Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 3, 2016
Родился в 1985 году в городе Минусинске Красноярского края, с 2009-го
года живет в Санкт-Петербурге.
В 1998 году стал лауреатом всероссийского конкурса «Мы – лицеисты». В
2000 году получил стипендию им. В. П. Астафьева, вошел в лонг-лист
Астафьевской премии 2009 года. Финалист всемирного
поэтического фестиваля-конкурса «Эмигрантская лира – 2010». Лонг-лист премии «ЛитератуРРенген» и шорт-лист премии «П» 2010 года.
Лонг-лист премии «Северная земля» 2015. Лауреат премии журнала «Зинзивер» 2015 года.
Публиковался в журналах «Абакан литературный», «Контрабанда», «День и
Ночь» (Красноярск), «Зинзивер» (СПб), «Иные берега»
(Хельсинки), в «Литературной газете», в альманахе «Илья» (Москва); в сборниках
«Антология молодых авторов Хакасии» (Абакан), «Эмигрантская лира 2010»
(Брюссель), «Антология премии ЛитератуРРентген»
(2012, Нью-Йорк); в интернет-журналах «Точка зрения», «Пролог», «Полутона»,
«45-я параллель», «Новая литература», «Знаки», «Новая реальность».
Заповись четвёртая (из Курьерского альбома)
После,
когда стоишь дома, окна триптих
Перед
тобой открыт, и
Ничего
не взять больше из горна города,
Видишь,
как он притих
В
стёклах надышенным пятнышком,
Стушеванным,
как базальт;
Маленький
пионер,
Блуждая
случайными улицами,
Ты
дул в этот горн гордо,
И
возвратился назад.
После,
когда на скалах плесень ночи,
Луна
— как балет
Чайковского
—
Ровным
светом вычерчивает па-де-де;
Местность
тебя не признала.
Место
всё туже стягивает
Свой
часовой пояс
На
раненой голове.
Только
мысли дозволено пересекать пространство.
Ты
помнишь, как шел с вокзала,
Думая
о Неве.
После,
когда вода
Прошла
и зелёным воем
Перекатила
в рельсы, гноящие
белый,
белый снег,
Заставляющий
жить, представляя себя героем
Скатерти,
у конца которой медленно,
Как
во сне.
Память
– большая дорога
Туда,
куда хочешь добраться,
Им
бывшее. Помнишь – влага.
Зримое
диво – косней.
После
ты закрываешь
Мир,
опустив посредине
Штору-ляссе, в которой запуталось торжество,
Чтобы
однажды двинуть
В ад, потянув закладку…
* * *
С.С.
Лишь тебя не привечает кропотливая весна.
Кислым яблоком шершавым горкнет жизнь на языке.
На малиновых закорках носит адовый спецназ
Несусветную виновность, как не носит ни за кем.
Пусть блуждающая темень тянет лапы за тобой,
Пусть любой хрустальный голос искажает овердрайв…
Я охранником двужильным, я бойскаут-костровой,
Прикроватная сиделка… только ты не умирай.
Если ты исчезнешь — даром это время, этот след,
Свет безумия и воздух — как ошпаренный настил,
Мир останется неведом, осветитель — без реле,
И придется им навстречу одного себя нести…
Надпись под книгой
Мне всегда казалось, что там должна быть надпись…
Любовь протяжна, словно звуки в имени,
Которое кричат. Не бойся, выменяй
на хрипоту у воздуха волну.
Так сытен бред, так к вечеру не можется,
Что вместо рожи – железнодорожица,
И вместо сердца – пепельный манул.
За облаками века светло-серными,
Куда всё детство вывезли цистернами,
Я покачу на рохле свой паллет
С воспоминаньем времени ледового:
В столовой ложке мальчик плавит олово
И отливает лебедя в земле.
Да не дойти – я тихой сапой выстрадан,
Мне каждый день – очередная пристрада,
Но ни какие пропасти во сне
Не испугают шириною пила:
Мне наплевать, кого она любила,
Приятно находиться рядом с ней.
Гречишный мальчик, бронзовый и паперный,
Давно поживший с мамино и папино,
Я потревожил Кракена в пруду:
За каждым рвом языкового бруствера
Его шлею у самой шеи чувствую
На двадцать недоеденном году.
О, наши черти, мы ли не поможем им!
