Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2013
Писать о поэзии
Егора Летова в каком-то смысле — простите за каламбур — бессмысленно. Летов давно
стал, выражаясь языком Lurkmore, примером «взаимоисключающих параграфов». Его творчество
близко самым разным людям, в том числе и диаметрально противоположным по уровню
образования, достатку, социальному положению. Мало найдется людей младше сорока
лет, хотя бы раз не оравших в компании под гитару песню «Все идет по плану». Такая
вот парадоксальная реализация ленинской формулы «искусство принадлежит народу».
Летов запет и замылен теми самыми компаниями, то есть нами, растиражирован и растащен
на цитаты. Тем не менее, поэзия Летова может — и должна быть — проанализирована,
и такие попытки уже предпринимались[1].
«Все, что угодно,
лишь бы не нравиться вам»
Эти строки Мирослава
Немирова (песня «Я хочу быть любим», альбом «Коммунизм», исполнение Летова) применимы
ко всему поэтическому творчеству нашего героя — да и вообще к его манере подачи
своего материала. Эта манера, с одной стороны, привлекала, восхищала и завораживала
«перемен требующие сердца», с другой стороны — существенно затрудняла адекватное
восприятие летовской поэзии. Особенно это касается ранних альбомов и концертных
выступлений. «Ну что такого в этом примитивном музоне, непонятных, порой бредовых
текстах, эпилептических скачках на сцене человека с вечно немытыми волосами?” —
мне (да наверняка и вам) часто приходилось слышать такие или подобные недоумения.
Итак, яркими отличительными чертами поэзии Егора Летова являются ее агрессивность
и эпатажность.
«Когда б вы знали,
из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» — писала Ахматова. Поэзия Летова
произрастала из столкновения с советской действительностью. «…творчество начинается
тогда, когда вокруг тебя, вне тебя нет того, чтобы ты хотел увидеть или услышать.
Я постепенно пришел к тому, что хотел услышать определенную музыку и определенные
тексты. Но так как их в реальности не нашлось, я был обязан создать их сам»[2]. Лирический герой Егора Летова находится в активной оппозиции к
конформизму, тягости, серости окружающего его бытия.
Ты не способна прожить одна
Тебе необходим уют
Ты не способна пойти на крутой протест.
Я ненавижу женщин
Я ненавижу женщин
Я ненавижу всех
Таких, как ты,
Похожих на тебя.
(«Ненавижу женщин», альбом «Поганая молодежь»)
В этой ранней
и прямолинейной песне сформулирован пафос противостояния обыденности, свойственный
поэзии Летова. В этом смысле его творчество укладывается в идущую от поэтов-романтиков
линию противопоставления Художника и бюргера, порождающую романтическое двоемирие.
Сид Вишез умер у тебя на глазах
Джон Леннон умер у тебя на глазах
Джим Моррисон умер у тебя на глазах
А ты остался таким же, как и был.
(«Харакири», альбом «Так закалялась сталь»)
Также Летов сознательно
наследовал футуристическому эпатажу, будучи начитанным и образованным человеком.
Стремление уйти от «гладкости», «прилизанности» официальной советской поэзии приводило
к созданию диких, буйных, неприглаженных, дышащих энергией текстов, которые неотделимы
от музыкального ряда и атмосферы выступлений. Для усиления эффекта Летов активно
использует грубую и обсценную лексику, а также обращается к физиологической тематике.
Один лишь дедушка Ленин хороший был вождь,
А все другие остальные — такое дерьмо,
А все другие — враги и такие мудаки,
Над родною над отчизной бесноватый снег шел…
(«Все идет по плану», альбом «Все идет по плану»)
В это трудно поверить
Но надо признаться
Что я насрал на мое лицо…
(«Насрать на мое лицо», альбом «Тоталитаризм»)
Благодарные губы запечатал гвоздь —
Как бы что нечаянно не прорвалось.
Обреченной рвоты непокорный пульс —
Это небо рвется изнутри кишок…
Собрав всю волю воедино, умело тормози толчок
Тошнота, тошнота…
(«Тошнота», альбом «Боевой стимул»)
«Эстетические
разногласия с советской властью» закономерно привели Летова и к политическим разногласиям
с ней.
