Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 29, 2008
Редакция ИЖ сердечно поздравляет прославленного мастера с юбилеем и представляет его новые афоризмы, а также воспоминания о военном детстве.
Секрет военного искусства
так и остался тайной для погибших
Детская память идет вслед за временем и подбирает что-то свое, оброненное взрослыми.
Еще не помню ни отца, ни мать, ни брата, ни сестру, ни как вещал по телефонной трубке: “товарищи, без паники – воздушная тревога!” (со слов родителей). Не помню, как мы прятались за печкой, как меня тащила мама на руках под грохот наступающего ужаса и гибели, как мы добрались до Орла, куда уже входили немцы… Не помню и не понимаю до сих пор, как сумела мама с тремя детьми прорваться через разбомбленные пути к какому-то стоящему составу, пролезть в забитую доской “теплушку”, которая со скрежетом прошла по ржавым рельсам годами позабытого пути. И покатились дни к Уралу, без пищи, на полу, который стал постелью, и столом, и туалетом… Бывало, что на станциях какой-нибудь солдат делился хлебом со старухой и ее детьми, а маме тогда было сорок лет. Я потихоньку помирал от голода и диспепсии, а поезд полз к надежде, людям, жизни. После веселья нашего турне приблизились к Уфе, уже закрытой для обычных беженцев, и нас сгрузили в Дёме, откуда пригородный поезд ходил в Уфу, возил людей, имеющих официальный пропуск. Среди рабочих, ехавших законно, попались добрые сердца – нас уложили под сиденья, закрыли телогрейками, мешками и ногами, и мы доехали, не пойманные контролерами, до города, где прежде жили мамины знакомые.
На станции продавали мороженое, горячие булочки и что-то еще бесподобное, из прошлой раздавленной жизни. Когда мама нашла знакомых, мы вошли и увидели на керосинке сковородку с котлетами, в облаке запахов рая. Когда я подрос, мне сказали, что я изловчился схватить, проглотить и боролся, как зверь, за все остальное, и все испугались, что я тут же умру после долгого голода. Не помню из этого ничего, но знаю, что выжил. Мы сняли комнату и жили все вместе, человек восемнадцать…
Первое в жизни, пунктирное воспоминание: хочется есть, передо мною корова в аромате тепла и чего-то божественно вкусного – это был жмых у нее во рту. Испугавшись рогов и огромного тела невиданной прежде коровы, я позорно бежал, уступая бездушной судьбе.
Спустя время, когда мы уже жили отдельно, выплывает из памяти вечер: мы сидим за столом, перед нами три блюдца со сладковатой водой, мама сыплет в них горсточку семечек и говорит нам, что это халва. И еще, прорывается в память картинка: сестра достает из портфеля что-то круглое, вроде баранки, и дает ее мне, не попробовав даже кусочка от подарка из школы в честь какого-то праздника. Она повела меня как-то впервые в кинотеатр, фильм назывался “Александр Матросов”. Мне сказали, что он жил в нашем городе, в какой-то колонии, и погиб на войне, как герой. У меня был с собой пистолет из обрезка доски, со стволом из проржавленной трубки и резинкой с горохом для точной стрельбы. До сих пор вижу кадр, как Матросов ползет к пулеметам, изрыгающим смерть, и встает во весь рост… и я начал стрелять по экрану – в амбразуру немецкого дота. К сожалению, я не попал.
Всплывает, как в тумане: ограда парка, духовой оркестр, ватага пацанов и очень толстый человек без выражения лица, припавший к ржавым прутьям… Мальчишки крутятся вокруг него, и те, кто посмелей, надавливают пальцем на расплывшееся тело – в том месте остается углубление. Когда мы шли обратно, я увидел, что человек осел с закрытыми глазами. Лет через двадцать я узнал, что это называется водянкой, от голода, когда пьют воду вместо пищи, и с ложным чувством сытости отходят в лучший мир, где нет войны.
Еще картинка: рынок, мама смотрит, где купить картошки, народа почти нет, торговые ряды пусты, шум, крики… Когда слегка утихло, стало видно – бьют мужчину. И вопли: мясо! вор! убить его! Мужчина в форме бил по голове виновного гофрированной трубкой от противогаза – тот молча закрывал лицо руками…
Не говорю о том, как нас нашел отец, поскольку ничего не помню. Знаю из семейной хроники, что он был в ополчении под Брянском, что город немцы взяли сходу, и участь почти всех оборонявшихся была печальна. Отец остался жив – спасали брянские леса… Он знал, что мы в ловушке города, а это не сулило ничего хорошего – евреи были уничтожены. Мы ничего не знали о его судьбе, а он – о нашей, и худшие предположения усугублялись временем. Однажды отец сопровождал очередной состав, идущий на Урал.
