(повесть)
Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2016
1.
Андрей работал на Заводе с
шестнадцати лет. Пошёл сразу после девяти классов и двух лет училища. Работал,
как и его отец Максим Иванович, как и дед Иван Константинович. Их заводская
династия в трёх поколениях насчитывала более полувека рабочей истории.
Особого выбора у него и не было. Завод был судьбой, которую Андрей с благодарностью принял пятнадцать лет назад. Более того, он не сомневался, что его семилетний сынишка Артёмка пойдёт по его стопам, и станет очередным, уже четвёртым коленом трудовой династии.
— Пап, возьми меня с собой, — сказал на днях Артёмка.
— Куда? — сначала не понял Андрей.
— На Завод, — ответил сын.
— Можно, — подумав, сказал он, будучи при этом твёрдо убеждённым, что первый поход сына на Завод — дело хоть и нужное, но весьма хлопотное, не требующее спешки, отчего может и повременить.
На Завод шли затемно. С детства Андрею помнились ровные фигуры мужиков, отбрасывавшие в свете уличных фонарей длинные, ложащиеся друг на друга густыми мазками тени, идущие на первую смену к шести утра. Окна его детской смотрели прямо на проходную.
Андрею любил проснуться пораньше и, затаившись, чтобы не выдать себя родителям, вслушиваться. Вот, в соседней комнате за тонкой перегородкой скрипнул диван, зажурчала на кухне вода — это мать, Валентина Захаровна, ставит чайник, после — приглушенное шуршание душа и едва слышные короткие беседы родителей. Ещё через какое-то время хлопнет входная дверь и щёлкнет замок. Стараясь не шуметь, Андрей вскочит и бросится к окну, прильнув к холодному стеклу лбом, оставляя испарину, всматриваясь в ряды рабочих, выглядывая среди них отца. Пройдёт две минуты, потом ещё минута, на мгновенье ему покажется, что он его пропустил, проморгал. И Андрей даже немного расстроится, сетуя на себя, что не уследил. Однако вдруг отец выйдет из-за угла дома и пройдёт под самыми окнами, не глядя на сына, не подозревая, что тот наблюдает за ним. Он поздоровается с кем-то из мужиков, потом — ещё с одним, перекинется парой фраз и исчезнет за гигантской стеной, закрывающей просмотр из трёхэтажных домов вокруг, где, преимущественно, жили такие же рабочие семьи, как их.
Двери за отцом закрывались, Андрей на цыпочках пробирался обратно в кровать и замирал, дожидаясь, когда в комнату вместе с запахом свежих блинов и какао мягко войдёт мать, чтобы поднимать его в школу.
Работали на Заводе в четыре смены.
За вечернюю и ночную платили с надбавкой. Андрей помнил, как ещё совсем давно,
когда он только ходил в детский сад, отец частенько брал себе сразу две смены,
чтобы купить машину. Тогда, конечно, Андрей плохо понимал, почему его папа
постоянно работает, вместо того, чтобы читать ему новый выпуск «Детской правды»
или смотреть футбол, например. Мало ли на свете интересных вещей? Однако когда через несколько месяцев тот вбежал в его
комнату, буквально сияя от счастья, схватил Андрея в охапку и выскочил вместе с
сыном во двор, где между сиренью и мусорным баком был припаркован новенький
автомобиль, он, будто заразившись радостью отца, уже улыбался во весь рот,
понимая, что все старания были не за просто так, а налёт глухой обиды,
коробивший детское сердце, враз отошел, словно накрытый морской волной кулич из
песка.
2.
В то утро Андрей как всегда встал к пяти. Затаив дыхание, боясь случайно разбудить, он полюбовался несколько секунд спящей женой Лидой и маленьким Артёмкой, взял приготовленные с вечера вещи и быстро вышел, беззвучно притворив дверь. Бывало, конечно, когда жена рвалась встать вместе с ним — приготовить завтрак, проводить, выглянуть в окно, поймав его улыбку, однако Андрей старался не тревожить её понапрасну, давая ей поспать ещё чуть-чуть, представляя, насколько непросто было супруге совмещать воспитание сына и работу в школьной столовой.
Да, наверное, было бы лучше, если бы Лида работала вместе с ним — на Заводе. Однако, во-первых, подобный семейный подряд сочло бы неуместным руководство, наверняка сочтя, что жена будет отвлекать мужа, а уж он её — тем паче; во-вторых же, сам Андрей был категорически против этого, отлично понимая, что значит работать для пары сотен детей, а что такое — накормить несколько тысяч голодных мужиков.
Сберёгши сон родных ему людей ещё на пару часов, он умывался, каждый раз старательно брился, пил сладкий чай и ел овсяную или рисовую кашу, сваренную с вечера Лидой, брал сумку, одевался и уходил, запирая за собой замок.
Каждый раз, подходя к проходной, Андрей вспоминал отца. Его, как и матери, уже не было. Они ушли несправедливо рано. И хотя эта мысль не казалась Андрею правильной по отношению к другим людям, чьи друзья и родственники умирали ежедневно, кое-кто — ещё раньше и моложе, она всё равно отравляла его душу. Вспоминая, как он глядел через стекло отцу в спину, он всё думал, почему тот ни разу не оглянулся: неужели он даже не догадывался?..
Однако, уже идя через проходную, Андрей гнал прочь грусть, гордо поднимая голову. Он, как и его отец когда-то, чинно здоровался с мужиками, некоторые из которых сами годились ему в отцы и были товарищами Максима Ивановича, относясь снисходительно-благосклонно к новому рабочему поколению, журя и подсказывая, когда в этом была необходимость, с тихой неуловимой радостью забесплатно, а не за спасибо передавая свой бесценный опыт. Они коротко говорили о вчерашнем футболе и погоде, если оставалось минут пять — курили по сигарете и быстро шли через внутренний двор к цеху, переодевались, вставали на рабочие места и начинали процесс творения, пробуждая к жизни бездушные машины.
Выйдя из подъезда, он поправил под
курткой подаренный женой на 23 февраля шарф, в который раз за сегодняшний едва
зарождающийся день улыбнулся и пошел к Заводу.
3.
Несмотря на февраль, в едва морозном воздухе уже пахло весной. Мужики постарше, хмурясь, винили во всём глобальное потепление, перевирая каждый на свой лад услышанное краем уха в вечерних новостях, говоря, что всё это, ясен день, не к добру. Но даже эти разговоры не могли испортить Андрею настроение. На душе у него было радостно. Буквально с каждым днём всё вокруг стремительно просыпалось, оттаивая от ушедших метелей и холодов.
У проходной Андрей встретил Олега — своего давнего приятеля, с которым познакомился в цеху ещё лет десять назад.
— Здорово, — он коротко пожал товарищу руку.
— Когда Артёмке Завод покажешь? — спросил Олег.
— Всё собираемся, — ответил Андрей.
— Давай, веди — мужики рады будут. Взрослый пацан ведь уже — давно ему пора всю эту красоту увидеть! — сказал тот, с восторгом глядя на уходящий в заливающееся розовым рассветом небо Завод.
Рабочие дружно прошли через заводские ворота и ещё один узкий и длинный внутренний дворик в ярко освещённую буферную зону, где собиралась на выход предыдущая ночная смена. Мужики снова коротко и негромко загудели, приветствуя друг друга и делясь последними новостями.
Старший цеха — Виктор Васильевич, уже пятый год не выходящий на заслуженную пенсию, продолжая ходить на утреннюю смену вместе с остальными, в душе считая своим долгом учить молодёжь, к тому же, имея и чисто бытовые причины продолжать работать — отсутствие семьи и бессонницу, — тронул Андрея за локоть.
— Слышал, Дмитриевича снимают? — спросил он украдкой, всем своим видом демонстрируя, что их разговор — сугубо конфиденциальный.
— Нет. Когда? — удивился Андрей, чувствуя, как внутри у него поднимается ком негодования — виски ударила кровь.
Гудок, оповестивший о начале первой смены, не дал старшему цеха ответить.
— Потом, потом, — замахал он руками, и быстро пошел на производство, ведя за собой остальных.
В десять утра дали пятнадцатиминутный перерыв, и мужики повалили на воздух курить.
— Скоро премия. И паёк, — сказал Олег, угощая Андрея сигаретой.
— Пойду с марта на две смены, хочу своих на майские в столицу свозить, — ответил тот, жадно затягиваясь дымом и ища среди рабочих Виктора Васильевича.
— Что-то случилось? — спросил Олег, перехватив встревоженный, блуждающий по мужикам взгляд товарища.
Андрей быстро докурил сигарету и раздавил окурок о край бетонной урны.
— Ты по поводу Дмитриевича ничего не слышал? — спросил он шепотом, подойдя слишком близко, буквально толкая своего товарища, отчего тот машинально сделал шаг назад.
Со стороны даже могло показаться, что они затевают ссору.
