Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2013
Об авторе: Давид Паташинский родился
в 1960 г. в Москве. Жил в Новосибирске, окончил Новосибирский
электротехнический институт. Автор трех книг стихов, в т.ч. «Рассвет перед сном» (М.,2008). С 1991 г. в
Израиле, с 1997 г. в США. Живет в г. Манси (штат Индиана).
***
Серое ты мое, нерусское поле,
светит туман, и в окошко летят цветы,
и прорастают в твоем голубом подоле
золотые гудзоновые мосты.
Знал бы я прикуп, жил бы тогда не шибко,
сочные собирая столбы,
верстовые, они отмечают ошибки
состарившейся судьбы.
Еще вчера улыбаясь голосу менестреля,
песо бросая ему в лицо,
мокрого места от нас не оставит время,
сохранив только бронзу и колесо.
Серое мое, окружающее пространство,
кто руки тебе за спину закрутил,
наш садовник все залепляет зеленой краской,
не зная других картин.
Вот мы и режем себя на живое и неживое,
и солнце в глаза нам и не посмотрит уже,
и борона, наевшись пустой травою,
находит кролика на меже.
волчье
Идет толпа нога в ногу
над резонансным мостом,
печальный волк одиноко
луну качает хвостом,
глаза горят угольками,
загривок дыбом стоит,
клыков задумчивый камень
холодным светом блестит,
людей читает, как травы,
росой прибиты к земле,
его мохнатые лапы
в седой пушистой золе.
Рука не трогает руку,
красны с утра лопухи,
а что уснул на пиру ты,
на то и звезды легки,
оставил женщин друзьями,
а сам и жить невдомек,
такой больной обезьяне
советом страшным помог,
играют пальцы сонату,
звенит в ушах барабан,
когда не выдержал сна ты,
читай меня по губам.
Роняет у-уу злых метелиц
хрустальный плеск на
луга,
и воробьи разлетелись,
и трезв вчерашний слуга,
волчара горло тугое
на горизонт распрямил,
дугой полночного воя
укрыв изменчивый мир,
где пробирался сквозь душ
ты
необозримый покой,
заснув под утро, подушку
прижав колючей щекой.
времена
года
Хочешь, подарю тебе палые
листья,
дождь отдам наперегонки с
июлем,
дерево, которое так
смолится,
страну, которую мы еще
завоюем.
Хочешь, отдам тебе небо в
алмазах,
в кофейную осень убегу
лосем,
а если меня горячим медом
намазать,
стану опять милым и
безголосым.
И страну, которую мы
понимаем,
давно запретили, не
вставая с постели,
хочешь, я стану сам себе
маем
расцвету там, где листья
все облетели.
Подарю тебе рябины спелые
гроздья,
золотых лисичек в корзину
тебе кину,
а утром к нам пожалует
одна гостья,
и я запою, как положено
арлекину.
Стены
ответят молчанием беспокойным,
дождь вынет молнию из почерневших ножен
и зарежет страну, которую мы не помним,
пощадив людей, которых забыть не можем.
***
Любовь, такая, брат,
наука, что не захочешь, а поймешь,
глядишь в глаза — такая
сука, что посадил ее на нож,
заговорит, еще кислее
вечерний воздух вниз упал,
но все равно остался с
нею, и без нее ночей не спал.
Любовь захочешь и
получишь, да так получишь, что гляди,
а что другие — им до кучи
ж, такая ж музыка в груди,
ее печалью зеленея, не
зарекаясь больше впредь,
а что другие были с нею,
так это плюнуть-растереть.
Сегодня день такой
паршивый, и солнца нет, как ни проси,
а за окном идет служивый,
последний пасынок Руси,
в его руках любви
котомка, в его ногах земля сыра
поет пронзительно и
тонко, и настает et cetera.
***
Последнее время стало холодно жить,
последние песни поет молодой рассвет.
А ты держи меня, спать уложи.
Не говори, что состоим в родстве.
Это родство душ убивает хуже любви.
Жена, муж. Вареные соловьи
пустых сердец уже не дают дрозда.
Такая судьба. Оказалась тоже пуста.
Если горит, это горит звезда.
Как правило, на самом конце креста.
Последнее время ляжет на горло сну.
Если воем, значит, зовем весну.
Если холодно, значит, ложимся спать.
Знаешь, куда во сне придем умирать,
в какую страну, где нас забыли все,
в густой траве, на речной
золотой косе.
***
Посчитал меня между
делом, правду помня и веру мня,
до последних мозгов задел
он, больше нету их у меня
а потом до любимых
нервов, до обугленных середин,
до реликтовых пионеров,
неподкупен и невредим.
Наш корабль утерся чалом,
паровоз улетел на юг,
так изысканно промолчал
он, что навстречу ему встают,
принимая стаканчик
мятной, ничего уже не хотел,
утираясь ладонью мягкой
между прочим и между тем.
Укоризненным пешим шагом
сквозь растерянные дворы,
время новое разрешал он
на исходе пустой поры,
до унылых бровей отважен,
до сибирского никуда,
до последних увядших
скважин доходила его вода.
Плохо стало, а ты не
плюхай словом маленьким по ногам,
нареки себя невезухой, да
на тощей груди наган,
вороненые пальцы паник в
наготе жестяных аллей,
оловянный сжимая краник,
о погубленном пожалей.
Посчитай меня, капитан
мой, дорогой подполковник мой,
расскажи, за которой
тайной отпускаешь меня домой,
по угодливым черным
рельсам, где цыгане сидят, странны,
и играют нам,
погорельцам, на шершавой струне страны.
***
маленький лисонька жаркая
шкурка
снега пушистого полная
доверху
только открылась шкатулка
шкатулка
я добегу я сегодня
молоденький
льдом и рябиной сквозь
синие воздухи
плясом метели на крыше на
крыше
договорю я сегодня
спокойный
слово скажу или два
маленький лисонька
голодно голодно
дайте зарезать теплую
курочку
перьями белыми снегом
таинственным
вот и следы замело
елочная маслинная колкая
трава игл
в золотых мандаринах
тонкие сверкающие
стеклянные шары
снегом протяжным льющимся
льющимся
холодом нижет и вышит
лиловый закат
лисонька сыт и доволен
отправился спать
***
Приходит время золотой
орды, к чему сомненья, час еще не пробит,
сопят в подвале сонные
рабы, вращается неугомонный рубик,
во глубине сиреневых
глубин живут бессоные, чудесные готлибы,
и додекафонические рыбы
поет Нептун, суров и нелюбим.
Приходит время говорить о
том, которого попробовать пытался,
вода под перекошенным
мостом заходится в остервененье танца,
живи, не уставая, клей
конверт, она живая, наступает вельдт,
сухим дождем невозмутимо
лаком, летит в глаза колючим злаком.
Читай меня, дохожий человек, я слов не ведаю, и голос мой неловок,
когда прильну и молодой
молве к ее мольбе неистовых золовок
налаживаю пресные места,
я сам, как курица, не нахожу насеста,
и небо бесконечного
холста темнеет, как заветренное тесто.
Сегодня утро дольше, чем
вчера, солдатика промокшая пилотка,
его любовь навек
исключена геометрическим оскалом околотка,
кокарда отпечаталась во
лбу, ему опять письмо не передали,
и музыка презрительно в
толпу роняет деревянные медали.
***
Холодно так, что поймал в
горсти
горстью другую горсть,
Господи, милый, пусти,
пусти,
выдерни этот гвоздь,
выдержу руку в огне, в
огне,
жаркую долю плыть,
Господи, помня меня во
мне,
не позабудь забыть.