Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2014
Вяткин М. У Тани под мышкой был живой уголок:
[сборник]. – М.: Опустошитель, Издательство Икар, 2014. — 84 с. (Серия «Микро»
# 8).
Михаил Вяткин –
московский поэт, часто проделывающий эксперименты в области звуковой и
визуальной формы. В предисловии к своей книге стихов «После абсурда»[1] он характеризует свои литературные
поиски как «постабсурдизм», т.е. как некий следующий
абсурд, неизбежно возникший после заката предыдущего. Иными словами прежние
алогизмы учтены и оставлены, так сказать, за скобками. Сталкиваясь с очередным
абсурдом (количество которого, увы, не уменьшается при смене эпох), поэт
описывает его по-своему, но и опираясь на опыт предшественников. В сущности,
именно так и выглядит поэтика Вяткина.
Его новая книга с
весьма причудливым и вместе с тем замысловатым названием «У Тани под мышкой был
живой уголок» — вовсе не обыкновенный поэтический сборник, как может ошибочно
показаться, но единый поэтический путеводитель по вышеупомянутому живому
уголку.
Поскольку вся
конструкция книги организована по игровым законам, и всё происходящее на ее
страницах опять-таки подчинено правилам игры, то и вступительный текст «Наивдада у себя дома», выполняющий функцию не то пролога,
не то предисловия, построен не совсем серьезно. Во вступлении Вадим Климов
вводит читателя в пространство книги: мы буквально «заходим в подъезд дома, где
живет московский поэт Михаил Вяткин, ищем лифт, который оказывается не сразу
перед глазами, а спрятан за перегородкой, к которой еще нужно спуститься по
лестнице»[2] — потом мы садимся в лифт,
едем на нужный этаж, встречаем поэта, который после короткого диалога
превращается в Хамиила Тявкина
(а вслед за ним Хармс становится Хремсом) и так
далее. Наконец, мы в квартире.
Наш маршрут
регламентирован витиеватым строением книги / квартиры – потому предисловие
имеет подзаголовок «между лифтом и прихожей». После этого мы ненадолго
задерживаемся в прихожей (в этом разделе помещен только один текст),
затем идем в гостиную, ванную, спальню и на балкон. Однако есть и обратный путь,
правда, существенно отличный от пути внутрь квартиры. От конца книги к ее
началу расставлены 12 так называемых «Причеклюнов» —
коротких полузаумных частушек, прочесть которые по
порядку можно только перевернув книжку вверх тормашками. Естественно путь
обратно значительно короче пути туда, но он также заумен, как загадки Сфинкса.
В основе
большинства поэтических текстов, из которых составлен этот сюрреалистический
путеводитель по квартире поэта, лежит тот или иной абсурдистский сюжет, имеющий
под собой явную сновидческую платформу. С таким
сюжетом, например, мы сталкиваемся в той самой «прихожей» — герой Вяткина
опускается на колени у воды, кладет в воду ладони:
<…> Лодка
немного покачалась
Вынырнула и
разбилась о лицо
Но я ничего не
почувствовал
А когда
распрямился и встал на ноги
У меня было уже
две головы
ЛИНВАЛА-ЛИНВАЛА
По щекам стекали
какие-то непонятные капли <…>
Как бы странна и
алогична ни была эта или другая картина, нашему вниманию она преподносится как
нечто само собой разумеющееся, неотъемлемое от пространства квартиры, в которой
мы волею случая оказались. Помимо этого, в тексте появляется одна из центральных
тем книги (и весьма популярная тема в литературе), а именно тема двойничества, даже самого процесса раздвоения. Далее нам
неоднократно встретится такое раздвоение: «Какие-то нитки и пустое стекло // двоечувствие двоемыслие»
(Этюд №3), «два глаза да и те – на разных
сторонах лица» («Он выглянул…»); «На лице у него нарисовано другое лицо /
Только более вытянутое / И прокошенное / И насекомое» (Рецепт №3) и т.д.
