Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 3, 2013
Авраам
Аврам идет по пескам из Ура в Харран,
а затем, почти нон-стоп, — в Ханаан.
Потому что зван.
Под ногами верблюдов — пески,
под песками — шеол отцов
от ядра до мантии и коры.
Наверху, среди скал и песков,
все живое живет в ожиданьи росы,
без вселенской тоски.
Жаждут все — от верблюда и до раба,
с горбами и без горба,
старики и дети чужой жены,
скорпион и сова.
В Ханаане все будет не так —
там избыток росы, меда и молока —
изобильна земля.
Но грустит Аврам:
— Господин, почему я зван?
Для чего мне земля и стада?
Ты же знаешь — бесплодна моя сестра-госпожа-жена,
одинока моя душа.
Авраам пересек Иавок, перешел Иордан.
Раскинул шатры. Родил.
За рекой остались пески,
как потомки издалека,
как стада светил.
Давид
У Давида – кротость и красота,
пророческий дар
и крепость, и щит.
И, кроме своих двоих,
соседская есть жена.
Он любим.
Иоав как пес у его ноги.
Он порвет любого, кто спорит с ним –
с господином, царем моим.
Даже царский сын, который неправ,
полощется на ветру,
повисши на волосах,
со стрелой в боку.
Все, кто искали его души,
поносили его,
изрыгали хулу,
не оставили по себе следа –
прибиты скалой,
расколоты о скалу.
Тем не менее, плачет Давид.
О прежнем несчастном царе,
о друге, о сыне,
который неправ.
Пока болеет дитя
Вирсавии
он при тусклой свече
глотает слезы.
А умерло – перестает.
Умершее не нуждается во враче.
Потому что когда ты прав
и красив, и любим,
и повержен безбожный враг,
и повсюду кровь –
на ступнях и руках твоих,
когда наказан уже
и прошлого не вернуть –
остается одна надежда,
одна печаль,
единственный путь.
2012
Перекликаются электрички –
то ли свергают высокое напряжение,
то ли делают более лучшими пути сообщения.
Третьего не дано.
Немота пугает.
Движение заразительно.
Подозрительно даже то,
что не подозрительно.
Во дворе отсутствуют кошки,
как впрочем и двор.
Движение транспорта
затруднено.
Моя несистемная оппозиция
покупает суппозитории,
выдвигает условия,
сдает в полицию.
Обилие вероятностей схлопывается до нуля.
Я хватаюсь за руль, но меня убрали с руля,
как чебурашку,
заброшенного из Алжира,
Туниса, Египта, Сухума –
горячей точки на карте мира.
С мандаринами из Китая.
Китай как на ладони,
когда о нем ничего не знаешь.
Жизнь – Китай.
Какая-то вот такая.
***
Когда-нибудь все ветки повторятся
в серебряную сетку постоянства.
Когда весна на саночках придет.
А там вода, вода и гололед
зачехардит за дырочками в лужах.
Я здесь давно, и я себе не нужен,
покамест март и маркий календарь.
А солнце смотрит даже на январь.
Весна – не главное. Припрятана водичка.
На голой веточке одна-другая птичка.
Всё маются, хотя уже тепло
проводит полосы и тыкается в пятна.
Зачем весна? Ну да, весна приятна,
и все-таки на что тебе она?
Пустых ветвей серебряная сетка
занесена и брошена. Как метко
вода водой от вод отделена!
Родительская суббота
От прошлого, если смотреть под углом
Останутся лица, останется дом.
Пусть умерли люди и стены ветшают,
Но память живая такая большая,
Что в ней поместились и в ней заждались
В тебя обращенные слово и жизнь
Ушедших, как видится, как говорится.
Но это в тебе продолжает и длится
Хожденье, движенье и скачущий взгляд,
А в них — оглянись на минуту назад,
И годы проступят из этой минуты —
В них все устоялось, все то, по чему ты
Скучаешь, возможно, к чему ты бежишь,
Как в руки отца набегает малыш.
***
Все, чем время не богато,
чем земля не дорога
мне откроется когда-то
в стане главного врага.
Чем пустоты не наполнить,
чем бы ветошь не зажечь –
все мне хочется чего-нить
для Эребыча сберечь.
Боже, Боже мой крылатый,
Мёд и Пламя под ребром,
от меня меня не прятай,
сделай белым серебром!
Чтобы в праздники и будни
по серебряной трубе:
– Люли-люли, буди, буди, –
лились песенки Тебе.