Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2018
Малашенко Алексей Всеволодович — российский востоковед, исламовед,
политолог. Доктор исторических наук, профессор. Один из ведущих российских
специалистов по проблемам ислама.
Странный у меня
получился заголовок. Провокационный, для мусульман
обидный. Но ведь знак вопроса я поставил. Речь идет о гипотезе, или своего рода
метафоре.
Цивилизацию
обидеть нельзя. Как природу. Хотя ее носители могут обижаться. Вот только на
кого? На соседние цивилизации или на самих себя. Все цивилизации велики, у
каждой своя специфика. Все они партнеры по сотворению планетарной
общечеловеческой цивилизации, но все также соперники, стремящиеся доказать свое
превосходство. О межцивилизационных отношениях
написано много, даже избыточно. Интереснее других писали наш социолог Николай
Яковлевич Данилевский (1882—1885), английский историк и философ Арнольд Джозеф
Тойнби (1889—1975) и, конечно, американец Самуэль
Филипс Хантинтгтон (1927—2008), в 1996 году
шарахнувший мир по башке своим «Столкновением
цивилизаций». Скандал — научный и политический — вокруг этого «столкновения»
продолжается и вряд ли когда-нибудь уймется.
Мы, то есть
цивилизации вообще, были и есть необъективны друг к другу. Ищем промахи и
недочеты у соседей и легко их находим. Ошибок хватает у всех, тем паче поводов
для взаимной нелюбви и даже ненависти. Даже когда раздается громкий
примирительный призыв: «Люди, остановитесь, мы же все люди!»,
тут же доносятся реплики типа «да они нехристи!», «да они неверные!», а «эти —
язычники!», а «те — вообще безбожники и либералы!» Вот в России в
последние полтора десятилетия велено не любить Запад. И не любят. Похоже,
искренне не любят.
Но, ребята, мы
же живем в одном заповеднике (космическом). Заповедник называется Земля. Рано
или поздно его не будет. По версии астрофизиков, через 1-2 миллиарда лет Солнце
дотянется до нас своими лучами и все сожжет, а потом — схлопнется,
и тот, кто не сгорел, замерзнет. Как спасительный вариант: всем нам, с нашими цивилизационными спецификами, придется отсюда драпать. А пока, до Армагеддона, надо жить дружно,
приспосабливаться друг к другу.
Сравнивать
цивилизации, выясняя, какая из них лучше, сильнее, а какая хуже и слабее, —
дело опасное. Но и игнорировать то обстоятельство, что носители одной
региональной цивилизации опередили и опережают носителей других, тоже нечестно.
Если одна цивилизация хочет «полакомиться», придавить другую, это тоже
реальность, в каком-то смысле даже неизбежность.
Звучит призыв к
диалогу цивилизаций. Когда нет взаимопонимания, востребованность
диалога особенно велика. Мой друг Евгений, когда
возбудится, начинает доказывать, что никакого диалога нет и быть не может, все
это чушь. Евгений приводит массу убедительных и эмоциональных аргументов, один
из которых звучит примерно так: «Дай им волю — да они нас всех передушат». Читатель догадался, что под «они» он имеет в виду мусульман, а под
«нас» — «еврохристиан», иудеев, Европу, Америку, а
заодно и Россию.
Полемизировать с
процитированным выше «оратором» я не буду. Но если вдруг на секунду признать
его правоту, то невольно задаешься вопросом: а почему? Почему такое отношение
правоверных к неправоверным? Насколько оправданна неприязнь
— пусть и не у всех мусульман, но наверняка у многих. Почему есть у мусульман
это чувство обиженности?
Говорить обо
всем этом сложно. Но говорить-то надо. Иначе тема уйдет на откуп тем, кто
расчетливо пестует в себе неприязнь и злобу.
Что мы знаем о нашем цивилизационном vis-?-vis? Об исламе и мусульманах?
Ислам, как
известно (а это должно быть известно всякому образованному человеку), возник в
начале VII века. В 610 году пророк Мухаммад через
архангела Джабраила получил первое откровение от
Аллаха и начал проповедовать. Это откровение, «Сгусток», изложенное в 96-й суре
Корана, гласит:
«Читай (и
возгласи!)
Во имя Бога
твоего, кто сотворили —
Кто создал
человека
Из сгустка.
Читай! Господь
твой самый щедрый…»1 .
После долгих
гонений, коим подвергались в городе Мекка, где Мухаммад
начал свою проповедь, пророк и его соратники в 622 г. переехали в соседний
город Медину. Их переезд получил название «хиджра». По хиджре, состоявшейся 12
июля 622 г., мусульмане ведут отсчет своего мусульманского времени. По хиджре
день начинается не с 12 часов как у христиан-григорианцев,
а с заходом солнца. В мусульманском году 354 — 355 дней. Отсюда различия в
годах.
В Медине Мухаммад, пророк, ставший политиком, создал на базе
мусульман-мигрантов (мухаджиров) и своих мединских последователей-неофитов — ансаров
исламское протогосударство, с которого все и
началось.