— А что я должен был слышать? — растерянно пробормотал Олег, понимая, что они вот-вот привлекут к себе всеобщее внимание.
В разговор вновь вмешался гудок, завершающий короткий перерыв.
— Сам ничего не понимаю, — пожал плечами Андрей и, не глядя на товарища, быстро пошел к цеху.
В оставшиеся без малого два часа работа у Андрея не заладилась. Так, увлёкшись тревожными мыслями, он едва не нанёс себе производственную травму, неосторожно сунув руку в станок.
— Ты мне живым и здоровым нужен. Может, мне тебя домой отправить? — спросил его Виктор Васильевич, неожиданно материализовавшись рядом.
— Виноват, — мгновенно покраснел Андрей.
— Можно после смены выпить по кружке,
тогда всё спокойно и обсудим, — примирительно похлопал его по плечу старший
цеха, заговорщицки подмигивая.
4.
Тщетно силясь сосредоточиться в последний час на работе, Андрей попытался хотя бы отвлечься от тревожных мыслей, принявшись в который раз планировать майскую поездку с женой и сыном в столицу.
Конечно, работать в две смены его никто не гнал, и в обычное время семье Андрея вполне хватало того, что они зарабатывали с Лидой за нормированный рабочий день. Однако когда им требовалось купить что-нибудь стоящее, или же поехать отдыхать, он с радостью брал на себя дополнительную нагрузку.
К тому же, как он сам считал, не работать в его годы в поте лица, демонстрируя сверхусилия, закаляя характер и воспитывая в себе рвение и волю, было просто грешно. И даже как-то пошло. Высмеиваемых газетами и кино мажоров в их краях не было. Во всяком случае, жизнь Андрея с их существованием не пересекалась. Но вот папенькины да маменькины деточки — встречались. Естественно, в их кругу подобные индивиды уважением не пользовались, воспринимаясь как паразитирующие элементы.
В конце концов, тяжелая работа приносила Андрею не только материальное вознаграждение, но и глубокое моральное и творческое удовлетворение. Ведь каждый раз, входя в цех, он чувствовал себя не просто маленьким винтиком процесса, а Творцом, от прикосновений которого оживали созданные людьми машины.
Его раздумья прервал гудок, оповестивший о конце первой смены. Усталые рабочие пошли в душевую.
— Жду тебя через пять минут на проходной, — шепнул ему Виктор Васильевич, когда они переодевались в буферной зоне, приветствуя вторую смену.
Андрей налил себе из термоса кофейный паёк, вышел во внутренний дворик и закурил. Следом вышел Олег.
— Ну давай, я к любимой жене и тёще, — прощаясь, он протянул товарищу сильную ладонь и замер, заждавшись рукопожатия.
— Пошли, — задумавшись на секунду, Андрей взял Олега под локоть, и потащил за собой, продолжая сжимать другой рукой зажжённую сигарету и кофе.
— Ты бы напрямую всё сказал, не темня. Не нравятся мне такие шуточки, — принялся бурчать его товарищ, впрочем, идя следом.
— Нам нужно во всём разобраться, —
хмуро пробормотал Андрей, буквально протаскивая Олега через проходную, попутно
отмечаясь в рабочей тетради.
5.
Пивная находилась через дорогу — с противоположной стороны Завода — и работала уже не первый десяток лет. Как рассказывал Андрею отец, сюда захаживал ещё его дед. Да и вообще, не зря же мужики любили в шутку завести спор на тему, что появилось раньше –Завод, или пивная.
— Олега прихватил? Что ж, идёмте, — сказал Виктор Васильевич, увидев их.
Андрей наконец выбросил остывший кофе и потухшую сигарету в мусорный бак.
— Может, вы нам всё объясните? — насупился он.
— Не пори горячку, — оборвал его старший цеха и завернул за угол Завода в сторону пивной.
Шли они молча. Виктор Васильевич оторвался от них метров на пять, всячески демонстрируя своё намерение говорить обстоятельно и не на ходу, отчего Андрей и Олег боялись о чём-то его спрашивать.
У пивной курили мужики — дымить в помещении было запрещено. Поздоровавшись, они молча коротко перекурили вместе с ними.
Внутри в пивной было светло и чисто. Они встали в очередь. Группа молодых рабочих из соседнего цеха обсуждала планы на весну.
— Пётр Степанович сказал, что оптимизация производства на десять процентов за квартал — вполне реальна. Вон — на седьмом Заводе и то умудрились за зиму повысить выработку на пять процентов. Так это с учётом праздников! А у нас как? — с пылом спросил один из парней своего товарища.
— Говорят, с трудом в ноль выходим, — хмуро буркнул тот.
— Мало ли кто и что там говорит. Говорят! Чушь! Официальные цифры будут к середине марта, не раньше. А все эти домыслы — всё это не имеет никакой юридической силы, так-то вот, — отмахнулся другой парень.
— Тебе какие-то бумажки нужны, или ты реальное положение вещей знать хочешь, умник? Ведь каждый цех знает свои показатели по каждому дню, так что и по всему Заводу представить картину не трудно. Роста у нас нет — это точно. Некоторые даже в минус ушли. Поэтому, я с Петром Степановичем согласен — нужно пробовать, внедрять новые методы. Потому что, вы меня, конечно, извините, в последнее время складывается впечатление, что многие не только у нас в цеху, но и вообще на Заводе, изрядно закостенели, рабочий процесс таких товарищей отдаёт академичностью и даже каким-то пренебрежением к труду. Многие попросту утратили творческую искру!» — жарко, чуть повысив голос, выпалил зачинщик дискуссии, тут же оглядываясь по сторонам, желая заручиться или хотя бы лицезреть поддержку рабочих, однако его громкая тирада не привлекла внимание мужиков.
Ребята забрали подносы и отошли за свободный стол.
На выбор было два пива — тёмное и светлое, и два вида комплексных закусок — винегрет с копчёной селёдкой и сосиски с оливье.
— Мне двух кружек хватит, — сказал Андрей, беря себе тёмное.
— Слабак, — фыркнул Виктор Васильевич, ставя на поднос четыре бокала светлого.
— Просто обещал жене с Артёмкой поиграть, — ответил тот.
— Семья — это хорошо. Но не позволяй бабе садиться на шею, — сказал старший товарищ.
Они переместились за стол у окна, за которым своим чередом шла жизнь.
— Я так понял, ты водку не будешь? — хитро улыбаясь, спросил Виктор Васильевич, беря нормированную рюмку Андрея.
— Можете и мою забрать. Тоже семье обещал погулять и всё такое, — сказал Олег.
— Ох, семейные вы мои. Крутят вами
бабы. Ой, крутят! — возмутился старший цеха, впрочем, забирая водку.
6.
— Ну давайте, — Виктор Васильевич поднял кружку.
Они жадно осушили бокалы до дна.
— Вот, теперь можно и пивка попить, — сказал он, довольно щурясь, берясь за вторую кружку.
С минуту они молча ели. Андрей осторожно глянул на часы. Наконец, Виктор Васильевич расправился с рыбой, вымокал хлебом жир, отхлебнул пива и перешел к делу.
— Новости у меня, ребятки, нехорошие: Дмитриевича снимать собрались, — сказал он.
— Да ладно! — ужаснулся Олег.
— С чего вы взяли? — спросил Андрей.
Их старший товарищ принялся за третий бокал.
— Не томи! — не выдержал Олег.
— Сам сказал, — отмахнулся тот.
— Так и сказал, что снимают? — переспросил Андрей, всё ещё не веря в услышанное.
— Я к нему пришел с предварительными цифрами по зиме, говорю — через пару дней планы на март-май принесу. А он мне отвечает: «Весной вы уже давайте без меня». Так и сказал — слово в слово. А потом ему кто-то позвонил, и на том мы расстались, — ответил Виктор Васильевич.
Пару секунд ребята молчали, переваривая информацию.
— Нужно пойти к нему и во всём разобраться, — решительно сказал Андрей.
— Забот у него больше нет, кроме как с тобой разговоры разговаривать — уймись уже, — процедил Виктор Васильевич.
— А мы всё равно попробуем, — поддержал товарища Олег.
Они вышли из пивной и закурили. Андрей увидел подъезжающий автобус.
— Я подскочу остановку, — сказал он, прощаясь.
— Чего вы там удумали? — спросил встревоженный Виктор Васильевич.
— Прорвёмся! — хлопнул его по плечу
Андрей, запрыгнул в затворяющуюся дверь и уехал.
7.
На обед Лида сварила борщ. Садясь за стол, Андрей чувствовал себя безумно уставшим, измотанным. Однако одновременно с этим к нему возвращалось ощущение маленького счастья, пойманное сегодня утром. Он вновь улавливал запах весны, перед которым отступала недавняя тревога.