Шагай на красный цвет и нарушай правопорядок,
Законам и запретам поступай наперекор.
Назло!!
Поперек!!..
(«Поперек», альбом «Война»)
Дешевые трагедии внутри загона.
Они объявили нас вне закона.
И солнышко светит, детишки играют,
А нас убивают домами, гробами,
Словами, кроватями и люберами,
Матерыми гримасами святых Ильичей.
…и когда уже нечего будет терять,
мы поплачем и тупо промолвим «насрать…»,
оставаясь в живых из-за веской причины:
мол, в подобной стране западло умирать…
(«Повезло», альбом «Все идет по плану»)
Пока мы существуем, будет злой гололед
И майор подскользнется, майор упадет
Ведь мы — лед под ногами майора!
(«Мы — лед», альбом «Тоталитаризм»)
Цикл закончен, пора по местам!
Победителям выдан похвальный лист!
Но при любом госстрое я — партизан,
При любом режиме я — анархист!
И когда послезавтра заколотят в дверь,
Уходя в андеграунд, я встречу винтовкой
Новый 37-й!
(«Новый 37-й», альбом «Так закалялась сталь»)
Тифозные бараки черепных коробок
Газовые камеры уютных жилищ
Менты, патриоты, костыли, ремни
Сплошная поебень, поебень, поебень
(«Все летит в пизду», альбом «Армагеддон-попс»)
В последнем тексте
ясно виден и пафос безысходности, ведь Система давала адекватный ответ, в том числе
и на «низком», обыденном уровне:
Харю бьют за длинный хайр
Харю бьют за гребешок
Харю бьют за heavy metal
Харю бьют за рок-н-ролл
Волна патриотизма
Волна патриотизма
(«Волна патриотизма», альбом «Некрофилия»)
«На высшем уровне»
ответ был куда более жестким. Когда футурист-«будетлянин» Давид Бурлюк сравнивал
облака с «вечерними писсуарами», за ним не гонялось КГБ, и ему не угрожала психиатрическая
лечебница. Летов же в свое время разделил судьбу диссидентов, попав на три месяца
в лапы карательной психиатрии. Удивительно, но жесточайше прокормленный нейролептиками
поэт смог превратить свинец принудительного лечения в золото последующего творчества.
Вполне возможно, что этот опыт расширения границ сознания volens nolens определил
его позднейшее обращение к психоактивным веществам, повлиявшее, в свою очередь,
на более позднюю его поэзию.
«Ходит дурачок
по лесу, ищет дурачок глупее себя…»
Влияние на поэзию
Егора Летова заговоров, заклинаний, вообще обрядовой поэзии могло бы стать темой
отдельного исследования, выходящего далеко за рамки данной статьи. Летов щедро выкладывает
нам целую колоду оппозиций «нормативному», «правильному», «упорядоченному», логически
обусловленному бытию, опять-таки во многом наследующую футуристической поэтике.
«Художник увидел мир по-новому и, как Адам, дает всему новые имена»[3]. А как можно увидеть мир по-новому? Только выйдя тем или иным образом
за пределы «нормативных» состояний. Очень характерна в этом смысле песня «Про дурачка»,
написанная, по свидетельству автора, в энцефалитном бреду на основе древнерусского
заклинания на смерть:
Ходит дурачок по лесу,
Ищет дурачок глупее себя.
Ходит дурачок по лесу,
Ищет дурачок глупее себя.
Идет Смерть по улице, несет блины на блюдце,
Кому вынется — тому и сбудется.
Тронет за плечо, поцелует горячо.
Полетят копейки из-за пазухи долой, ой!..
(«Про дурачка», альбом «Прыг-скок»)
Повторы и обращение
к архетипическим образам смерти, блина как солярного символа, солнышка парадоксально
смыкаются в песне с современными образами. Летов как будто пытается «заговорить»
реальность, победить ее хитростью, чтобы уйти живым:
Светило солнышко и ночью, и днем,
Не бывает атеистов в окопах под огнем…
…А сегодня я воздушных шариков купил,
Полечу на них над расчудесной страной.