Из Аравии после
смерти пророка в 632 г. началась политическая, военная, и религиозная экспансия
ислама, результатом которой стало возникновение мусульманского мира.
Арабы-мусульмане называли свои походы «футухат», что
переводится как «открытие (перед исламом) новых земель». На западе ислам дошел
до Атлантического океана, на востоке утвердился на побережье Тихого. В Европе
перевалил через Пиренеи, но в 732 г. был остановлен в битве при Пуатье
майордомом франков Карлом Мартеллом. (В арабской
версии эта битва именуется «сражением шахидской
когорты».) Несмотря на поражение ислама, его европейские амбиции сохранились.
Позже ислам проникал на старый континент через Балканы, энергично действовал на
юге будущей Российской империи, а в 1529 г. турки-османы осадили Вену,
захватить которую все же не смогли. Это был пик исламской экспансии.
С того времени
мусульманский мир, и его главная движущая сила — Османская империя, стали
ощущать ограниченность своих возможностей, слабость перед лицом начавшей быстро
развиваться христианской Европой.
И вот какое
занятное совпадение приходит на ум. Примерно за 10 лет до
снятия осады с Вены и главного проигрыша ислама христианству, в 1517 г., некий
немецкий богослов Мартин Лютер публикует свои 96 тезисов, осуждавших
католический Рим, папство и тем самым инициировавших реформацию, которая и предопределила
будущий успех — экономический, политический, военный — христианской
цивилизации. В историческом контексте одновременность провала
мусульманской осады Вены и «реформаторская выходка» Мартина Лютера —
совпадение. Но это символическое совпадение, в конечном счете
обеспечившее превосходство христианского мира над мусульманским. Исламское же
реформаторство запоздало почти на полтысячелетия. И было, следует признать,
хилым и неполноценным.
Жаловаться тут
мусульманам не на кого. Тем более, что потенциал их
цивилизации был и остается огромным. Хотя бы демографический.
Исламская
цивилизация начиналась с нескольких десятков людей, поверивших в проповедь
пророка. В середине XIII века мусульман было от 30 до 50 млн. человек (это
примерная численность населения Багдадского халифата). Переписей в то время не
проводилось, поэтому поверим на слово историкам и демографам.
В 1950 г.
мусульман насчитывалось 330—350 млн., в 1980 — 800 млн., а в конце XX в. — 1,2
— 1,4 млрд. В нынешнем, XXI веке толкуют уже о полутора или даже об 1,6 млрд.
При этом среднегодовой прирост мусульманского населения к началу наступившего
века значительно превышал рост населения у христиан.
Первые три места
в мире по численности населения занимают Китай, Индия и Соединенные Штаты Америки.
Следующая тройка представлена мусульманскими Индонезией, Пакистаном, Бангладеш.
Население индонезийского архипелага в 2016 г. составляло 258,7 млн. человек, из
которых свыше 90% — мусульмане. К 2043 г. Индонезия может обогнать США и выйти
на третье место в мире. Второе место занимает Пакистан — в 2017 г. — 196,2 млн.
человек, к 2100 г. количество пакистанцев может приблизиться к 300 млн.
«Мусульманская бронза» у Бангладеш — 164,5 млн. (данные 2016 г.). Есть еще
Нигерия с населением 186 млн., из которых мусульман — 70%. Несколько стран —
Египет, Турция и Иран — подходят к ста миллионам. Между прочим, в совокупности
население Ирана и Турции превышает население России, с которой эти державы (а
как их теперь еще назовешь?) соседствуют.
Отдельно про
Индию, мусульманское меньшинство (!) которой насчитывает 165 млн. человек.
Тоже, кстати, больше, чем жителей нашего отечества. Меньшинство это растет и к
2050 году, видимо, составит около 300 миллионов.
Неумолимо
растет население «средних» и «малых» стран — Алжира до 40.8 млн. (в 1966 г.
12,1 млн.), Афганистана — 33,4 (в 1965 г. 11,5), Ирака — 38,1 (в 1965 г. —
8,3), Марокко — 34,7 (в 1966 г. — 13,3), Саудовской Аравии — 31,7 (в середине
1960-х — 6-7 млн.), Сирии — 17,2 млн. (в 1965 г. чуть больше 5 млн.). Заметьте,
именно эти в недавнем прошлом ютившиеся на отшибе мировой политики государства
своими кризисами и войнами наиболее заметны в наши дни. Сирия, Афганистан,
Ирак… Вам мало?
Пара слов про Европу, где демография меняется не в пользу
коренного населения. Цифры о количестве мусульман-мигрантов весьма и весьма
разнятся. Их число колеблется от 23 до 40 миллионов. Считается,
что: во Франции мусульман — 9,5 млн., в Германии — 4 млн., в Великобритании — 3
млн., в Италии — 2,8 млн., в Испании свыше 1 млн., в Голландии — 06—1,0 млн., в
Бельгии — 1 млн., в Австрии — около 1 млн. Теперь по процентам: Франция
— 9,6% (по другим данным 13-15%), Австрия — 7, Бельгия — 6, Швейцария — 5,7,
Нидерланды 5,5, Швеция — 4,9, Великобритания — 4,6%. Голова не кружится?