В Уфе, при длительной стоянке, его напарник заглянул в буфет на привокзальной площади, там его вычислила дама полусвета и повела к себе домой. Решив около дома изыскать бутылку водки, она направила влюбленного к крыльцу, сказав, где расположена ее большая комната. Пришелец заблудился в коридоре и оказался в нашем переполненном жилище. Последовали извинения, вопросы… Он услыхал, что мы из Брянска, что мы не знаем о судьбе отца, и вспомнил постоянную тоску напарника о детях, о жене, пропавших, видимо, в воронке гетто. Товарищ наскоро простился, бегом на станцию, и рассказал отцу, что видел некую семью из Брянска; возможно, кто-то что-то знает и о его родных. Дал адрес, и отец пошел искать свою судьбу. Картину этой встречи вряд ли смог бы передать самый талантливый художник – это по силам только жизни.
Отец ожил, он стал работать с летчиками, и жизнь опять соединилась с будущим.
Наши войска уже освобождали отданные города, и вскоре стали появляться пленные, враги, которые копали траншеи для каких-то мирных нужд почти что рядом с нашим домом. Кадр прошлого: в канаве немец, совсем не страшный, он шатает грязным пальцем зубы и просит лук у нас, детей. Я прибегаю в дом, рассказываю маме, и мама достает из под стола, зашитого досками, большую луковицу. Я видел – там остались еще две…
Казнен был брат отца – при выполнении особого задания был выдан опознавшими его соседями. А его сын, танкист, сгорел в подбитом танке, и прах его не захоронен, как и прах его отца, и моего двоюродного брата, Аркадия, погибшего уже после победы над Германией… И было много из родни израненных и покалеченных под Сталинградом, с расстрелянными судьбами.
А День Победы я запомнил хорошо.
День Победы, о которой я услышал первым в коммунальном доме в городе Уфе. Накануне мне исполнилось шесть лет, и отчего-то не спалось всю ночь. Я берег свою первую в жизни игрушку – лошадку из папье-маше, на досточке, смотревшую с узкого подоконника на печку-буржуйку с железной трубой, выходящей в окно. Было боязно, что лошадку отнимет шпана, наводнявшая улицы и дворы. На рассвете черный репродуктор, который не выключался, объявил мощным голосом Левитана, что Германия капитулировала. Я закричал, папа с мамой проснулись, и мы бросились в коридор, куда изо всех дверей выбегали наши соседи – кто в чем был. Пеньюаров, пижам и белья от кутюр на них не было. Были только глаза и голые руки, обнимавшие всех. Опасаясь чего-то, выглянул тихий бухгалтер, которого не любили за имя Адольф, но и он получил свою порцию крепких объятий.
Это было такое единение счастья, горя, надежд и прощенья, которого больше не возникало ни при каких обстоятельствах жизни… Дальше – трудное возвращение – не на родину, в Брянск, где разграбили дом соседи, а в Малаховку, под Москву, в обездоленный временем рай. Хвойный воздух, березы, не тронутый промыслом дерн, возвращенные к жизни лица и легенды культурных традиций здесь творивших и живших, и сидевших по тюрьмам людей. При слове “интеллигенция” каждый хватается за свое…
Прошли года, жизнь старилась морщинами десятилетий…
Все вспоминается, как горечь неизбежности: в борьбе за мир решающим бывает время нападения.
На войне убивают по разному поводу, но из лучших соображений.
пополняйте ряды изгоев
Хамство не выносит одиночества.
Как быстро ветви власти превратились в сучья!
Народ познается в беде, и мы уже все узнаваемы.
Быть патриотом легче, путешествуя.
Лес поднятых рук растет без корней.
Удивительно, как легко доверяются женщины всякому, кто тратит на них свое состояние!
Нет правды ни в ногах, ни даже там, откуда они выросли.
Кормятся ложью – от правды спиваются.
Падение нравов заходит так далеко, что становится незаметным.
Совесть чем-то походит на тормоз, но только – ручной.
Проблемы с сексом делают любовь неповторимой.
Есть упоение в борьбе с вином и водкой…
Прожитый день можно вернуть, если опохмелиться.
Мы все живем на то, что недодали жизни.
Чистая истина – в вине без закуски.
На теплом месте – быстрее портишься.
При рыночных отношениях все продается с наценкой на совесть.
Жадности хватает только на себя.
Народ обычно прав, и это его губит.
Цена за демократию зависит от количества посредников.
Быть бедным в богатой стране позволяют ее ресурсы.
Стремление к свободе расширяет клетку.
Трудно отстаивать правду, не прибегая ко лжи.
Живя по средствам, чувствуешь свою посредственность.
На всякий случай жертвуйте немного и на содержанье ада.
Делать бедность почетной – задача богатых людей.
От полноты душевных чувств спасает в основном диета отношений.
Пополняйте ряды изгоев, и вы станете коренным населением!