Растает тело, как брикет с мороже…, но
пока он крепок – внутренний прокал,
Скрежещет мысль истёртым коленвалом:
Мне всё равно, кому она давала,
Я в очередь не жажду номерка.
Зубная муза, острая зазубрина,
Мелькает в каждом лике, мной излюбленном.
В передовые полосы страны
Влетают клинья оловянных праздников,
Пустое место превращая в классику…
Укрой меня слогами белизны,
Витая надпись, созданная накипью
В молении любви, дремучем, аки пню;
И ты, читатель, хрупкий, как акрил,
Весомым томом сотворенья памяти,
Покрытым толстым слоем желчной камеди
Накрой меня ‒ и больше не смотри.
Эскиз № 8 (проточный)
Если дождь сорок дней — всё блуждающий ливер…
Эпохальное — трудно, не великое — зря…
Что meщерится в этом безумном приливе?
Это точно твоё, это ты потерял.
Не заметишь лица проплывающий остров,
Не успеешь судьбе надавить на кадык…
Видишь, лучшее в мире сыскное устройство —
Это камень и круг, это память воды.
Ты читаешь поток — это кайф, это порно,
Эти смуглые тучи тебя убедят
Изобилием поз, только тот, кто запомнил,
Вправе мыслить себя предикатом дождя.
Но в промокшем тряпье проржавеет оружие,
Ты идёшь по воде — как портье, как партнёр,
Ты идёшь человек — вертикальная лужа,
И на сто, и на сто состоишь из неё.
И за красной строкой ты выходишь на схолию.
Пояснения к жизни как мрамор, засим,
Только топот и вдох, только скол, только колер…
Маякнул самолёт, пролетел серафим.
Версия конца
А
на днях эти чудики прикатили коня к воротам.
Во
охрана бежала – только сверкали латы.
Даже
я напугался, когда через крен восхода
Эта
морда плыла со стороны Эллады.
Нет,
стоит, не шерохнется,
не изрыгает пламень,
Не
плюется камнями, в стену не бьет копытом.
Видно,
греки совсем скукожились, керамику
Хоть
бы лепили, а тут на – сколотили это.
Говорят,
что в подарок. Вскорости восвояси
Войско
двинется. Сворачивают становище.
Целый
день жрец в волокнистой рясе
На
алтарь слагает остатки скота и пищи,
Восхваляет
богов, что избавили нас от ножа и плена.
Чистоту
навели по центру: благовонно даже в сортире…
И
далась нам эта красавица их, Елена.
Отпустили
бы девку с кулечком на все четыре,
Раз
такое дело. А то возвели ладони:
На
богов понадеемся да на часовых – дозорных.
Только
я не пойму: раз уж сошлось все, на кой нам конь их?
Окропить
бы смолой да сжечь. Нет, ввозят в город.
Ну,
пускай балуются…
Как
стемнело,
Я
откупорил финикийский херес
На
остывшем балконе, чтобы забыть об Элла…
Чтобы
забыть, как военные песни пелись,
Чтобы
встретить огонь в очаге, а охрану – спящей,
Чтобы
копье до утра заросло ажурной
Паутиной
в углу, чтобы захлопнуть ящик,
Где
доспехи,
Только
кот соскочил с колен и понесся куда-то сдуру.
Я
подумал: за мышкой, и все-таки вышел в темень.
Долго
ходил по двору, у амбара кликал:
Нету
хвостатого. Что овладело зверем?
Что
он услышал в этой ночи безликой?
Пить
расхотелось. Рука посильней вдавила
В
горлышко пробку.
В пятый раз
где-то бренчит железо.
В
близкой листве мерещится что-то, будто стоит сивилла.
И
верх живота к чему-то побаливает, как от пореза…
Потерявший дар речи
Это плохо пристроеный орган живот натягает
клокочет
это угол наклона почти неживой это сгорбленный почерк
это гибельной мысли беда-товарняк
то чего я лишился
то чего я лишен как любви простыня как мертвец визажиста
как прощенный но изгнанный вместе с ворьем
не распят не целован
между вьюгой и брызгами бродит мое тридевятое слово
неродящая маковка трупный сорняк проржавевшая
гиря
и на внутренней ладоге ищет меня
и во внешней сибири
и теперь я могу напороться на гвоздь зацепиться за камень
потому что какой я теперь к черту гость продавец оригами
потому что не велено жить без нужды и немотствовать в бездну
проверяя на вкус омертвевший язык как протез бесполезный