Артёмка, высунув кончик языка от напряжения, старательно, по-хозяйски, нарезал толстыми кусками черный кирпич ещё тёплого ароматного хлеба. Разлив борщ по тарелкам, Лида отрезала три толстых куска сала, вручив каждому на бутерброд.
— Опять ты себе аппетит перебил. Повадились вы в эту пивную ходить, — в шутку пожурила его жена.
— Да, разве то еда! Вот это — еда! — Андрей с энтузиазмом принялся за борщ.
Ели они молча.
— Когда я ем, я глух и нем, — любил
говорить Андрей, приучая к этому правилу и Артёмку, будучи целиком и полностью
уверенным, что процесс приёма пищи — ничуть не менее важен, чем работа или, скажем,
сон, отчего и требовал к себе столь же ответственного отношения. Когда они
доели борщ и сало, Лида убрала грязные тарелки в мойку и стала накладывать пюре
с тефтелями.
— Мам, я второе не хочу, — закапризничал Артёмка.
— Ты же хочешь вырасти большим и сильным, как я? — улыбнулся Андрей сыну и показал ему бицепс.
— Это качаться нужно, — оценивающе ответил тот.
— Пойми, что пища — это что для автомобиля бензин. Так что, давай, ешь через не хочу. Я такого слова вообще не знаю, друг мой ситный, — сказал он.
— Ладно, — кивнул Артёмка и принялся за второе.
Закончив обед, Андрей почувствовал, что энергия и решительность в нём будто удвоилось.
— Лид, свари мне, пожалуйста, кофейку. А ты, дружище, становись мыть посуду, — сказал он сыну.
Не став завязывать новый спор, Артёмка надел фартук, подставил к умывальнику небольшую деревянную скамеечку, и включил воду. Лида поставила чайник и достала сахарницу с рафинадом.
Пока они пили кофе, Андрей, глядя на жену, думал, стоит ли посвящать её в суть возникшей проблемы. С одной стороны, она была самым дорогим и близким человеком в его жизни. Не считая сына, конечно. Лида была не просто его законной супругой, а другом, что было для него куда важнее какого-то там штампа в паспорте, как бы вульгарно это ни звучало. Однако, стараясь мыслить трезво, Андрей понимал, что она никак не сможет повлиять на сложившуюся ситуацию. И уж тем более — решить её. Зато, зная сердобольность Лиды и её привычку за всё переживать, пропуская проблемы через себя, глядя на Артёмку, он понимал, что нагружать жену тем, что был должен решить он сам, было бы абсолютно неправильно. Это было бы эгоистично.
Успокоившись, до конца дня он
выкинул мысли о Заводе из головы, полностью посвятив себя жене и сыну, сыграв с
ним сначала в лото, потом в шахматы, а после — посмотрев новую кинокомедию.
8.
Вечером, послушав выпуск новостей и уложив Артёмку спать, Андрей и Лида пили на кухне чай.
— Как на работе? — спросил он, стараясь, чтобы в его голосе звучал живой интерес.
— К 8 марта обещали дать двойной продуктовый набор, — ответила она.
Он кивнул.
— А ещё, завтра у нас коллективный суд над Светкой, — оживилась Лида.
— Да ну? — присвистнул Андрей.
— Представляешь, продукты выносила! — возмутилась она.
— Воровать у детей нехорошо, — согласился он.
— Вообще, дело даже не в детях, а в том, кем она себя считает. Умнее других, что ли? Никто не ворует, все работают, а Светке — всех бы обвести вокруг пальца, — обиженно сказала Лида.
— И много вынесла? — поинтересовался Андрей.
— Вот завтра конкретные цифры и услышим. Много или мало — не суть. Важен сам факт! — отмахнулась она.
— Тише, тише, — он обнял жену, и Лида принялась тереться щекой о его свитер, словно кошка.
— Всё равно, представляешь, как обидно? — спросила она, немного помолчав.
— Представляю. Но в конечном итоге каждый ведь получает по делам своим — хорошим и плохим, — ответил Андрей.
Он встал и взглянул в окно: из-за туч вышла Луна, отчего снег заблестел золотом.
— Я хочу снова на две смены пойти, — сказал он, не оборачиваясь.
Ничего не говоря, Лида подошла сзади и обняла его, прижавшись грудью к могучей спине, за которой она всегда чувствовала себя так хорошо и спокойно.
— Мы и так хорошо живём, — сказала она шепотом.
— Лучше всех! — вдруг улыбнулся
Андрей и, быстро развернувшись, обнял и поцеловал её.
9.
На следующий день, не сговариваясь, Андрей, Олег и Виктор Васильевич встретились перед проходной.
— Всё ещё не передумал? — спросил старший цеха.
— Нет. Ты с нами? — спросил Андрей.
— Ладно, попытаюсь организовать тебе приём. Но сейчас, в конце месяца, это дохлый номер, — без энтузиазма сказал Виктор Васильевич.
Директор Завода Александр Дмитриевич приезжал к десяти утра. Наверное, он бы приезжал и пораньше, да вот только бюрократическая вертикаль начинала активную жизнедеятельность как раз к десяти — не раньше. Впрочем, и на работе он засиживался допоздна, лишь отъезжая на часок домой пообедать. Огонёк в окне его кабинета видели ребята и третьей смены, и даже четвёртой. Бывало, Александр Дмитриевич засиживался на работе за полночь. Всем — и рабочим, и начальству — было очевидно, что директор не просиживает штаны, как некоторые, получая за это деньги, пайки и прочие блага, а действительно болеет за своё дело. Все двадцать с лишком лет под руководством Александра Дмитриевича Завод демонстрировал одни из лучших показателей в регионе, выстаивая в кризисные времена и даже выигрывая во всевозможных трудовых соревнованиях.
Исходя из всего этого, ни Андрей, ни его товарищи не могли понять даже гипотетические причины, по которым директор должен был покинуть Завод. Это выглядело не просто нелогичным. Подобный вариант казался откровенным безумием. К тому же до пенсионного возраста Александру Дмитриевичу, ставшему в своё время одним из самых молодых руководителей такого уровня во всей стране, было еще далеко — почти десять лет.
И вновь, чтобы не накручивать себя и худо-бедно проработать до десятичасового перерыва, не вызывая при этом нареканий Виктора Васильевича, Андрей начал думать о столице.
В последний раз в столице он был достаточно давно — ещё до рождения Артёмки, с появлением которого их жизненные уклады с Лидой несколько поменялись, в частности — в плане отпусков, которые они проводили или у её родителей в деревне, или на море. Столица же была слишком далека во всех отношениях, отчего показать её Артёмке стало для Андрея в последние три года чётко обозначенной целью. Именно сейчас он понимал, что его сын — достаточно взрослый, чтобы увидеть столицу их Родины. Пойдя в первый класс, Артёмка сразу же взялся за учёбу с недетской серьёзностью, и уже сам пару раз спрашивал у отца о столице, показать которую сыну Андрей считал своим долгом.
Да и ему самому было интересно: как там? Мужики, бывавшие в столице в последнее время, говорили, что она изменилась. Стала другой. Как и всё вокруг. Это понимали многие. Возможно, даже все. Однако говорить об этом вслух было не принято, ибо никто, по сути, не знал, о чём, собственно, следует говорить — это было неуловимо, словно далекое предвестие грозы, повисшее в раскалённом летнем воздухе.
Откровенно говоря, Андрею было неприятно осознавать, что что-то происходит, и что главные перемены — впереди, а он ничего не знает и не понимает. В неизвестности чувствовалась явная угроза, от которой во рту возникал металлический, заставляющий морщиться, вкус.
Тяжкие мысли вновь прервал спасительный гудок. Андрей вышел во внутренний двор, где его уже ждал Виктор Васильевич.
— Дмитриевич приехал? — спросил он.
— Приехал, но я тебе сразу сказал — у него завал по отчетам, — ответил старший цеха, отводя глаза.
— Понятно, — ответил Андрей и,
развернувшись, пошел в сторону лифта.
10.
На аппаратном этаже Завода было пусто. Андрей двинулся через длинный узкий, устланный аккуратной ковровой дорожкой, коридор к кабинету Александра Дмитриевича. Постучав и не дождавшись ответа, он вошел в буферную комнату секретаря. Читавшая «Работницу» Татьяна Павловна, пришедшая на Завод ещё во времена его отца, удивлённо подняла на Андрея большие строгие глаза.
— Вы записаны? — механически осведомилась она.
— Нет, — Андрей коротко, но с надрывом представился.
Рассмотрев его за несколько секунду и поняв, что озабоченность незваного гостя — отнюдь не напускная и, возможно, о её причине директору всё же следует знать, Татьяна Павловна молча встала и скрылась в кабинете Александра Дмитриевича.
Не было её полминуты, не больше.
— Входите, Александр Дмитриевич ждёт вас, — сказала она, едва выйдя от него, уже куда мягче.
