Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 36, 2010
Леонид Кацис
1904: О Герцле и О себе
Представляемые в этом номере “ИЖ” статьи и стихи Жаботинского удостоились в свое время большого количества переводов на разные языки. И, конечно же, не только из-за их актуальности.
Работы, собранные год спустя после их публикации в одесском журнале “Еврейская жизнь” в книжечку “Доктор Герцль” (заметим, что это лишь небольшая часть текстов Жаботинского о Герцле), – помимо всего, замечательный образец публицистики, чтение которой требует, однако, некоторых представлений не только о русской или еврейской, но даже об одесской журналистике начала ХХ века.
“Читающие по-русски, – замечает Жаботинский, – совсем как-то не знают – разве только понаслышке, – что Герцль был большой стилист и серьезный художник слова. До сих пор его переводили на русский язык так скверно, что не только до стиля, но и до смысла было трудно добраться”. О Жаботинском можно сказать, что его читали по-русски не лучше, чем Герцля на этот язык переводили.
В траурной статье “Сидя на полу…”, обсуждая “дивное искусство” Герцля “находить вовремя нужное слово”, которое может вернуть евреев к историческому творчеству, т. е. к переходу от места объекта истории к ее субъекту, Жаботинский пишет: “Мы тогда сидели за канавой, у края большой дороги жизни, и по дороге совершалось величавое шествие народов к историческим их судьбам”, а “в глубине души назревало отвращение к месту нищих за канавой”. И чуть далее заявляет, что “убил бы себя”, если бы ему пришлось “примирено вернуться назад и сесть у канавы…”.
Для такого мастера публицистики как Жаботинский навязчивое использование одного и того же образа не может быть не мотивировано; оно мотивировано и знаково, и принципиально. Подобную терминологию употреблял соратник Герцля Макс Нордау, называвший положение современного ему еврейства “грязной вонючей клоакой”, а перлом создания – того, кто выведет еврейство из этого позорного состояния. Именно в таких терминах говорили об этом и русско-еврейский писатель Бен-Ами, и Макс Мандельштам (русский соорганизатор Первого Сионистского конгресса), и его родственник О. Э. Мандельштам, вспомнивший в “Шуме времени” о грязной еврейской клоаке.
А продолжает свои рассуждения Жаботинский, переходя к ключевому слову не только этой конкретной статьи, но и всей своей деятельности в журнале “Еврейская жизнь”: это слово “работа”, которая естественно, должна быть работой в Палестине – сионистской работой. Однако здесь перед нами ранний Жаботинский. Он еще не следит строго за терминологией: здесь и нить Ариадны, и строитель Сольнес Генрика Ибсена, “Привидениями” которого молодой одесский театральный критик Altalena тогда увлекался. Обсуждая же “херем” “буржую”, Жаботинский пользуется термином “мещане” Горького, о роли которого для русской интеллигенции, он писал в 1902 году в одесских “Вопросах общественной жизни”. Наконец, Жаботинский ссылается на “Южные записки” – “журнал безукоризненно передовой и вообще один из лучших в настоящее время русских журналов”, а нам стоит помнить, что именно в этом журнале была напечатана знаменитая статья “Кадима”, которую можно считать настоящим началом сионистского Жаботинского.
Даже рискованная идея – “выработать из жида еврея” для тогдашнего еврейского читателя, едва ли не современника Достоевского, прочитывалась на фоне главы “Третий сын Алеша” из “Братьев Карамазовых”. Главы, которую одессит Altalena не мог не знать: “К слову о Федоре Павловиче. Он долгое время пред тем прожил не в нашем городе. Года три-четыре по смерти второй жены он отправился на юг России и под конец очутился в Одессе, где и прожил сряду несколько лет. Познакомился он сначала, по его собственным словам, «со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами», а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но «и у евреев был принят»”.
И если Достоевский не пояснил, что это значит, то Жаботинский сделал это в статье памяти Герцля, показав, что Ф. П. Карамазов, да и Ф. М. Достоевский, никаких настоящих евреев видеть до 1881 года в Одессе и не могли, а сегодняшние поколения и евреев, и не евреев смогут, если еврейский народ выберет путь Герцля.
Так выглядела эта шоко-стилевая терапия для русско-еврейского читателя 1904 года.
