Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2015
ПЕКИНСКАЯ
ОПЕРА
1.
Утро
жизни длинной арией зевает.
Дочь сановника служанку подзывает,
отослать велит письмо размером с повесть,
никому не адресованное то есть.
И
приходит ей ответ, на шелке злато:
Здравствуй,
девица, души моей услада!
Если
завтра, пробудившись, к речке выйдешь,
отражение
в воде мое увидишь.
То
волшебная, как водится, водица.
Отразиться
в ней, что заново родиться.
Заглянуть
в нее, что выглянуть наружу.
Но
заглядывать не бойся. Часть потока,
ничего
в судьбе текущей не нарушу.
Это
только отраженье, это только
прежний
свет, куда вернусь, как в воду кану,
и
увижу сон, который снится камню;
и
увижу, возвращаясь к павильону,
к
прошлой жизни и цветенью полевому,
как
лантерны зажигают по веленью
госпожи
(возводят радугу павлинью)
в
красном тереме, в пионовой беседке,
где
зимой – маджонг и вышивка по сетке.
Где
весной дымит жаровня, входит в окна
пряный
жар. Тепла дрожащие волокна.
А
на кане – зелье-снадобье, касторка,
взвар-настойка.
Пахнет приторно, болотно.
В
одночасье чахнет девица, красотка.
И
письмо лежит. Не разобрать, как стерто.
То
ли сутра на бамбуковой скрижали,
то
ли мантра, чтобы впредь не воскрешали.
Как
принять исчезновенье, отреченье?
…Отражение
твое хранит теченье.
2.
Постановки
про войну без передышек,
сцены
проводов, судьбу опередивших,
в
новом зале смотрят сироты и вдовы,
в
новом мире, где развалины готовы
встретить
гибель, как встречают ветерана,
пережившего
Пань-Гу, цингу, тирана,
наводнение
и смуту в Поднебесной…
Совершенномудрый дух парит над бездной.
Было
Долею небесной, стало долькой
в
черном небе над Хутонгом; было долгой
подготовкой
к возвращению в пенаты,
где
зачисленный в живые экспонаты
новобранцам
крутит хриплую шарманку:
сколько
люду порубал за правду-мамку, –
по
столу стучит костяшкой, – за идею…
Правда-маска
прирастает к лицедею.
Сетью
трещин и морщин идет по коже.
Так
прощай, моя наложница, похоже,
зря
талдычили, что время иллюзорно,
но
закапывали деньги или зерна
и
считали дни в согласье с ритуалом,
укрываясь
то прозрачным «ци», то алым
полотнищем
революции бездетной…
Через
годы образ видится везде твой.
Для
вернувшихся, судьбу опередивших,
терракотовых
отрядов поредевших
прозвучит
в последний раз команда сверху.
И
старательные всхлипы скрипки эрху
перекроет
сцена битвы, ловли, травли
под
мяуканье струны и лай литавры;
и
финал – в пандан ракушечному горну…
Звук
наполнит тьму и примет ее форму.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Только
теперь, когда умер эмир,
телеэфир
сквозь помехи
выдал
нам тайну, что кончился мир
от
Арарата до Мекки,
и
уцелевших при этом, – а их
мало
ль, в развалинах гетто
спасшихся
чудом калек и заик, –
надо
пристраивать где-то.
То
ли в саду, где Аллахов гарем
ждет
руженосцев джихада,
то ли в аду, где подолгу горим.
То
ли в окрестностях ада
жмется
к стене бывший узник, не рад,
что
оказался на воле,
тычется,
ищет попутчика, брат,
спрашивает,
для того ли
умер
эмир наш, носивший одним
именем
больше, чем Сам Он,
чтобы
глумился посмертно над ним
Рушди какой-нибудь Салман?