Буду пух глотать, буду в землю нырять
И на все вопросы отвечать: «Всегда живой»!
Другая оппозиция
«норме» — это мир детства. Не зря альбом «Прыг-скок» полностью называется «Прыг-скок:
Детские песенки». И на нем Летов неожиданно выступает как автор тонких, оригинальных,
самобытных и вместе с тем соотносимых с традицией народной поэзии лирических текстов
— «Про мишутку» и «Отряд не заметил потери бойца» (к данному тексту мы обратимся
ниже).
«Про мишутку»
имеет подзаголовок «Песенка для Янки», что как бы оправдывает «отклонение» от прежнего
жестко-эпатажного-антисоветского дискурса. Трогательно-щемящая история плюшевого
мишки, попавшего все-таки на небо, может быть прочитана как интерпретация библейского
«будьте как дети». Чтобы обрести небо, рай, надо быть чистым и незамутненным персонажем
мира детства. И тогда маленькие, нелепые усилия ведут к большому результату:
Плюшевый мишутка лез на небо прямо по сосне,
Грозно рычал, прутиком грозил,
Превращался в точку, значит, кто-то там знает,
Значит, кто-то там верит, значит, кто-то там помнит,
Значит, кто-то там любит, значит, кто-то там…
Интересно, что
столь любимый Летовым Алексей Крученых включил в свою книгу «Поросята» стихи 12-летней
девочки Зины В., а Летов, по его собственному свидетельству, использовал в альбоме
«Лениниана» (1989) «уникальную запись детской народной песни «Это было в городе
Черкасске» в душевном исполнении моей малолетней племянницы»[4].
Еще одна оппозиция
«норме», более значимая для Летова — это «безумие» в широком смысле слова, которое
может быть понято по-разному. Это «священное безумие» художника, которое сродни
шаманскому трансу и способно открыть неведомое, непостигаемое в нормальном состоянии:
Я не чувствую прикосновений
Я не помню о том, что знаю
Я за рамкой людских представлений…
Я летаю снаружи всех измерений
(«Снаружи всех измерений», альбом «Зачем снятся сны»)
Также это и сугубо
психоделические состояния:
Воробьиная, кромешная, пронзительная,
Хищная, отчаянная стая голосит во мне.
Вечная весна в одиночной камере…
(«Вечная весна», альбом «Сто лет одиночества»)
И, конечно же,
это просто сумасшествие, как в посвященной самоубийству бывшего гитариста «Гражданской
обороны» Дмитрия Селиванова песне «Бери шинель»:
Неба синь — да земли конура!
Тебя магазин, да меня дыра…
Пока не поздно — пошел с ума на хуй!
Пока не поздно — из крысы прямо в ангелы…
(«Бери шинель», альбом «Русское поле экспериментов»).
«Священным безумием»
проникнуты две, пожалуй, самые сильные песни Летова — «Прыг-скок» и «Русское поле
экспериментов». Первая песня «возникла почти как шаманский ритуал: мы решили с «Кузьмой»
(Константин «Кузя Уо» Рябинов, поэт, музыкант, друг и соратник Летова. — Прим.
авт.) произвести трансцендентный опыт, включить огромную бобину на девятой скорости
и играть в течение многих часов беспрерывно. И часа через четыре из меня пошли,
как из чудовищной огромной воронки, глубоко архаические слова — слова, рожденные
даже не в детстве, но в том состоянии, которое существовало еще до моего рождения.
И эти тексты я едва успевал записывать — из меня шел и шел поток… Я не знаю, где
я в действительности находился в то время»[5]. «Прыг-скок» стал своеобразным темным ритуалом, чудовищным по накалу
и экспрессивности исполнения. Как хлебниковский Ка, свободно перемещающийся по временам
и эпохам, герой «Прыг-скока» обладает способностью моментально переходить из мира
мертвых в горний мир (то есть опять-таки выходить в «нечеловеческие», «ненормативные»
миры):
Ниже кладбища
Выше солнышка
Ниже кладбища
Выше солнышка…
прыг — под землю!!