Дверь за Андреем мягко захлопнулась, и он шагнул вглубь кабинета. Директор сидел на другом конце комнаты, спрятавшись в огромном глубоком кресле, отчего над поверхностью стола словно поплавок дергалась лишь его лысая крупная голова. Андрей сделал ещё несколько шагов, потом — ещё несколько, однако, как ему показалось, Александр Дмитриевич был всё так же далёк.
— Ты так и будешь мяться на пороге? — несколько раздраженно спросил директор, привставая.
— Извините, — буркнул себе под нос Андрей, быстро подходя к столу, чувствуя, как предательски пересыхает у него во рту.
Посмотрев на него внимательно, Александр Дмитриевич неодобрительно покачал головой, приказал жестом сесть и связался по коллекторной связи с секретаршей.
— Танечка, нам два чая с лимоном и сахаром, — сказал он.
— Вы извините, что я к вам так ворвался, — сказал Андрей, немного расслабившись.
— Пустое, — махнул директор рукой.
В кабинете появилась Татьяна Павловна с чайным подносом.
— Так, ты по какому вопросу? — спросил Александр Дмитриевич, когда секретарша вышла, наливая Андрею чай.
Сделав пару глотков, он прокашлялся, думая, с чего бы начать. Его самоуверенность и фонтанирующее красноречие мыслей вдруг иссякли, и Андрей даже как-то растерялся, чувствуя, что вся чёткость структуры его речи рассыпалась, словно карточный домик.
— Ну так что? — настойчиво спросил директор, отхлёбывая чай и глядя над тупыми гранями подстаканника на Андрея серьёзно и сурово.
Он перевёл дыхание.
«Александр Дмитриевич, вы же знаете, как мы все относимся и к вам, и к Заводу, и вообще к работе. Это ведь не просто работа. Завод — наше призвание, наша семья», — высокопарно начал издалека он.
— Давай ближе к теме, — едва заметно улыбнувшись, сказал директор.
— За будущее тревожно, Александр Дмитриевич! — ударив кулаком по столу, ответил Андрей.
— Ну вот, чай расплескал, — с досадой сказал Александр Дмитриевич, бросая ему несколько листов исписанной бумаги.
Он встал и подошел к окну. За окном стоял Завод — живой, дышащий жаром своих печей, величественный.
— Эх, красота, — едва слышно с
нескрываемой грустью сказал директор.
11.
Невзирая на то, что всё было давно решено, грядущие перемены до сих пор не давали Александру Дмитриевичу покоя. Ему всё ещё было стыдно. Напускное спокойствие с появлением Андрея внезапно куда-то ушло, растворилось. Утратив самообладание, он обернулся к нежданному гостю спиной, боясь выдать себя — показаться растерянным и слабым. Несколько раз тяжело вздохнув, директор жадно впился взглядом в Завод, тщетно пытаясь охватить его за раз взглядом, силясь взять себя в руки, видя в отражении грязного после снежной зимы стекла, как Андрей пьёт чай, задумавшись и, к счастью, больше ни о чём его не спрашивая.
Пытаясь утешать себя фатализмом сложившейся ситуации, зная, что вопрос решат или с ним, или без него, Александр Дмитриевич каждый раз чувствовал себя капитаном, не просто бегущим с тонущего корабля впереди всей команды, а целенаправленно направившим судно на крутые скалы.
Перед Андреем же директору было стыдно по-особенному, так как в своё время он очень близко общался с его отцом — и по работе, и на досуге. Они были почти друзьями — ездили на рыбалку, играли в шахматы, пили пиво. Он видел Андрея ещё совсем ребёнком. Держал его на руках. Наконец, вместе с его отцом они творили главное дело всей своей жизни — строили буквально по кирпичику Завод, лежащий сейчас перед ним — преданный и обречённый.
Наверное, Александр Дмитриевич смог бы кое-как смириться с неизбежностью, уехать куда-нибудь далеко — в один из тех живописных уголков Родины, где так хорошо встретить старость. К тому же, он был хорошо финансово обеспечен и не обременён семейными обстоятельствами — после смерти жены он так и не смог найти в себе силы полюбить другую женщину, посвятив всю жизнь без остатка Заводу, так и не успев завести собственных детей. Однако противнее всего было то, что для самого себя директор как-то понял, что один маленький спасительный шаг всё же существует — рассказать обо всём общественности, сообщить по радио, на телевидении — обратиться в соответствующие органы. Одним словом, призвать к справедливости по всем фронтам. Только вот борьба за справедливость — дело архисложное, требующее смелости, способности к самопожертвованию, чего, как понял Александр Дмитриевич, в нём не было. И от осознания сего факта ему было больнее всего. Он страдал, понимая, что не способен пожертвовать тихой старостью ради того, чем жил всю свою жизнь. Да и тягаться с формирующимся порядком, идти против воли системы, говоря о каких-то правах — разве был в этом какой-то смысл? Александр Дмитриевич прожил немало, а видел ещё больше, чтобы по-настоящему верить в подобные сказки. Нет, он твёрдо знал, что победить обстоятельства, диктуемые государством, невозможно.
На душе у Александра Дмитриевича стало тяжелее прежнего. Слегка защемило сердце. Выпить успокоительные капли из верхнего ящика стола при Андрее он не решился.
— Многие обо мне говорят, Андрюш? — спросил он максимально доброжелательно, понимая, что подобные разговоры сейчас никому не нужны.
Всё должно пройти тихо.
— Да никто ничего не говорит. Просто, есть волнение. Вот и всё, — ответил Андрей, допивая чай.
— Вот и славно, — сказал Александр Дмитриевич.
Выйдя из кабинета директора, Андрей не чувствовал себя удовлетворённым. Хотя Александр Дмитриевич всячески заверил его, что волноваться нет причин, в дрожащем голосе директора и всей той манере, в которой тот с трудом держался перед ним, чувствовалась фальшь.
Увидав товарища, Олег и Виктор Васильевич не стали вдаваться в ненужные расспросы: и так было ясно, что ничего не ясно.
— Эх, Андрей
Максимович, — сказал Александр
Дмитриевич, прощаясь, страстно желая выговориться сыну своего товарища, почти
друга, — рассказать ему всё-всё, но безумно боясь, в первую очередь —
собственной предательской слабости.
12.
Жизнь вновь пошла своим чередом. С наступлением марта, как и ожидалось, утвердили план на квартал с десятипроцентной оптимизацией. После этого, чтобы стимулировать рабочих, всем вручили по квартальной премии и усиленному пайку к праздничному столу.
Соответствующим образом отблагодарили за работу и Лиду. Так что утро 8 марта семья Андрея встречала за праздничным столом, буквально ломящимся от яств: тут были шпроты, сыр, сырокопченая колбаса и даже настоящий армянский коньяк.
С утра, пока жена притворялась спящей, чтобы быстренько начать накрывать на стол, как только он уйдёт, Андрей вышел за цветами. Впервые за несколько дней из-за тяжелых туч показалось солнце, которое, несмотря на морозную погоду, отнюдь не было холодным и светило по-весеннему ярко, отчего белое снежное покрывало, раскинувшееся вокруг, буквально ослепило Андрея своим блеском, и несколько секунд он был поглощён этим небесным светом, растворившись в нём.
У цветочного киоска в двух кварталах от их дома было многолюдно.
— Втридорога дерут, управы на вас нет!» — возмущались мужики, всё же беря цветы, выбирая между красными гвоздиками — подешевле, и белыми розами — подороже.
Решив не экономить, Андрей взял себе букет из семи роз.
Когда он вернулся, стол был накрыт, а Лида сияла весной. Разбудив Артёмку, они сели завтракать.
— Олег говорил, что Александра Дмитриевича на пенсию отправляют. А ведь ему рано ещё, он же ещё совсем молодой, — сказала Лида как бы между прочим.
— Вечно он болтает, — сжал губы Андрей.
Но, тут же вспомнив, что сегодня красный день календаря — женский праздник, он быстро улыбнулся и обнял супругу.
— Он сам захотел. Говорит, пора подумать и о себе, — сказал он, целуя Лиду.
— Ну тогда ладно. Надеюсь, новый директор окажется хорошим человеком и будет любить Завод не меньше Александра Дмитриевича, — сказала она.
— Будем надеяться и верить, — подмигнул ей Андрей.
— Времена нынче смутные, — сказала жена, вдруг совершенно серьёзно и даже холодно глядя ему в глаза.
— С чего ты так решила? — спросил он, помолчав.
— Сердце подсказывает, — ответила
Лида, встав из-за стола, прекращая разговор и взявшись варить кофе.
13.
Следующий день наравне с ночной сменой оплачивался по двойному тарифу. В законный выходной после праздника кое-кому из работников не хватило самоорганизации и силы воли, чтобы прийти на Завод, однако сформировать две смены всё же удалось. Было решено работать в первую и вторую смены, а во время третьей — заняться учётом документов и прочими организационными вопросами. В четвёртую смену объявили внеплановый технический перерыв.