Можно и иные
цифры привести, причем все со ссылками на самые авторитетные органы. По
прогнозам американского PEW Research Center2,
к 2050 году мусульманский процент в Европе будет в пределах 14. В Германии и
Австрии он достигнет 20, во Франции — 18, в Великобритании — 17,2, в Швеции — аж 30%.
(Скандинавские коллеги в такой процент не шибко верят, но в приватной компании,
хлебнув алкоголя, такого процента, скорее, боятся.) Причина шведского страха
объяснима тем, что на сегодняшний день мигрантский
процент на одну душу коренного населения здесь самый высокий в Европе. Вот
венгры, чехи и поляки такого высокого процента не хотят. И не допустят. Премьер
Венгрии Орбан зимой 2018 г. гордо заявил, что его
страна стоит на страже европейской христианской цивилизации. Что с них взять —
националисты, да к тому же недавние коммунисты. А если серьезно, выходит, что
Восточная Европа бережет свою идентичность больше, чем Западная.
Еще одна цифра,
взятая из французского очень знающего журнала «Нувель
обсерватёр». Во Франции среди нынешних школьников
христианами себя назвали 33,2% учеников, мусульманами — 25,5%. Когда только
осевшие на родине Вольтера, Наполеона и де Голля магометане успели так распространиться?
Ну, а о том, что с 2016 г. мэр Лондона — пакистанец Садик Хан, вообще не говорим.
Уж коль речь зашла
о мегаполисах. В Париже — мусульман от 1 до 2 млн., в Лондоне — 1 млн., в
Марселе — 25%, в Брюсселе тоже 25, в Стокгольме — 20, в Амстердаме — 14. Это не
просто проценты, это то, что бросается в глаза на улицах и в общественном
транспорте. На каждом перекрестке, на каждом шагу.
У европейцев
растут опасения за идентичность старого континента, да и за свою собственную
судьбу. Кое-кто вспоминает о предсказании болгарской прорицательницы Ванги, что в 2043 г. Европа станет исламской. Есть на эту
тему и другая шутка: в 2030 г. федеральный президент Германии в своем
выступлении «призывает мусульман уважать права немцев».
Что касается
США, то, по данным Pew Research
Center, там проживают 3,45 млн. мусульман. По другой
информации, мусульман в США больше — 4, 8 млн. или даже больше, а к 2050 г.
мусульмане составят 2,1% населения США. Некоторые американцы считают, что 17 из
каждых 100 жителей США являются мусульманами, следовательно, их количество
составляет 54 млн.
А как в России?
В 2017 г. количество мусульман в Российской Федерации составило около 17 млн.
чел. (по переписи 2012 г. их было 14,5 млн.), то есть более 11,6% населения
страны. Однако политики, в том числе президент Владимир
Путин, а также СМИ, как правило, упоминают о двадцати (с недавнего времени — о
двадцати одном) миллионах, поскольку в число «российских мусульман», правильнее
сказать, мусульман, находящихся на территории РФ, включаются мигранты из
Центральной Азии и Южного Кавказа (от двух с половиной до трех с половиной
миллионов человек).
В 2017 г. глава
Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин
говорил о двадцати пяти миллионах, а один из российских мусульманских идеологов
— даже о тридцати двух, но это уже перебор.
Официальной
конфессиональной статистики в России нет; информация, относящаяся к численности
этно-конфессиональных меньшинств, неточна;
отсутствует ясность при подсчете мигрантов. Так что приводимые здесь и далее
данные носят оценочный характер. Но 21 млн. — цифра вполне реальная. И прав
Путин, когда не делит мусульман на своих и чужих.
А Москва? В
столице мусульман от 400 тыс. до 2 млн. (как вам точность статистики?). Ну и
что? По сравнению с парижами и лондонами
в столице нашей родины исламо-мигрантский фактор
выглядит не столь вызывающе. Случается раздражение, но нет злобы. Не хочу разглагольствовать о причинах этого обстоятельства. Назову
только одну: «наши мусульмане», по сравнению с «гостями Европы», ведут себя
более адекватно. Невозможно представить, чтобы на Казанском вокзале узбеки и
таджики кидались на русских женщин, как это делали арабы на вокзалах немецких
городов.
Никто не
отрицает, что проблемы с мусульманской миграцией существуют. Одна из них, между
прочим, нехватка мечетей. Так постройте же их или дайте мусульманам самим
построить эти храмы с минаретами за свои деньги. Будет только лучше и
спокойнее.
Не надо
забывать, что рождаемость в России в 2017 г. упала на одиннадцать процентов.
Так что, будем вымирать или общаться с представителями иной цивилизации? Прошу
прощения за промусульманский пафос, но ведь,
признаемся откровенно, России от интимной формы межцивилизационного
диалога никуда не деться. Так же как Франции, Швеции, Голландии и иже с ними.