Скок — на облако!!
Прыг — под землю!!
Скок — на облако!!
«Русское поле
экспериментов» стало своеобразной «энциклопедией русской жизни» в ее самом темном
проявлении. «Мой запредельный уровень прыжка выше собственной головы — сама заглавная
песня».[6] Явно рожденный в «нерациональном» состоянии сознания, один из самых
ярких, емких и исчерпывающих образов Летова, ценнейший для понимания самой сути
русского народа. Бескрайнее хтоническое пространство, засыпанное снегом, всепоглощающее
темное, навье, женское начало, утроба, рожающая то, что в нее засеяли — таково «Русское
поле экспериментов».
А снег все идет, а снег все идет,
Русское поле источает снег…
(«Русское поле экспериментов», альбом «Русское поле экспериментов»)
Песня осозанно
или неосознанно конфронтирует с известной советской песней «Русское поле» на стихи
Инны Гофф, где показана другая — плодотворная, плодоносящая, а не пожирающая и угрожающая
— ипостась Русского Поля. Есть и менее очевидные примеры, в частности, песня «Насекомые»
(альбом «Армагеддон-попс»), написанная, по свидетельству автора, «под глубоким впечатлением
и влиянием шаманской ритуальной поэтики северных народов»[7].
«Среди зараженного
логикой мира»
Еще одна важная
черта поэзии Егора Летова — это абсурдность. На первый взгляд многие его тексты
представляют собой просто бессмысленный набор слов. Но…
«Пространство
футуристической книги организуется не как стройное и связное целое, а как своеобразный
дисконтинуум. Оно насыщено пустотами, аритмией и диссонансами, принципиально фрагментарно
и лишено линейной, причинной связности. И при рассмотрении этих книг как целостного
организма при всей их очевидности и ясности всегда остается некая «изнанка», нечто
ускользающее от языка понятий», — пишет Е. Бобринская, в частности, о книгах Крученых
и Хлебникова[8]. Эти же слова практически в полной мере могут быть применены к
поэзии Егора Летова. Для ее адекватного понимания нужно вспомнить выражение Крученых:
«Читать в здравом уме возбраняю!»[9], да и вообще обладать хотя бы некоторым представлением о поэтике
будетлян и ОБЭРИУ. Кроме того, действительно нужно отрешиться от привычного восприятия
поэзии, несколько перенастроить свою «оптику».
Справедливости
ради надо отметить, что Летов — автор совершенно разных по художественной ценности
текстов. Например, текст песни «Иуда будет в раю» может быть воспринят и в рамках
заявления итальянского футуриста Маринетти о том, что он «сравнивает фокстерьера
с кипящей водой»[10], и просто как набор случайных слов. Тем не менее, последнее с
лихвой компенсируется великолепным оксюмороническим припевом:
Под пьяным забором нетленной любви
В своем отраженье узнайте Махно
Поймали в мешок золотой огурец
Карманный фонарик плачевно погас
«Тах-тах, ты убит» — прокричали вдогон
Ломая посуду диковинных фраз
Но Иуда будет в раю.
Иуда будет в раю.
Иуда будет со мной.
(«Иуда будет в раю», альбом «Все идет по плану»)
Более тонкий,
изящный вариант абсурдистской эстетики реализован Летовым, в частности, в более
поздней песне «Офелия»:
Далекая Офелия смеялась во сне
Пyзатый дpозд, мохнатый олень.
Пpивычно пpошлогодний наpисованный снег
Легко, светло и весело хpyстит на зyбах.
Hаpядная Офелия текла чеpез кpай
Змеиный мед, малиновый яд.
Резиновый тpамвайчик, оцинкованный май
Пpосpоченный билетик на повтоpный сеанс.
Влюбленная Офелия плыла себе вдаль
Сияла ночь, звенела земля.
Стpемительно спешили никого не таясь
Часы в свою нелепyю смешнyю стpанy.