Вновь встав затемно и проделав все обязательные процедуры, включая чашку крепкого чая, Андрей с грустью вспомнил вчерашний день. Сразу же после завтрака, чтобы приподнять Лиде настроение, он поделился с женой и Артёмкой планами поехать в столицу. Поначалу Лида, конечно, стала упираться и наотрез отказывалась ехать, обосновывая своё нежелание заботой о семейном бюджете и затратами, вытекающими из этой затеи. Однако Андрей тут же оппонировал жене, напомнив, что собирается работать в две смены, да и вообще — он уже всё рассчитал с точностью до рубля!
— Всё сходится! — торжественно завершил Андрей своё выступление.
— Не бережешь ты себя, — со слезами на глазах сказала Лида, улыбаясь и целуя его в лоб.
После они пошли гулять в парк, где вовсю готовились к грядущей Масленице: рядом ставили столбы для будущих охотников за подарками, а по центру устанавливали праздничную сцену. Несмотря на то, что основные гуляния были запланированы на завтра, для отдыхающих уже открыли несколько кафешек и аттракционов. Самые маленькие — сверстники Артёмки — крутились подле полутораметровой снежной горки, тщетно пытаясь залезть на неё, хохоча, скатываясь вниз. Ребята постарше упражнялись в снежном тире, расстреливая прикрепленную к дубу мишень снежками.
— А ведь Светку как раз на Масленицу наказывать будут, — сказала Лида грустно.
— Осудили-таки? И правильно, — хмуро ответил ей Андрей.
— Другие и побольше крадут и ничего — ряхи в кабинетах наедают, никто их не трогает, — ответила она.
— Но ведь маленький обман порождает
большую ложь. И неизвестно, куда бы твоя Светка дошла. Поделом ей. Впредь будет
знать, — возразил он, обнимая жену.
14.
У Завода Андрей неожиданно для себя встретил Олега. Работали в такие дни разве что несемейные или нуждающиеся, а его товарищ к таким явно не относился.
— Тоже дома не сидится? — улыбнулся Андрей, приветствуя Олега.
— Гуляния всё равно начнутся в два, так что я вполне успеваю, — ответил тот.
Рабочий процесс вновь помог Андрею справиться с внутренними переживаниями, дающими о себе знать даже несмотря на данное самому себе обещание максимально абстрагироваться в праздничные дни от рабочих моментов и проблем Завода, переключившись на семью. Парадоксально, но дома, рядом с родными, он думал о грядущих пертурбациях связанных с уходом Александра Дмитриевича намного чаще, чем среди своих коллег на Заводе, особо остро осознавая всю важность стоящего вопроса, заключающегося отнюдь не в гипотетической безработице — социальное государство сумело искоренить её в принципе, — а именно в фундаментальности всего быта, основанного на семейных ценностях и преемственности поколений, который олицетворял собой Завод.
Внезапно ему даже показалось, что сама его смерть не была бы непосильной ценой, за которой он был готов не постоять; Андрей подумал, что если бы это на самом деле хоть как-то помогло разрешить проблему, сохранив всё как есть, он бы отдал за Завод свою жизнь. Однако тут же опомнившись, он погнал прочь дурные мысли — в обществе живых не было принято думать о смерти. Вчера, сегодня и завтра были нужны живые, способные, в отличие от мёртвых, приводить в движение шестерёнки прогресса, ведя общество вперёд.
По просьбе Виктора Васильевича было решено работать без перерыва и завершить смену на полчаса раньше при условии сохранения всех плановых показателей производства.
— Идёте на Масленицу? — спросил Олег, прощаясь.
— Обижаешь, — улыбнулся Андрей.
— Тогда там и пригубим. Тем более, повод имеется, — подмигнул ему товарищ.
— Какой такой повод? — спросил тот.
— Всё узнаешь! — крикнул Олег, уходя.
Обдумать сказанное Андрею так и не довелось. Зайдя домой, он тут же забыл о восторженном возбуждении своего товарища.
— Мой руки, обедать будем, —
крикнула из кухни Лида, когда за ним хлопнула входная дверь.
15.
Когда Андрей с семьей пришли в парк, Масленица была в самом разгаре. Первым делом Артёмка потянул его в снежный тир. По сравнению со вчерашним днём его существенно расширили, установив под голым древом несколько подставок с призами: наборами конструкторов и письменных принадлежностей. Оставалось только попасть. Дав кассиру пару монет и выданный на Заводе развлекательный талон, Андрей передал Артёмке три снежка.
— Давай, не промахнись, — подбодрил он сына.
Сосредоточившись и даже прикусив от напряжения нижнюю губу, Артёмка прицелился в большую картонную коробку «Юный конструктор» и бросил — мимо. Расстроившись, он мотнул головой и быстро метнул снежок ещё раз — и снова в молоко!
— Ну-ну, не спеши! — остановил его Андрей, мягко перехватив крошечную ручку, собирающегося истратить последнюю попытку.
Не понимая, Артёмка глянул на отца.
— Спешка, друг мой дорогой, до добра не доводит. А терпение и труд — они всё перетрут, — улыбнулся Андрей.
Малыш насупился и вновь стал целиться. Паренёк, стоявший по правую руку от него, сбил красивую коробку с пластмассовым самосвалом и радостно засмеялся. Артёмка покосился на него с завистью.
— Не отвлекайся. Ты ведь конструктор хотел? — осадил его Андрей.
— Угу, — кивнул Артёмка.
— Ну и зачем тебе самосвал? — удивился его отец.
Глубоко вдохнув, Артёмка швырнул снежок, угодив в самый центр коробки, а та, качнувшись, упала в пышный снег. Подпрыгнув от радости, малыш бросился забирать выигранный приз.
Андрея окликнул Олег, держащий под руку свою супругу Олю.
— А Мишка где? — спросил Андрей.
— Затемпературил что-то, — ответила жена товарища.
— Да какая там температура — 37,1! Но всё равно лучше отлежаться. Вон я ему с ледяного столба подарок сорвал, — ответил Олег, показывая Андрею конструктор — такой же, как у Артёмки.
— А ты, не желаешь? — задорно спросила его Оля.
— Уже не та форма, да и зачем нам
два конструктора? — отшутился он, обнимая подбежавшего сияющего от счастья
Артёмку по голове.
16.
Андрей и Олег взяли по сто грамм праздничной сверхнормированной водки, шашлык, салаты и пиво и прошли за свой столик в углу столового павильона.
— Не много ли тебе будет? — деланно грозно спросила мужа Оля.
— Мы свою планку знаем и держим, — подмигнул ей Олег.
Лида взяла Артёмку за руку. Забрав Олю, они пошли в сектор матери и ребёнка, откуда вкусно пахло свежеиспечёнными блинами, а на огромных столах уже пыхтели краснобокие самовары.
— Вот мы и остались одни, — с шутливой скорбью произнёс Олег и, негромко рассмеявшись, впился зубами в сочное мясо.
Они молча съели по куску. Андрей разлил по ледяным жестяным рюмкам водку.
— Можно, я? — спросил Олег, беря свою порцию.
Андрей вопросительно посмотрел на товарища.
— Жаль, конечно, что Лида ушла. Может её дождаться? — неуверенно начал он.
— Давай, не тяни резину! — прервал его нерешительность Андрей.
— Наверное, ей Оля всё сама скажет. Короче, мы ждём ещё одного мальчика, — наконец выдавил из себя Олег, смущённо улыбаясь.
— Да ладно! — присвистнул его товарищ.
— Только позавчера на УЗИ ходили. Три месяца уже, — радостно ответил тот.
— А от нас, выходит, всё скрывали! По Оле и не скажешь, — перегнувшись через стол, Андрей обнял Олега.
— Говорят, плохая примета — раньше времени рассказывать о таких делах, — сказал Олег.
— Выбрось свои дурацкие суеверия из головы, не дури, — вдруг став совершенно серьезным, осадил его Андрей.
Они выпили.
— Может, лучше бы баба родилась? — спросил Андрей.
— Два пацана — всё равно лучше. Младший брат Мишку дисциплинирует, вырастет мужиком. Да и старший брат — это тоже хорошо, — ответил Олег.
Товарищи принялись за салаты. Андрей разлил по второй, оставляя чуть-чуть водки на третий заход.
— Имя уже придумали? — спросил он.
— В честь деда — Фёдором назовём, — ответил Олег.
— Фёдор Олегович? Звучит! — весело прикинул Андрей.
Они выпили и принялись есть шашлык, больше ничего не говоря друг другу.
Когда с мясом было покончено, товарищи вымакали хлебом салатную подливку, и Андрей разлил остатки водки.
— Слёзы, — сказал он.
— Ну, за нас, — тихо молвил Олег.
Они снова выпили и посмотрели друг
на друга с искренней душевной теплотой.