Однако и мусульманам не след «выпендриваться»: женился на иноверке — будь добр
учитывать ее цивилизационную идентичность (хотя это и
не по Корану) и забудь ты наконец про свою полигамию. В
общем, будем искать компромиссы.
Говорят, в 2025
г. мусульман в мире будет 30%, а христиан — в пределах двадцати пяти —
тридцати. А к 2050 г. мусульмане среди 9,2 млрд. землян составят 33%. Кошмар
какой-то. Но исламофобы не должны отчаиваться.
Образ
мусульманской семьи всегда связывался с многодетностью. Однако от этого
стереотипа придется отказываться. Количество детей в мусульманских семьях
сокращается. В 1975 г. на среднюю мусульманскую семью приходилось 5-6 детей, в
2004 — до 4-х, а, например, в Турции и Азербайджане — всего 2,6 ребенка.
Численный рост
мусульманского мира
сопровождается его территориальным расширением, которое происходит по
нескольким направлениям. Во-первых, это Африка, где ислам вытесняет и
одновременно адаптирует местные верования. В 2017 г. мусульмане составляли 16
процентов населения к югу от Сахары. К 2060-му их будет уже 27% (фертильность
тамошних мусульман опережает на 1,1% фертильность христианского населения в
регионе, хотя у последних она тоже немного
подрастает).
Во-вторых, ислам
распространяется по северу и востоку Евразии — на Урал, в Сибирь, на Дальний
Восток, поднимается в верхние широты вплоть до Северного Ледовитого океана. В
Ханты-Мансийском и Ямало-Ненецком округах
мусульманский процент достиг 10-11.
В-третьих, как
уже отмечалось, ислам активно проникает в Европу, формируя свое «исламское
пространство». Как-то незаметно в Европе подрастает третье поколение мусульман.
Можно сказать, что речь не о проникновении, но о своего рода освоении исламом Европы.
В-четвертых,
говоря о расширении мусульманского мира, логично упомянуть бывшие советские
республики Центральной Азии, а также Кавказ, как Северный, так и Южный. Слышу
возражения: дескать, как же так, и Центральная Азия, и
Кавказ были частью мусульманского мира еще со Средних веков. В Дагестан ислам
пришел в VII веке.
Но в XX веке,
после захвата власти большевиками, советское мусульманство оказалось отрезанным
от мировой уммы. «Нашим мусульманам» признавать себя
частью мусульманского мира не рекомендовалось. От мусульман —
узбеков, таджиков, казахов, киргизов, татар, кавказцев — советская власть
требовала забыть, во всяком случае, не акцентировать свою религиозную
идентичность. Вы же советские люди, — взывала к ним официальная
пропаганда.
После распада в
1991 г. СССР началось немедленное, ускоренными темпами возвращение советских
правоверных в лоно мусульманского мира, воссоединение с исламской цивилизацией.
Это и было «исламским ренессансом».
Рост количества
мусульман, расширение «исламских территорий» влияет и всегда
будет влиять на расстановку сил в мире. Никуда мы от этого не денемся.
Мусульманский
мир славен
не только своей бурной демографией и непрестанным распространением. Он еще и
очень богат. В мусульманской земле зарыто 240 млрд. тонн нефти, что составляет
свыше 55% ее мировых запасов. Сами мусульмане считают, что этих процентов еще
больше — 74%. В первой десятке «нефтяных богачей» — Саудовская Аравия — 15,7%,
Иран — 9,3%, Ирак — 8,8%, Кувейт — 6%, Объединенные Арабские Эмираты — 5,8%,
Ливия — 2,8%. Россия с ее
6,1% на этом фоне выглядит не столь внушительно. Мусульманские страны дают
свыше половины мирового экcпорта
нефти.
Запасы
природного газа у мусульман меньше — примерно 15% от мировых. Здесь наиболее
заметны Иран с его 5,97% (третье место после США и России) и Катар с 4,88%.
Зато Катар стоит на втором месте в мире по экспорту, уступая лишь России.
Упомянем и Туркменистан, в планах которого довести экспорт газа до 48 млрд.
кубометров. Правда, Туркменистан это обещает вот уже более двадцати лет.
Мусульмане
убеждены, что нефть является «даром Божьим», которым в первую очередь
осчастливлены арабы, на чьем языке был ниспослан Коран. Значит, Всевышний свою цивилизацию не обидел.
Тезис о нефти
как о ниспосланном свыше даре лежит в основе концепта, именуемого идеологией «петро-ислама». Эта идеология особенно популярна в
Саудовской Аравии, где она служит обоснованием лидерства монархии в арабском и
мусульманском мирах. Эта идеология также именуется саудовским национализмом, а
то даже «теорией расового превосходства саудовцев».
