовые линии к поздней (эмигрантской) поэзии Бродского –
и к её шедеврам, и к её неудачам…
«Книга счастливого человека» заслуживает
всяческой похвалы.
И пристального внимания
читателей.
Михаил
Копелиович