17.
Из сектора матери и ребёнка появились Лида с Артёмкой и Оля.
— Ну, как блины? — спросил Андрей сына.
— Во! — радостно улыбнулся тот, вытирая ладошкой жирные губы и показывая отцу большой палец.
Он обнял Артёмку.
— Через пять минут наказания начнутся. Как бы не опоздать, — сказала Лида, с тревогой глядя на часы.
— Не опоздаем! — решительно сказал Андрей, вставая из-за стола.
— Ты уверен, что Артёмке нужно присутствовать? — спросила Лида мужа.
— Я имею право уйти домой, могла бы его отвести, — поддакнула Оля.
— Никаких уйти. Пускай смотрит. Он у нас мужик или кто? — твёрдо сказал Андрей.
— Мужик! — вновь улыбнулся Артёмка.
Он потрепал сына по голове, и они вышли из столового павильона.
На праздничной площади перед сценой было многолюдно. Ряженых актёров, веселящих детвору короткими сценками из народных сказок, сменили милиционеры и чекист, вставшие подле массивного, устланного ковром деревянного стола — сродни тем, на которых разделывают мясо на базарах. У их ног стояло ведро с мокнущими в соляном растворе розгами.
— Мне ничего не видно, — принялся ныть Артёмка, когда они встали в последних рядах уже собравшейся толпы.
Приценившись и поняв, что вперёд им не пробиться, Андрей усадил сына на плечи.
— Товарищи, внимание, — сухо сказал в микрофон чекист.
Толпа затихла.
— От лица государства я вас, конечно, поздравляю с этим прекрасным древним русским праздником, — начал он.
Толпа прервала его овациями.
— Однако я хотел бы вам напомнить, что для нас нет выходных, праздников и вообще нерабочего времени, потому что порядок должен быть всегда и везде, — сказал он.
Толпа внимательно слушала.
— Что ж, начнём нашу еженедельную процедуру, — сказал чекист, развязывая веревочные тесемки белой картонной папки.
На сцену начали выводить людей. Чекист сухо зачитывал состав преступления и резолютивную часть приговора оперативного суда, после чего приговорённого к наказанию раздевали по пояс, клали животом на стол и пороли розгами. В среднем милиционер выписывал провинившемуся товарищу десять-пятнадцать ударов, после чего тот забирал свою одежду, слёзно каялся перед толпой и уходил за сцену получать первую медицинскую помощь в аптечной палатке.
Одной из последних вывели Светку.
— Тётя Света! — радостно крикнул Артёмка, завороженно всё это время наблюдавший за наказаниями, не произнеся ни слова.
— Сейчас получит твоя тётя Света по самые некуда! — грубо крикнул кто-то из толпы.
Андрей и Лида переглянулись, покраснев.
Чекист достал из папки очередной листок.
— Виновна в систематическом хищении продуктов питания из школьной столовой. Вынести наказание поркой розгами в количестве пятнадцати ударов, — сказал он, пряча листик.
Милиционеры взялись раздевать Свету по пояс. Она обхватила руками обвисшую грудь, и повернулась боком к толпе. Кто-то сально засвистел. Её уложили на стол.
— Признаёте себя виновной? — спросил чекист.
Света что-то невнятно замычала. Тот
махнул рукой. Милиционер достал розгу и принялся её пороть. Света заскулила.
18.
Увиденные наказания расстроили Андрея. Ни Лида, ни Олег с Олей ничего не сказали, но по их бегающим глазам он понял, что настроение у них тоже уже отнюдь не праздничное. И лишь Артёмка продолжал от души веселиться неизвестно чему, заставляя каждого из них делать вид, что всё хорошо.
Впрочем, всё и было хорошо, так как никто из них, даже сейчас, погрузившись в весьма мрачное настроение, не мог толком сформулировать даже для себя самого, что конкретно их расстраивало. С одной стороны, все прекрасно отдавали себе отчёт в том, что Светка, как и другие люди, понесшие сегодня наказания, были виноваты перед обществом и, значит, каждым из них, а порка розгами была заслуженным и минимально допустимым в данной ситуации наказанием. Однако, одновременно с этим, каждый из них в той или иной степени чувствовал сосущую в сердце слабость, заставляющую их сомневаться в целесообразности созерцания подобных наказаний и даже чувствовать жалость к людям, которым пришлось вынести это болезненное публичное унижение.
Вместе с тем и Андрей с Лидой, и Олег с Олей осознавали постыдность собственных антиобщественных помыслов, отчего их сердца всё больше трепетали в предательской слабости.
Домой они шли молча. К тому же вдруг почему-то враз притих Артёмка.
Уже дома Лида поцеловала его в лоб, после чего измерила сыну температуру — у него был жар.
— Не нужно было его брать, вот Олька не взяла и правильно сделала. А мы потащились. Это всё ты виноват — нечего было идти на порку смотреть, как-то бы без нас обошлись, — принялась ворчать она, косо глядя на мужа.
Поймав её взгляд, Андрей почувствовал неприятный дискомфорт. Такая Лида ему не нравилась: он вдруг как-то сразу переставал её любить и даже чувствовал к жене лёгкое отвращение.
Время от времени это накатывало на него волной, задурманивая сознание. И это безумно пугало Андрея, ведь он продолжал прекрасно осознавать, что перед ним — его любимая женщина, с которой он навсегда связал свою жизнь. Однако сердце предательски замирало и отказывалось любить. Зачерствелое, оно даже не реагировало на его беззвучные мольбы и упрёки. Его грызла совесть, а оно молчало, и Андрей не мог ничего с этим поделать, боясь уже себя самого.
Он вышел на кухню, оставляя жену с сыном.
— Только бы она не начала ссору, —
подумал Андрей с надеждой, присев на табурет, бессмысленно уставившись в окно,
замерев и замолчав, слыша лишь шорохи из-за затворённой двери, оглушительный
ход настенных часов и учащённые удары всё так же равнодушного сердца.
19.
Андрей очень любил своих родителей. Семья у них была крепкой и дружной.
Не то, что у других ребят. Сегодня разводы не приветствовались, а в те времена — тем более. Поэтому сор из избы старались не выносить. Однако разве утаишь правду от детей? Это только кажется, что они или ничего не видят и не слышат, или же вообще — забудут всё через годы, будто ничего и не чувствовали вовсе.
Спустя два десятилетия Андрей помнил отдельные эпизоды с поразительной, иногда пугающей чёткостью.
Например, отец одного его друга — Егорки — шел навеселе после ежемесячной премии как лучшему рабочему цеха и провалился в канализационный люк. Его искали целую неделю. По району было объявлено ЧП. Всех поставили на уши. Распухший, изгрызенный крысами и рыбами труп нашли через месяц на бетонном берегу городского водохранилища. Противнее всего в данной ситуации было то, что отец Егорки, вообще-то, не пил. Разве что по большим случаям. Вот такой случай и представился.
У другого паренька — Юры — родители наоборот сильно выпивали. Об этом знали на производстве и в коллективе. С этим пытались бороться — всё без толку. Поэтому, как правило, все делали вид, что ничего не происходит. Все всё терпели. Тем более, что оба работали на полставки: пользы от них было чуть, но не вредили рабочему процессу — и на том спасибо. Продолжалось это до поры до времени, пока его отец, в очередной раз напившись до белой горячки, не зарубил мать топором для разделки мороженых туш.
Дальнейшие события проходили под грифом строжайшей конспирации, однако все обо всём всё равно узнали. Только вот обсуждать подобные моменты никто не стал бы — это было не просто нетактично. Говорить о случившемся люди стыдились, ибо каждый в той или иной степени ощущал часть ответственности за трагедию и на своей совести. Потому что кто-то не уберёг, не выслушал, не поддержал. Или наоборот — не поставил вопрос ребром, не изолировал от общества. Сегодня это уже было неважно. Они дали слабину — вот это был факт.
Конечно, семья Андрея была совсем не такой. Отец ни разу не ударил мать. Он точно помнил это. Если бы случилось нечто подобное, Андрей знал бы об этом наверняка. Более того, с самого детства папа постоянно учил его: подставлять вторую щеку для девушки и бить первым, если тебя оскорбил парень.
Поэтому, узнавая о маленьких семейных трагедиях своих друзей, он никогда даже не думал о том, что нечто подобное может произойти в его семье.
Оно и не произошло. Однако однажды,
когда ему было лет десять, Андрею было по-настоящему страшно, и этот страх
иногда возвращался к нему, когда он чувствовал, что в их отношениях с Лидой
вдруг возникает напряжение, и она становится для него чужой.
20.
Чуть позже, подросши, Андрей понял, что у его отца просто был кризис среднего возраста. Тогда же — в десять лет — его поведение откровенно пугало сына. А аура неизвестности и непонимания сути происходящего страшила мальчика ещё больше.