Благодаря
доходам от экспорта углеводородов некоторые мусульманские страны держатся на
верхних ступенях таблицы по уровню дохода ВВП на душу населения, располагаясь
среди наиболее развитых стран Европы, Америки и восточной Азии. Катар занимает
в этой таблице шестую строку, ОАЭ — двадцать вторую, Кувейт — двадцать девятую,
Бахрейн — тридцать четвертую, Саудовская Аравия — тридцать восьмую. По некоторым
прогнозам, подушевой рейтинг валового национального
продукта этих стран в 2022 г. повысится. Катар займет первое место, ОАЭ
переместится на девятое, Кувейт — на восьмое, Бахрейн — на двадцать второе,
Саудовская Аравия — на семнадцатое. Будет ли это связано с высокими ценами на
нефть и газ или с дальнейшим развитием и совершенствованием
финансово-экономической системы, сказать не берусь. Хотя углеводородная
зависимость мусульман никуда не денется (как же это похоже на наше отечество).
«Супружество»
мусульман с остальным миром во многом определялось именно фактором
углеводородов, за контроль над которыми ведется между мусульманами и
европейскими и американскими компаниями острая борьба. Профессор Мичиганского университета Хуан Коул
однажды назвал борьбу за нефть «столкновением цивилизаций между потребителями
нефти и ее производителями…» Если и согласиться с подобным определением, то все
равно надо признать, что победителей в этой «нефте-цивилизационной
схватке» нет, и вряд ли они могут быть. Возможен только компромисс с учетом
всех заинтересованных сторон. Споры, скандалы, взаимные обвинения — сколько
угодно, но деньги прежде всего!
Итак, подводим
предварительные итоги. Мусульманский мир обширен, грозен своей
демографией, богат и… И вот что я забыл, а лучше бы
сказать об этом в самом начале, предваряя прочие рассуждения: этот мир
бесконечно уверен в собственной правоте.
Откуда у
мусульман такая уверенность?
Да оттуда, что
ислам есть последний (ниспосланный Аллахом) монотеизм, вобравший все лучшее от
прочих единобожий. Пророк Мухаммад — «печать
пророков». И не надо, искушенный религиоведческими познаниями читатель,
напоминать мне сюжетные заимствования Корана из Библии, говорить, что шариат
перекликается с иудейским Пятикнижием. Я это и сам знаю.
Не собираюсь ни
с кем полемизировать (а то еще запишут в «исламские радикалы»), но признаем:
мусульманскому простому человеку его религия понятнее, чем простому христианину
его христианская. Попробуйте с точки зрения формальной логики и здравого смысла
объяснить «на пальцах» суть Троицы — тут без богословских мудростей не
обойтись. А теперь скажите, который монотеизм более внятен и последователен?
Коль монотеизм
ислама самый лучший, то и все люди когда-нибудь должны его принять и стать
мусульманами. Ислам «обречен» на окончательную победу, и эта победа есть лишь
вопрос времени.
Так чем же тогда
обижены мусульмане? И имеют ли они право на эту обиду?
Тут-то и
начинается самое интересное. Будучи носителями самой передовой
религии, располагая гигантскими природными запасами, быстро увеличиваясь
количественно, сыграв одну из важнейших ролей в мировой истории, едва не
подчинив себе Европу, а может, и Русь (впоследствии Россию и СССР; верю, что,
не будь князь Владимир любителем выпить, стояла бы на Красной площади вместо
Василия Блаженного мечеть с минаретом выше Спасской башни), правоверные
оказались на вторых ролях, пребывая в зависимости от своих цивилизационных
оппонентов. Проиграли они это самое межцивилизационное
соперничество. Почему и как проиграли — тема отдельная. Надо только задуматься
о том, к чему исторические и цивилизационные неудачи
мусульманства привели в XX — XXI веках и чего нам — мусульманам и немусульманам — следует ожидать в дальнейшем.
Неудачи привели
к обострению исламизма, ставшего политическим, идеологическим и, разумеется,
религиозным трендом, утвердившимся на всех мусульманских просторах. Наряду с
«исламизмом» имеют хождение такие словечки, как салафизм,
фундаментализм, ваххабизм, политический ислам, джихадизм.
Между ними существуют различия, но разбираться в нюансах — дело профессионалов-исламоведов. Для нормального человека все
это почти одно и то же. Главное же то, что для всех — что салафитов,
что фундаменталистов и прочих исламистов — важно, чтобы все жили «по исламу» и
хорошо бы — в исламском государстве. В таком контексте исламизм — наиболее
общее, универсальное определение. По словам ученых из Бруклинского
института Шади Хамида и Рашида Дара, его сторонники борются за то, чтобы «исламские
законы и исламские ценности играли главную роль в общественной жизни». Знаменитый
арабский мусульманский политик, основатель победившего на парламентских
выборах 2011 года тунисского исламского движения «ан-Нахда»
Рашид аль-Ганнуши (его
величают «живым классиком исламизма»), называет исламистами тех, «кто несет
миссию ислама, которая заключается в возрождении и очищении его учения от
ошибочных воззрений; в его воссоединении с повседневной жизнью людей, с их
индивидуальным и коллективным поведением во всех областях…» Подобные трактовки
можно перечислять до бесконечности.
Отдельно о
термине «политический ислам», который ныне не менее популярен, чем исламизм.