Послyшная Офелия плыла на восток
Чyдесный плен, гpанитный востоpг.
Лимонная тpопинка в апельсиновый лес
Hевидимый лифт на запpедельный этаж.
Далекая Офелия смеялась во сне
Усталый бес, pакитовый кyст.
Даpеные лошадки pазбpелись на заpе
Hа все четыpе стоpоны — попpобyй поймай.
(«Офелия», альбом «100 лет одиночества»)
Тут можно обнаружить
«структурированный абсурд»: во-первых, кольцевую композицию стихотворения, во-вторых,
действие в третьей и четвертой строке первого, третьего и пятого четверостишия,
в-третьих, буквализацию метафор — спешащие часы и разбредающиеся дареные лошадки.
К тому же в целом стихотворение представляет собой климакс, при исполнении интонационно
оформленный. Это сочетается с набором простых, конкретных слов, создающих причудливую,
сюрреалистичную картину, превращающую Офелию в какую-то Алису в стране психоделических
чудес.
«Отряд не заметил
потери бойца»
Четвертая характерная
особенность поэзии Егора Летова — это большое количество самых разнообразных цитат,
разброс которых просто поражает. Опять-таки мы находимся в плену сценического образа,
заслоняющего начитанного, наслушанного, разносторонне образованного поэта и музыканта,
каким, без сомнения, был Летов. В его текстах встречаются постоянные отсылки к советской
культуре. Летов даже не задирал советской культуре подол — он просто пришивал «не
туда» и «не тем местом» ее начинающие желтеть кружевные воротнички. Советский дискурс
переосмысливался им как трагически — вроде лаконичного «солдатами не рождаются —
солдатами умирают» («Солдатами не рождаются», альбом «Так закалялась сталь»; обыгрывается
заглавие второй части романа-трилогии Константина Симонова «Живые и мертвые») или
бессмысленности оппозиции системе в песне «Повезло» (альбом «Все идет по плану»;
цитируются строки из известной песни на стихи Павла Григорьева):
В родной стране умирать роднее,
Мой единственный шанс — это быть сильнее.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней,
так и иронически:
я смотрю в окно
за окном темно
в желудке плавает чай
в поле растет молочай.
С Новым годом вас, дорогие товарищи!
(«В поле растет молочай», альбом «Тоталитаризм»).
Крайне интересна
интерпретация Летовым строки из песни на стихи Михаила Светлова «Гренада», благодаря
разучиванию на школьных уроках музыки изрядно навязшей в зубах у юных (и не очень)
советских граждан. Летов выдергивает фразу «Отряд не заметил потери бойца» из «высокого»,
«огнеглазо-романтического» раннесоветского дискурса и делает ее частью двустороннего
образного параллелизма, характерного для народной поэзии:
Глупый мотылек догорал на свечке.
Жаркий уголек, дымные колечки.
Звездочка упала в лужу у крыльца.
Отряд не заметил потери бойца…
(«Отряд не заметил потери бойца», альбом «Прыг-скок»)
Примечательна
перекличка с текстом оригинала:
Отряд не заметил потери бойца
И «Яблочко»-песню допел до конца.
Лишь по небу тихо сползла погодя
На бархат заката слезинка дождя.
Если у Светлова
природа все же скорбит о смерти бойца — в рамках абсолютно русски-размашистой, утопически-планетарной
истории русского паренька с «испанской грустью» («Я хату покинул, пошел воевать,
чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»), то у Летова это абсолютно частная история,
констатирующая не-значимость человеческой жизни. (В скобках заметим, что сейчас
для адекватного восприятия цитат из советской культуры порой нужны развернутые пояснения,
так как мы живем в совершенно ином культурном пространстве).
