Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 32, 2009
Алёна КАРИМОВА
Только обнять…
Я не могу писать никому,
читать никому,
а потому
подойди, я тебя обниму –
ни у кого
не сумею тебя отнять,
только обнять,
понимаешь,
только обнять…
Откочевать к зимовью, упасть в меха –
в шкуру зарыться волчью лицом сухим,
пусть от людей подальше, как от греха,
пусть …
* * *
Печален день. И ночь еще печальней.
Когда-нибудь, за двадцать лет отсюда,
я вдруг пойму, что жизнь и вправду – чудо,
и будет, и была им изначально.
Но вот сейчас перехватило горло.
Темно, и в темноту ушли предметы,
как будто ночь предметы эти стёрла,
и скалится из темноты при этом.
А мне – изображать, что мне не страшно.
Пойду сейчас, зажгу себе светильник.
Совсем не жалко этот день вчерашний.
Течет река, и страшно пахнет тиной.
А нам пока не надо этой лодки.
Мы здесь живём. По берегу гуляем.
В аул соседний бегаем за водкой.
Друг друга с днем рожденья поздравляем.
Не надо нам. Наступит утро снова –
крыла свои подарит солнцу беркут.
И нам не надо ничего иного.
* * *
Бормотание за спиной.
Кто тебя срифмовал со мной?
Отчего допускает слух
Сердца не одного, а двух
Возвышающее биенье?
Не сравняюсь с тобой мгновеньем –
Мы – чужих – и миров и тем,
Но становишься нынче всем:
Ты – мой кров и моя стезя,
Ты – мой сон, без тебя нельзя
Просыпаться в дождливый свет,
Без тебя и дождя-то нет.
Ветка-ветка, окно-окно,
Я и знаю теперь одно –
Бормотание за спиной
Для меня, для меня одной.
Осыпается век, скользя –
Поднимайся из бездны лет.
Оступиться нельзя, нельзя.
Потому и идём след в след.
* * *
Стройплощадки, знаешь ли – стройка идёт везде,
И высотками рифы стоят меж глинистых рвов.
Надвигается ночь, и рыбы грустят в воде,
И подводные лодки ходят меж островов.
А ботинки грязные – разве они вещдок? –
Виноват, кто такую лоцию начертил!
Я иду на маяк, ну а там светофор продрог,
И целуются люди, и пьют себе свой этил.
Впрочем, я же не химик, откуда мне это знать,
Но целуются, знаешь…
И хочется плакать мне.
Потому что хочется жить, и хочется спать,
И цветочки, знаешь, весёлые на окне.
Так что, мой капитан, не сердись и налей вина…
Вавилон, Зурбаган… – вообще я люблю туризм!
Ну и что темнота, ну и что, что вокруг шпана –
Я же здесь,
Несмотря на топографический кретинизм.
* * *
Как хорошо, что нельзя ничего исправить.
Голое горло саднит от живой воды –
жизнь возвратится,
и пусть, что сотрётся память,
я не люблю тебя, всё позабудь и ты…
Волки фабричные мягкие лапы тычут
в пыльные стёкла летние на Тверской,
минуло всё, ты не отличим от тысяч,
в общей витрине не мне загорать с тобой.
Город во мне остается фантомной болью –
вряд ли Париж, и тем более не Москва…
Некуда, вправду, деваться с любой любовью,
Если не верить логике волшебства.
* * *
Засияет тонкая тишина –
так скорей её изгонять идут:
телевизор брешет, орёт шпана,
за окном застрявших машин редут.
И сигналят, сволочи, от тоски,
что дороги нету, и нет пути –
а зато друг другу теперь близки
“в этой пробке сраной”,
как ни крути.
И бабай с обочины:
“Поделом!
Наплодились лишку!” –
и перейдёт
в запрещённом месте,
а тот, о ком, –
лишь погромче радио повернёт,
проницая снег ветровым стеклом,
ни о чем не думая вообще,
потому что думать –
смешно и влом,
день за днём,
и жизнь проскользнёт вотще.
Но любезны мне тишина и тень –
не спугни их,
ласковый мой народ, –
возвожу забор и плету плетень –
не входи в мой маленькой огород.