Речь идет об одном и том же феномене. Французский исламовед
Оливье Руа полагает, что политический ислам есть
просто-напросто аналог исламизма. Определение «политический ислам» полезно тем,
что содержит признание единства религии и политики. Действительно, ислам политичней, политизированней, нежели прочие аврамические религии. Уместно привести высказывание аятоллы
Хомейни, утверждавшего, что лишить ислам его политической составляющей означает
его кастрацию. А Хомейни в исламе и политике разбирался. Он даже написал письмо
Михал Сергеичу Горбачеву, где объяснял, что
единственный выход для России — принятие ею ислама и построение
соответствующего государства. Кстати, к этому обращению с пониманием отнеслись
некоторые русские националисты. А что, «исламская перестройка», разве плохо?
Вот бы показали мы тогда этим бушам-обамам-трампам…
Теперь опять о
серьезном. Исламизм существует на протяжении всей истории мусульманства. С
поправкой на эпоху исламистом можно считать самого пророка Мухаммада,
не говоря уж о поколениях мусульманских богословов и политиков, мечтавших
улучшить общество и государство, вернув их в лоно истинного ислама. Назову
только двоих — шейха ибн Таймию (1263—1328), которого
и сегодня цитируют исламисты, и Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба (1703—1792).
Исламизм также
именуют радикальным исламом. Это словосочетание подается с негативным
оттенком. Считается, что исламский радикализм обязательно плох и опасен для
окружающего мира. Позвольте отступление. В радикализме как таковом нет
ничего заведомо негативного. Во все времена радикалы были и остаются
главной, даже единственной движущей силой прогресса во всех областях. Без
радикальных решений и действий человечество обречено на вечный застой. Без
него не было б ни огня, не электричества, ни самолета, ни интернета и далее по
списку. Радикализм — вечный поиск чего-то нового.
В нашем случае
речь идет о религиозном радикализме, также имманентно присущем человеческому
сознанию, который отражает понятное стремление к восстановлению традиций и норм
истинной религии. Вообще любая религия не может не быть радикальной. В
противном случае ее просто задавят конкуренты. Радикалами были все религиозные
пророки.
Сформулируем
главную причину подъема исламизма в конце прошлого и в нынешнем столетии.
Она очевидна. В позапрошлом, XIX веке мусульманский мир
продул цивилизационное соперничество Европе. После Первой мировой, в результате которой его последний оплот,
Османская империя, был стерт с лица земли, мусульмане перешли под контроль
Европы. Некогда великая исламская цивилизация оказалась безнадежно отставшей от
своего христианского конкурента, стала периферийной. Это не могло ее не
обидеть. Выход из этого унизительного состояния в ближайшее время не
просматривался.
Да, на Ближнем
Востоке, в Персии, Индии, в Индонезии, даже среди мусульман России звучали
призывы к реформам на западный манер, но они были
относительно робкими и не выходили за пределы местных религиозно-политических
элит.
Но раздавались и
другие голоса. В 1928 г. в Египте возникло движение Братья-мусульмане,
выступавшее за построение истинно исламского общества и государства. Это была
первая современная исламистская организация, дожившая до наших дней, а в
2011 году одержавшая победу на парламентских выборах в Египте. В 2012-м
брат-мусульманин Мухаммад Мурси
на короткое время стал президентом этой страны.
Однако в целом
исламизм большую часть XX века провел в тени. Главными действующими лицами на
политической сцене были националисты, панарабисты,
консерваторы стран Персидского залива. Исламистская же оппозиция заявляла о
себе эпизодически, хотя и жестко. Среди наиболее ярких ее эпизодов упомянем
убийство в 1981 г. египетского президента Анвара Садата, восстание в 1982 г. в сирийском городе Хама, систематические всплески активности ливанской Хезболлы (шиитская версия исламизма)… Однако рассчитывать
на существенный успех исламисты не могли.
После окончания Второй мировой войны мусульманским политикам и генералам, а
это одно и тоже, было не до ислама. В 1950—1970-е гг. перед ними вставал вопрос
о выборе пути развития. Выбор был невелик: следовать опыту бывших метрополий
или попробовать частично использовать казавшуюся привлекательной советскую
модель. В последнем случае можно было рассчитывать на всестороннюю помощь СССР.
К тому же сотрудничество с Советским Союзом ослабляло их зависимость от
западных держав, что было особенно важно для арабов, поскольку обеспечивало им
поддержку Москвы в противостоянии с Израилем.
И советская, и
рыночная модели были имитационными, требовали больших затрат, внешних
инвестиций, а главное — быстрых и решительных реформ. Проведение реформ было
возможно только при консолидации правящей элиты и жесткого управления страной.
А ставшие независимыми мусульманские страны год за годом сотрясали
государственные перевороты (о неудавшихся попытках переворотов говорить вообще
не приходится). Только в Сирии с 1949 по 1970 гг. их было семь, в Ираке с 1958
по 1968 — 4, в Пакистане — с 1958 по 1977 — 3.