Летов активно
обращался и к самым разным пластам западной культуры, порой неожиданно сталкивая
ее с советской, как в уже упоминавшейся песне «Бери шинель» (название известной
песни Булата Окуджавы из кинофильма «От зари до зари»), неожиданно завершающейся
словами «Like a Rolling Stone» (один из хитов Боба Дилана шестидесятых годов). Конечно
же, мы можем вспомнить и иронически-горькую «веселую науку дорогого бытия» («Мимикрия»,
альбом «Мышеловка»; название работы Ницше), и такие же «сто добровольных лет одиночества»
(«Сто лет одиночества» с одноименного альбома; название романа Маркеса), и «зреющую
в обугленном небе» «невыносимую легкость бытия» («Невыносимая легкость бытия» с
одноименного альбома; название романа Кундеры). Многие цитаты неочевидны; так, «Ужас
и моральный террор» написан во время совместных с Ромычем Неумоевым прогулок по
уральским склонам, неожиданно вдруг припомнив некую сцену из фильма Копполы «Apocalypse
Now»[11]. Интересно, что библейские цитаты у Летова подвергаются предельно
эпатажному «развенчанию»:
…в начале было слово
все слова — пиздеж
(«В начале было слово», альбом «100 лет одиночества»)
На седьмой день ему все остопиздело!
(«Сто лет одиночества», альбом «100 лет одиночества»)
А своеобразным
апогеем на этом альбоме становится песня «Евангелие», заканчивающаяся такими строчками:
Задуши послушными руками
Своего непослушного Христа.
Это вполне логично
в рамках футуристического пафоса отрицания всех авторитетов, сбрасывания их с «корабля
современности» и общего протестного характера лирики Летова.
Подводя итоги,
хочется заметить, что поэзия Егора Летова — это своеобразный шифр (и в то же время
ключ) к пониманию темной стороны русского бытия, его изнанки, «пато-логии русского
ума»[12]. Это зарифмованный ужас русской жизни, пугающий и привлекательный
одновременно. Лирика Летова еще ждет своего внимательного, вдумчивого исследователя.
Будем надеяться, что дождется.
[1] См., в частности: Янкелевич М. Егор Летов и Александр Введенский
// http://grob-hroniki.org/article/2004/art_2004-09-xxc.html
[2] Летов Е. Егор Летов: именно так все и было. Творческо-политическая
автобиография http://www.gr-oborona.ru/pub/anarhi/1056980189.html
[3] Крученых А.Е. Декларация слова, как такового // Крученых А.Е. Кукиш
прошлякам: Фактура слова. Сдвигология стиха. Апокалипсис в русской литературе. —
М.: Таллинн,: Гилея, 1992. — С. 43-44. — С.43.
[4] Зина В., Крученых А.Е. Поросята / Рис. К. Малевича. — СПб.,1913;
Летов Е. Егор Летов: именно так все и было. Творческо-политическая автобиография
//www.gr-oborona.ru/pub/anarhi/1056980189.html
[5] Летов Е. Егор Летов: именно так все и было. Творческо-политическая
автобиография // www.gr-oborona.ru/pub/anarhi/1056980189.html
[6] Летов Е. Егор Летов: именно так все и было. Творческо-политическая
автобиография // www.gr-oborona.ru/pub/anarhi/1056980189.html
[7] Летов Е. Егор Летов: именно так все и было. Творческо-политическая
автобиография //www.gr-oborona.ru/pub/anarhi/1056980189.html
[8] Бобринская Е. Визуальный образ текста в русском кубофутуризме //
Экспериментальная поэзия: Избр. статьи / Сост. и общ. ред. Д. Булатова. — Кенигсберг
— Мальборк: Симплиций, 1996. — С. 32—53. — С. 36-37.
[9] Крученых А. Е., Алягров. Заумная гнига. Цветные гравюры О. Розановой.
— М., 1916. — С. 3.
[10] Маринетти Ф.Т. Первый манифест футуризма / / Называть вещи своими
именами:
Программные выступления мастеров западноевропейской литературы.
— М.: Прогресс, 1986. — С. 158 —162. — С. 160.
[11] Летов Е. Егор Летов: именно так все и было. Творческо-политическая
автобиография //www.gr-oborona.ru/pub/anarhi/1056980189.html
[12] «Пато-логия русского ума. Картография дословности» — название
книги современного отечественного философа Ф.И. Гиренка (М.: Аграф, 1998.).