И еще одна деталь. Жаботинский прекрасно помнит, что он выступил против “угандийского проекта” Герцля, и более того, он, если верить его воспоминаниям, попытался обсуждать на Сионистском конгрессе переписку Герцля с турецким султаном или встречу Герцля с русским министром-антисемитом Плеве. Но эти действия Герцля, вызвавшие неприятие многих сионистов, Жаботинский уже спустя год оправдывает, считая осуждение подобных действий пустым эстетством. Сам Жаботинский, как известно, никогда ничем подобным не болел. Но заслужил те же самые претензии, что и основатель политического сионизма. Пройти мимо этой параллели в жизни и деятельности двух лидеров сионизма, читая публикуемые здесь статьи, невозможно.
Вторая статья “Герцль: идеалы, тактика, личность” тоже обращена еще к русской аудитории. Не будем кривить душой, самые активные русские сионисты были, впрочем, как и Герцль, и даже Жаботинский, людьми вполне ассимилированными. Поэтому так и волнует Жаботинского мнение русского читателя “Старо-новой страны”. А текст этот для Жаботинского важен тем, что он стремится четко отделить утопию от реального политико-фантастического романа, преследующего вполне конкретные политические цели: пропаганды, убеждения и т. д.
В 1904-м могло показаться, что рассуждения о 1923 годе или о 1953-м выглядят как раз утопически. Однако до 1948-го (создание Государства Израиль) Жаботинский не дожил всего восемь лет… Вспомним, как Писание дает четкий способ отличить пророка от лжепророка: надо спросить его не о том, что будет через тысячу лет (непроверяемое “утопическое” лжепророчество!), а спросить: “Что будет завтра?”.
Отметая обвинения Герцля в “буржуазности”, Жаботинский пересказывает его картину осуществления гражданских идеалов: прямые и свободные выборы, кооперативное хозяйство, равенство женщин с мужчинами и т. д. Жаботинский говорит, что такой Палестине многие бы позавидовали. Но разве не завидовали израильским кибуцам строители светлого будущего, а левый израильский постмодернистский дискурс, чаще ведущий к идее национально-государственного самоубийства, и до сих радует леваков всего мира…
И еще: Евросоюз, уже давно не симпатизирующий Израилю, решил, наконец, после взрывов коптских и иракских церквей, защитить христиан исламских стран. А это свидетельствует о том, что “завтра” начинает существенно отличаться от “сегодня”. Более того, если начать отсчитывать “вчера” от года написания Жаботинским статей памяти Герцля и вспомнить, через что пришлось пройти евреям в ХХ веке, то сегодняшние постмодернистские угрозы старо-новой Стране можно и вовсе сбросить со счетов. И это тоже провиденциальные знаки исторических и политических процессов, подобных тем, что прочувствовали Герцль и Жаботинский, знаки, которые сопровождают историю сионизма на всем ее протяжении.
Еще интереснее анализ Жаботинским действительно “футуристического” визита в будущую Палестину корабля “Futuro”, на котором около пятисот лучших людей всего мира без различия вер и национальностей будут совершать поездки в сионистскую Палестину четыре раза в столетие. Мы не хотим сопоставлять этот эпизод с бандитскими кораблями, которые заполнены “лучшими людьми” с арматурой и заточками, которых приветствовали разного рода нобелиаты…
Так надо ли Израилю пытаться убедить миллиард заведомых врагов со всеми их CNN и т.п., или, действительно, стоит ограничиться пятьюстами (условно говоря) теми, с кем действительно стоит разговаривать?
Но решить этот вопрос могут лишь свободные люди, а не те носители “ливрей”, которых высмеивали (без различия вер) и русско-еврейский писатель Пружанский, и один из основоположников жанра авторской песни Галич, ведь рифма “евреи-ливреи”, которую обсуждает у Герцля Жаботинский, существует уже лет сто пятьдесят!
Жаботинский предложил своему читателю выбор: гетто или Библия. У Герцля он увидел, естественно, Библию и пророчество Исайи. И своим читателям предложил путь Бар-Кохбы. И потому Кумранские рукописи, которые связаны с этой эпохой, попали не в какой-то Британский музей, а в Музеон Исраэль.
Впрочем, чтобы кому-то не показалось, что слова Жаботинского в ту же самую минуту подняли и сорвали со своих насиженных мест еврейскую массу, необходимо пояснить: в “Еврейской жизни” статьи эти появились после того, как в разделе провинциальной жизни был опубликован псевдонимный текст о том, как раввины мешали читать кадиш по Герцлю, закрывали синагоги и т. д. В свое время мы попытаемся показать, что и этот текст написан Жаботинским, а пока будем читать то послание Жаботинского своим читателям – и 1904 года, и современным, которое он подписал своим полным именем.