Отец несколько раз пришел домой поздно, уже за полночь, резко пахнущий женскими духами и дорогим алкоголем. Должно быть, коньяком. Запахи были настолько сильными, что Андрей улавливал их, доносимые дуновениями сквозняка, даже лёжа в постели.
Они запирались с матерью на кухне и начинали о чём-то приглушенно говорить на повышенных тонах. Как ни силился Андрей, даже через приоткрытую дверь своей спальни он не мог разобрать ни слова. Только общий тон, гудящий глухими раскатами, словно идущий издалека — прямо из-за полей и уходящих в горизонт лесов гром, даже ещё не сверкая молниями, лишь предвещая скорый ливень, как созерцал надвигающуюся стихию Андрей прошлым летом на даче. Только тогда, стоя среди укрытых ровно выкошенных полей с накрытыми брезентом снопами сена, он чувствовал необъятный восторг перед грядущим явлением грозы, а в те промозглые ноябрьские вечера, когда за окном ещё даже не было снега, его угнетал давящий тупой болью страх.
В одну из таких ночей, не вытерпев, Андрей скатился на пол и по-пластунски пополз в сторону кухни. Из-за плохо прикрытой двери в коридор тянулась бледная полоска света. Родители говорили тихо, но с надрывом. Он не мог разобрать всей беседы целиком, однако отрывки фраз отдельными словами долетали до него и жадно впитывались подсознанием навсегда: «Ленка, я видела, поцеловались, глупости, работа, совещание, уйду, успокойся, заберу Андрея».
Услышав своё имя, он очнулся, будто вынырнув из полудрёмы, и пополз назад.
После этой беседы его родители, должно быть, пришли к компромиссу, потому что следующим утром радостный Андрей наблюдал, как отец с матерью, держась под руку, выходят из дома на прогулку.
Однако вскоре всё вернулось на круги своя.
Однажды, когда отца снова не было дома, Андрей увидел, как плачет мать. Она не хотела быть замеченной, спрятавшись на кухне у плиты, жаря котлеты. Когда Андрей вошел попросить чаю, она, стоя к сыну спиной и не видя его, вдруг бросила сковородку в умывальник — от сгоревшего мяса повалил едкий дым. Она мелко вздрогнула и внезапно начала рыдать, всё так же не поворачиваясь к сыну. Смущенный, Андрей застыл, боясь пошелохнуться, чтобы не выдать себя, не застать мать в столь щекотливом, жалком состоянии. Однако буквально тут же, к его ужасу, она обернулась и посмотрела на Андрея прямо в упор чёрными от слёз глазами. Он хотел закричать, но не смог, застыв, будто окаменелый.
— Жрать ничего сегодня не будет! — закричала она сквозь него, стараясь криво улыбаться.
Андрей вздрогнул и бросился к себе в комнату, залез под кровать и затрясся в ознобе.
Следующие три дня он пролежал с жаром, спя или бредя.
Когда он очнулся, жизнь осталась прежней. Будто и не было ничего. Отец больше нигде не задерживался на работе, от него не пахло алкоголем. Родители перестали ругаться. Совсем. Всё прошло, словно сон.
Однако Андрей категорически
отказывался в это верить, будто ожидая каждый раз подвоха, глядя на часы по
вечерам, когда мать готовила ужин в ожидании отца, вдруг он снова опоздает.
Однако ночные разговоры на эмоциях на закрытой кухне прекратились. Но Андрей
всё не верил и продолжал с тревогой ждать, поддаваясь панике каждый раз, как
только ему едва чудилось, что родители снова начнут ругаться.
21.
Лида зашла украдкой и тронула его за плечо.
— Чаю хочешь? — спросила она.
Андрей почувствовал, как алкоголь неприятно затуманил его мозг, нагоняя тошноту. Не отвечая, он вышел на балкон и жадно глотнул морозный воздух — голову враз отпустило.
— Ты в порядке? — спросила жена, ступая за ним следом.
— Уходи, простудишься, — мягко толкнул её Андрей.
— А ты? — спросила Лида.
— Почему нельзя просто уйти? — подумал он тяжело, ненавидя жену и испытывая оттого отвращение к самому себе.
Андрей вздохнул, переводя дыхание.
— Сделай мне, пожалуйста, чаю, — попросил он через силу, захлопывая за собой балконную дверь.
Где-то вдалеке шумел продолжающий гулять народ. Внизу, в пятнах фонарей, сливаясь со снегом, мелькали редкие тени. Дальше начиналась мгла, разбавленная одинокими, светящимися телевизионной голубизной окнами тех, кто уже вернулся домой. Для кого праздник был окончен, и жизнь вновь пошла своим чередом. Без особых переживаний и потрясений. Чинно и благородно. Внести дестабилизацию в привычный уклад могли разве что вот такие небольшие семейные неурядицы, выливающиеся со временем в настоящие драмы, потому что нет ничего трагичнее двух людей, пытающихся цепляться за созданную когда-то давно иллюзию, на самом деле не любя друг друга и вообще — чертовски устав.
Навалившаяся за последние дни усталость, связанная в том числе и с напряженной ситуацией на Заводе, вдруг как-то обескуражила Андрея. Он поплыл. Андрей всегда считал себя сильным человеком и всячески держался каждый раз даже в самых непростых ситуациях, но вот сейчас всё в какой-то момент враз утратило здравый смысл и суть вообще.
Тяжело дыша, будто стараясь очистить свое тело и душу от отравляющего яда, он принялся разматывать воображаемый клубок обрушившихся на него проблем, с ужасом понимая, что главная его проблема — он сам. Это ему захотелось полезть туда, куда никто не лез. Даже Александру Дмитриевичу и тому, наверное, было всё равно. Но только не ему! Это он сейчас непонятно за что ненавидел Лиду, не имея на это не только причин, но и права.
Андрей зажмурился, ощущая пульсирующее зло, родившееся в нём, вызревшее из слабостей и комплексов, вытеснившее собой любовь.
— У меня есть Артёмка, — подумал он с трудом, буквально прорываясь через поглотившую его тьму, отворяя двери.
Кухня была пуста. Не считая чашки чаю на столе. Чай остыл, и Андрей выпил его залпом, понемногу приходя в себя. Тошнота отошла, и теперь осталось вернуть себе самообладание. Вновь полюбить Лиду, или хотя бы сделать вид, что у них снова всё как у всех — пучком и вообще отлично.
Артёмка спал прямо в гостиной,
свернувшись калачиком на диване. Лида накрыла его шерстяным платком. Сын
беззвучно сопел. Андрей глянул на жену — не поднимая головы, она увлечённо
читала книгу. Он с облегчением почувствовал, как в нём вновь зарождается
нежность, желание заботиться и оберегать. Из всего этого можно было кое-как
слепить подобие семейной идиллии.
22.
Когда все уснули, Андрей не спал, несмотря на все усилия. Он закрывал глаза и замирал, вслушиваясь в тихое сопение жены, но всё было тщетно — сон не шёл. Прошедший день был слишком эмоциональным, чтобы его мозг мог вот так просто отключиться, перестав на уровне подсознания переваривать всё произошедшее, невзирая на тотальную физическую усталость. Андрей понимал, что меньше уставал даже после двух смен за день: завершив трудиться, он чувствовал небывалый душевный подъем, вызванный удовлетворением от осознания массива проделанной работы, отчего и отдых он воспринимал как заслуженное благо. Сейчас же его мозг, несмотря на нежелание Андрея как минимум сейчас вспоминать моменты прошедшего дня, продолжал активно их переваривать с тошнотворной липкой скрупулёзностью. Это походило на ночной кошмар, продолжающий преследовать вас не выходя из головы даже после пробуждения. Сначала Андрей даже хотел сходить на кухню и выпить немного водки. Однако побоялся, представив, что может подумать Лида, если вдруг проснётся и застанет его выпивающим на кухне.
Поэтому, смирившись с тем, что от наваждения просто так не избавиться, он рассудил, что сейчас, в ночной тишине, можно ещё раз обо всём подумать и разобраться.
— Может, и усну от этих раздумий, — подумал Андрей, грустно улыбаясь, глядя в беззвучную темноту окна.
Город отгулял и спал, и лишь он
томился, пытаясь осознать суть собственных тревог. Сначала ничего не получалось
— слишком короткими были обрывки его мыслей, размываясь чернильными пятнами,
сливаясь с окружающим его мраком, уходя куда-то в пустоту, оставляя неприятный
тревожный осадок. Однако после, одно за другим его сомнения переросли в
понятное, явственно осязаемое чувство страха. Оно не было размытым, сродни
паранойе, нет, Андрей знал, чего он боялся. Точнее, за кого.
23.
Его родители ушли слишком рано, в первый же год, как он пришел на Завод. Всё произошло настолько стремительно, что он даже не успел испугаться. Обрушившаяся беда была сродни снежной лавине, в считанные секунды сметающей даже капитальные строения, стоящие, казалось бы, на века, погребая их под собой навсегда.