Итак, герой-хозяин
жилища, он же Хамиил Тявкин,
рассказывает нам истории, одну за другой, а мы вынуждены всё принимать на веру,
поскольку никакого остранения не прилагается. Так,
нам рассказывается о той самой Тане, чье имя вынесено в заглавие книги, что у
нее был живой уголок под мышкой, но, будучи непонятой и не принятой, она «не
выдержала заплакала / Вышла на перемену и уехала из СССР»; или же вот, мы
узнаем о некоем существе (человеке?) по имени Бы, который «перепутался с
Наполеоном» и «если бы не выстрелил себе в глаз / Из обратной стороны самопала
— / Завоевал Бы Эльбу и Москву»; или же нам рассказывают о Человеке-из-Носа,
который спросил у своего соседа: «Может выбрать для своего существования / Ну
хотя бы глаз?» — и получил ответ: «какой смысл? нет никакого смысла!» и т.д.
Вяткину удается
выстроить собственное, легко узнаваемое повествование о причудливых
трансформациях, свидетелем которых становится его герой. Но об этом герое мы
толком ничего не знаем, потому как непосредственно лирических текстов у поэта
почти нет. Как правило, лирические интонации шифруются, и читателю остается только
догадываться о интерпретациях той или иной строки.
Кроме того,
характерной чертой вяткинских текстов является
графически маркированная полифония: практически каждое стихотворение книги
имеет многоголосную структуру: реплики либо разделены строфически,
либо ответная реплика (этакая антистрофа) написана полужирным шрифтом и
ритмически контрастирует с предыдущей. Помимо многоголосия, в этих текстах
обычно встречается особая система пауз, которые либо расставляются, как и
полагается, между словами, по одной за раз, либо множатся там, где следует
сделать паузу подлиннее, либо вовсе исчезают там, где никакой паузы делать не
нужно. Таково, например, следующее стихотворение из «гостиной»:
Плакали до слёз
Только вот – людей
не было
может быть
спрятались или исчезли
То есть в самом
начале – были
Их потом долго
помнили
А потом руками
развели и плакали до слёз
Тогда ПланетаЗемля по особенному завертелась
И ДеревьяИвы над водой наклонились
И Ласточки юркнули
в другой – обрывистый берег
может быть кто-то
и теперь помнит
<…>
В
начале точно – были люди
Здесь
действительно звучит два голоса (или больше, но графически маркировано именно
два), но вряд и у нас есть основания говорить о стройном диалоге. Однако нет
сомнения, что говорящие слышат друг друга, оба говорят на одну тему, но с
разной интонацией и ведут свои рассуждения в несколько разные стороны. Что
касается удлиненных пауз – наряду с тире и промежутками между строф, они, надо
полагать, выполняют функции отброшенных автором знаков препинания.
Выстраивание
постоянного диалога безликих персонажей опять-таки связывает тексты Вяткина с
вышеупомянутой темой раздвоения. Читатель не знает наверняка, диалог (полилог)
ли это или же лирический герой попросту бормочет себе под нос какие-то
бессвязные слова, разговаривает сам с собой, не предполагая ни слушателя, ни
собеседника. Поэтическое пространство вяткинской
книги герметизировано, его внутренние механизмы сокрыты от наблюдателей,
странствующих по загадочной квартире, как обыкновенно от нас сокрыта суть того
или иного сновидения.
Таким образом,
нашему вниманию представляется этакий полифонический абсурд, опирающийся на
вполне прочную внутреннюю логику. «Его поэзия устроена так, — пишет о стихах
Вяткина Георгий Геннис, — что из невнятицы
перебивающих друг друга голосов, шёпотов, стонов вырастает образ растерянного
человека, лишь припоминающего с трудом, кто он и что и зачем в этот мир явился»[3]. Формулировка, безусловно, верна, именно
так и выглядит текст Вяткина. Поэт, вобравший в свое творчество инструментарии
ОБЭРИУ, сюрреалистов и дадаистов, выстраивает свой собственный лабиринт
смыслов, внимательно подбирая и расставляя слова с тем, чтобы ненароком не
взять ничего случайного.
[1] Михаил Вяткин. После
абсурда. Ред.-сост. Владимир Климов. Вст. статья
Сергея Бирюкова. — М.: Библиотека журнала «Дети Ра», 2008.
[2] Здесь и далее цитаты из
предисловия и стихотворений М. Вяткина приводятся по изданию: Вяткин М. У Тани
под мышкой был живой уголок: [сборник]. – М: Опустошитель, Издательство
Икар, 2014.
[3] См. врезку на обложке:
Михаил Вяткин. После абсурда. Ред.-сост. Владимир Климов. Вст.
статья Сергея Бирюкова. — М.: Библиотека журнала «Дети Ра», 2008.