Параллельно с
осуществлением имитационных моделей происходило становление еще одного,
третьего варианта — национального пути развития, основанного на местном
историческом опыте. Обращение к идее «самобытного развития» легко понять, если
учесть трудности копирования чужих моделей и возникающие при этом
многочисленные издержки. Национальный путь смотрелся панацеей.
Тяга к такому
пути обнаружилась в каждой стране. Многие такие пути гордо
именовались «социализмами» в сопровождении «национального прилагательного» —
арабский, алжирский, египетский, йеменский индонезийский, иракский и т.д.
Это особенно умиляло советских спонсоров, которые по причине своего
невежества уверовали, что от нацсоциализма до
марксизма полшага. Идея самобытного пути бытовала и в нефтедобывающих странах
Персидского залива, но там он заключался в «сохранении традиционных
монархических устоев». В Иране подобная модель получила название «белой
революции».
Все три модели
оказались неэффективными и в итоге завели в тупик. Непоследовательность реформ,
непреходящий системный кризис, военные перевороты, диктатуры, клановость, семейственность власти, тотальная коррупция,
бедность населения — все это приводило к общей фрустрации, вызывало постоянное
раздражение, недовольство мусульманских масс.
Надежды на
светлое будущее сменились разочарованием. Безысходность заставляла искать иные
варианты развития. Люди задумывались о более надежном выходе из тупика, который
все чаще усматривался в исламе, в его социально-политических и экономических
установках, утверждающих социальную справедливость, демократичность отношений
между властью и людьми. Так обозначился поворот к исламской альтернативе, что
выглядело вполне естественно. «Мусульманская религия, — писал французский исламовед Максим Родэнсон (для исламоведов он — что Карл Маркс для
марксистов), — предлагает своим приверженцам социальный проект, программу для
его реализации на земле».
Выходивший на
авансцену исламизм ставил задачу воплотить в жизнь эту альтернативу, реисламизировать общество и в итоге построить
исламское государство. Исламисты выступают за полную перестройку существующего
общества и государства, за его реформу. Они верят, что, обратившись к
опыту пророка, можно сотворить с учетом всех мыслимых и немыслимых технологий
нашей эпохи современный аналог созданного им в VII веке государства. А далее —
совершить стремительный бросок вперед, опередив обогнавшие их прочие
цивилизации. Тем самым будет подтвержден догмат о превосходстве ислама, и это
превосходство получит наглядное материальное воплощение. Это чем-то
напоминает требующий долгого разбега прыжок в длину или в высоту. Спортивная
метафора здесь уместна, поскольку выше говорилось о состязании цивилизаций.
Траектория
продвижения к идеальному общественному и политическому устройству оказывается
извилистой. Маршрут проходит по двум противоположным направлениям. Он устремлен
в прошлое, где однажды идеальная модель уже существовала, и одновременно в
будущее, где опирающаяся на ислам конструкция будет реализована в современных
условиях. Возврат в прошлое видится стартовой площадкой для продвижения в
будущее. Конечная цель — построение исламского государства. Не подумайте, что
речь идет о том самом ИГИЛе, запрещенном не только в
России, но везде, за исключением его самого. Речь идет об «исламском
государстве вообще», о его идеальном образе.
Теперь
снисходительно улыбнемся и заявим, что исламское государство — утопия, миф. За
что мусульмане имеют полное право на нас обидеться. Однако любая
утопия — религиозная ли, светская, а их на протяжении человеческой истории
появлялось великое множество — от Кампанеллы с его «Городом Солнца»
(1568—1639), Роберта Оуэна (1771—1858), социалистов-утопистов Анри Сен-Симона
(1760—1760), Шарля Фурье (1772—1837), Томаса Мора (1478—1535) с его
антигуманной, предвосхитившей тоталитарные системы «Утопией» и далее вплоть до
советского коммунизма — обретала в человеческом сознании черты реальности, ибо
оказывала влияние, порой грандиозное, на окружающий мир и жизнь
отдельного человека. Увы, из исторического опыта известно, что утопии
беспощадны, и за воплощение утопии приходится платить очень высокую цену. А вам
никогда не приходило в голову, как дорого стоит место в раю?
Тот, кто
полагает исламское государство утопией, все равно обязан
считаться с мнением тех, кто в него верит. А верят в возможность и даже
необходимость такого государства сотни миллионов правоверных. Иначе как
объяснить, что за введение шариатского правления выступает большинство
населения в четырнадцати мусульманских странах — 84% населения в Пакистане, 83
— в Марокко, 82 — в Бангладеш, 74 — в Египте, 72 — в Индонезии… Больше всего
сторонников шариата в Афганистане — 99% и на территории Палестины — 89. Менее
всего — в Азербайджане (6%), Казахстане (10%), Турции (12%). Очевидно, это
следствие в одних случаях марксизма, в другом —
кемализма.