Так и в тот год, едва начав работать, Андрею казалось, что жизнь теперь с каждым днём будет только лучше и лучше. Отец подсказывал ему на производстве, уча премудростям дела, а мать — учительница русской литературы и языка — ушла на полставки, отказавшись от многих факультативов, для души преподавая детям пятых-девятых классов, готовясь в скором времени получить звание заслуженного учителя. Всё было просто замечательно: их семья хорошо зарабатывала, они ездили отдыхать на дачу, рыбачили и ходили по грибы. Андрею, как молодому специалисту, хотели сначала выдать комнату в общежитии, да он посудил, что рано ему ещё жить одному, предпочтя остаться с родителями. Да и отказываться от вкусных маминых обедов, отказываясь от домашнего уюта, тоже не хотелось. Квартиру ему пообещали выдать к весне.
Всё это было, пока у отца не случился инфаркт. Большой человек сломался. Ему едва исполнилось пятьдесят — не возраст для мужика, однако напряженный самоотверженный труд, от которого он ни разу не отступил, ссылаясь на усталость или какие-то обстоятельства, подорвал его богатырское здоровье. Раньше, в другие времена, когда всё было отнюдь не так ровно и спокойно, как сегодня, Максим Иванович, бывало, работал по несколько лет без отпуска, с энтузиазмом и осознанием собственного долга напрягая ещё молодые жилы на благо Родины, ради жены и будущего своего ребёнка. Работа шла в охотку. Их молодой коллектив был вдохновлён бескрайними перспективами развития Завода, наращивающегося мощности из года в год. К тому же, конечно, помимо чувства долга у каждого из них были и свои собственные мечты — о даче, об автомобиле, о поездках на море. О столице. Когда же Завод, расправив плечи, словно мифический гигант, заработал на полную мощь, как он мог и должен был работать, все вдруг ахнули от небывалых результатов, ставших для всех них благодарностью за кропотливую и самоотверженную работу в едином коллективном кулаке. Ну и мечты незамедлительно начали воплощаться в жизнь, материализовываясь в дачу, автомобиль, поездки на море и даже в столицу.
И вот когда у него, казалось бы, уже всё состоялось и было, не выдержало сердце, и Максим Иванович умер.
Поведение матери на похоронах испугало Андрея: Валентина Захаровна не устраивала истерик, а просто отрешенно взирала на гроб мужа, даже когда его начали засыпать землёй, не проронив ни слова, не издав ни звука.
Она замерла. Вплоть до своей смерти через несколько недель после мужа, — неожиданной и глупой: возвращаясь с работы домой, вновь глубоко задумавшись, она ступила на проезжую часть под красный свет светофора, попав под чей-то автомобиль. Валентина Захаровна не погибла, но была госпитализирована с сильным ушибом спины. Врачи сказали, что это не смертельно, но полежать ей в стационаре всё равно придётся.
На следующий день Андрей отправился к ней, едва отработав смену, зайдя по дороге в магазин и купив матери апельсинов. Валентина Захаровна, увидав сына в окно палаты, встала, несмотря на запрет врачей, и медленно, едва держась от боли, пошаркала к лестнице. Сорвавшись и пролетев один пролет навстречу сыну, она сильно ударилась головой, отчего произошло кровоизлияние в мозг, после чего врачи были вынуждены ввести её в состояние искусственной комы, сразу предупредив Андрея, что если той каким-то чудом и удастся выкарабкаться, она не только не сможет ходить, но и вообще, скорее всего, будет парализована, так что ему следует подумать над тем, как жить дальше.
Той ночью, в отличие от ночи после смерти отца, Андрей плакал навзрыд, коря себя за случившееся, чувствуя собственную вину сердцем, не осознавая на самом деле, в чём конкретно он был виноват.
На утро, едва забывшись коротким сном без снов, он не проспал и часа, когда его разбудил телефонный звонок. На часах не было еще и восьми. Звонили из больницы. Тактичная пожилая женщина передала Андрею, что шансы его матери равны нулю, и он должен решить, когда отключить её от системы, искусственно поддерживающей её жизнедеятельность.
— Вы могли бы приехать и попрощаться, — предложила она.
Подумав секунду, Андрей отказался. Мысль о прощании с ещё живой матерью, эти короткие секунды её проводов, последний взгляд и закрывающаяся дверь палаты — всё это ужаснуло его. Андрей испугался. Он отказался.
Когда телефонный разговор оборвался, он понял, что это и было его прощание.
Сожаления и сомнения терзали его
все последующие годы.
24.
Задолго до подъёма, ещё среди ночи, Андрея разбудил продолжительный звонок в дверь, сопровождающийся глухим стуком. Проснулись все — и Лида, и Артёмка, взирающий на отца заспанными непонимающими больными глазами.
Жена схватила его за руку и посмотрела со страхом. Но ничего не сказала. Он отпер, на пороге стоял взъерошенный Олег в расстегнутой куртке и сбившейся накось шапке.
— Не возмущайся — собирайся, — не дал он возмутиться Андрею столь дерзким визитом и, столь же бесцеремонно толкнув друга, он обернулся на лестничный пролёт и запер за собой дверь.
Продолжая находиться в непонимании, Андрей перевёл взгляд с Олега на семью.
— Забери его, — сухо указал он жене на сына.
Лида подхватила Артёмку и скрылась в комнате.
— Что всё это значит? — спросил он товарища раздраженно.
— Мне Васильевич звонил — беда, — ответил Олег, взяв в охапку его одежду, и потащил Андрея на кухню.
— Выпить хочешь? — спросил его встревоженный товарищ.
— Не сейчас. Одевайся, — отмахнулся тот.
Оглянувшись и убедившись, что поблизости нет ни Лиды, ни Артёмки, Олег по-заговорщицки склонившись к Андрею, рассказал ему о событиях четвёртой смены, вместо которой этой ночью состоялось полузакрытое совещание. И чем больше Андрей слушал товарища, тем страшнее ему становилось от осознания размеров того пласта неведения, в котором все они находились уже длительное время, пока за их спинами, ничего не говоря, решали судьбу всего, что определяло их жизнь и было ключевым вектором всего бытия.
По словам Олега, Виктор Васильевич, конечно же, обо всём догадывался, однако, не имея конкретных фактов и понимания отдельных тонкостей, старший цеха до сегодняшней ночи, когда грянул гром, и всё тайное стало явью, предпочитал помалкивать и не распространяться по поводу своих умозаключений.
В глазах у Андрея потемнело, и он тихо сел. На какое-то время всё вокруг стало обрывчатым, словно пейзаж тумана. А Олег всё говорил и говорил. Он разбирал не всё сказанное товарищем, ловя обрывки речи и отдельные слова, но и этого было достаточно, чтобы понять всё: во время четвёртой смены, когда на Заводе не было лишних глаз, прямо среди ночи было решено провести заседание с участием высоких гостей из самой столицы. На повестке ночи стояли два вопроса: уход Александра Дмитриевича на покой по состоянию здоровья и начало реорганизации Завода в связи с его убыточностью с переходом части права собственности иностранному инвестиционному фонду.
— А разве так можно? — спросил Андрей товарища, будто выскальзывая из оцепенения и глядя на него непонимающе.
— Ты, должно быть, газет давно не читал. Уже давно принято постановление и все дела, — грустно буркнул Олег.
— Так ведь план же был. Мы ведь в рост шли. Это ведь Завод, а не овощная лавка. Он ведь наш, — Андрей с трудом подбирал слова.
Они помолчали.
Вдалеке что-то взорвалось. Андрей встал и подошел к окну: повсюду бежали люди и вспыхивали огни. Он вопросительно посмотрел на товарища, и тот быстро завершил свой рассказ: на заседание с участием высоких чиновников из столицы и представителей иностранного инвестиционного фонда Александр Дмитриевич принёс бутылку с бензином и сжег себя вместе со всеми.
Снова грохнуло — на этот раз ближе. Андрею показалось, что по соседней улице в полутьме проехал танк. Откуда-то раздавались приглушенные крики.
— Пойдём, — Олег взял товарища под локоть.
В проёме кухни стояла Лида.
— Не ходи, миленький мой, — закричала она, падая на колени, обнимая и целуя ноги мужа.
Он оглянулся: Артёмки рядом не было.
— Уйди, дура, — сказал он холодно, и они вышли.
Артёмка, прижавшись лбом к холодному
стеклу, выискивал среди людей, бежавших к проходной Завода, своего отца.
Об авторе:
Дмитрий Колисниченко. Родился в Киеве в 1982
году. Журналист.
В 2007 году издал в «Кислороде» (Москва) роман
«На струе». Опубликовал в журнале «Нева» повести «Заканчивался февраль» (2015,
№1) и «Освобождённый» (2016, №1).