Сколько
приверженцев шариата в нашем Дагестане, сказать не рискую. Достоверных цифр
нет, а если исходить из досужих вымыслов и личных впечатлений, то получится,
что от одного до девяноста девяти процентов. В начале
1990-х проскочила информация: за введение в Дагестане шариата проголосовать
было готово больше половины его тогдашних русских жителей (это на заметку его
нынешнему главе Владимиру Васильеву). Кто знает, будь тогда принят шариат,
глядишь, и девяностые не были бы в этом регионе такими «лихими».
Итак, есть
концепт «исламское государство», пусть объективно и утопический, зато
реальный в глазах сотен миллионов людей. Есть те, кто готовы за него бороться,
то есть исламисты.
Хотя активность
исламизма нарастала относительно плавно, у него были знаменательные вехи,
события, которые остальной мир наблюдал с удивлением и даже оторопью. Первым
таким событием в 1978—1979 гг. стала исламская революция в Иране, воспринятая в
немусульманском мире как отклонение от нормы, временное отступление Ирана от
модернизации. Предположить, что исламский режим просуществует четыре
десятилетия, никто не мог. То был триумф исламизма (шиитского).
Почти
одновременно с иранской революции случилось вторжение Советского Союза в
Афганистан. Афганское сопротивление обрело черты джихада, что способствовало
созданию почвы для укоренения впоследствии в стране исламистской идеологии.
Афганские моджахеды не были исламистами, но пришедшие им на помощь мусульмане
из арабских стран таковыми были. Усама бен Ладен в начале 1980-х начинал
свою карьеру крайнего исламиста именно в Афганистане. В 1996 г. власть
захватило движение Талибан, которое некоторые специалисты характеризуют как
«новый тип фундаментализма».
Менее замеченным
оказался приход к власти в 1978 г. в Пакистане генерала Зии-уль-Хака,
который с самого начала своего правления начал проводить курс на исламизацию,
свидетельством чего стали его попытки привести уголовное законодательство в
соответствие с нормами шариата. (Напомним, что Пакистан возник после распада
Индии в 1947 г. именно как исламская республика, а столицей его с конца 1960-х
стал город Исламабад.)
В 1991 г. в
Алжире местный исламистский Фронт исламского спасения развязал продолжавшуюся
до 2001 г. гражданскую войну, которая унесла от 150 до 200 тысяч жизней. В 1996
г. премьер-министром Турции стал лидер исламистской Партии справедливости и
развития Неджметтин Эрбакан.
Большинство экспертов считало это (как и исламскую революцию в Иране)
случайностью, однако в 2003 г. пост премьер-министра занял Реджеп
Тайип Эрдоган, в 2014 г.
ставший президентом страны и многажды повторявший, что является учеником Эрбакана. В 2006 г. Исламское движение освобождения (ХАМАС)
одержало победу на выборах в секторе Газа. В Ливане доминирующей силой стала
исламистская Хезболла. В 2001 г. в Нью-Йорке и
Вашингтоне произошло знаменитое «11 сентября». В 2007
г. на Северном Кавказе было провозглашено создание Имарата
Кавказ, в девяностые в Центральной Азии заявили о себе Хизб
ут-Тахрир аль-Ислами
(Партия исламского освобождения) и Исламское движение Узбекистана.
И, наконец,
начавшаяся в 2011 г. «арабская весна» увенчалась триумфом, пусть даже
временным, исламизма. Ее результатами стали победа Нахды
в Тунисе, успехи исламистов в Ливии после свержения в 2011 г. Муаммара Каддафи, формирование
мощной исламистской оппозиции в Сирии, приход к власти в Египте в 2012 г.
Мухаммеда Мурси. Апофеоз исламизма — провозглашение в
2014 г. Исламского государства — Великого халифата. От такого оборота событий
все просто обалдели. Если бы в
начале 2000-х кто-нибудь предположил возникновение через полтора десятка
лет «исламского государства», сумевшего продержаться более трех лет, такого
прожектера сочли бы безумным и уж наверняка отказали бы ему в профессионализме.
Никогда не
забуду, как в 2011 г. в Вашингтоне американские коллеги жизнерадостными
голосами доказывали, что на Ближнем востоке вот-вот наступит демократия, а от
замечаний типа того, что «арабская весна» может обернуться «серьезным исламом»,
отмахивались, как от надоедливой осенней мухи. Среди политиков и экспертов
по-прежнему бытует мнение, что исламизм — явление временное, преходящее, и он
априори обречен на неудачу. Оливье Руа, например, в
1992 г. опубликовал книгу под названием «Поражение политического ислама». Почти
десять лет спустя под схожим названием — «Джихадизм.
Экспансия и упадок исламизма» — вышла монография другого известного
исследователя, Жилля Кепеля.
Объясняя неизбежность краха исламизма, арабский ученый Абдель Ваххаб аль-Эфенди
перечислил его основные причины — «истощение утопии перед лицом времени и
власти, конфликты между его разными составляющими и проблема демократии»3 .
Однако практика показала, что эти трудности исламистами были преодолены или,
можно сказать, проигнорированы.
Впрочем, подход
к исламистам все же меняется, и исламизм постепенно перестают считать неким
заведомо грозящим всему миру злом. Публика начинает понимать, что исламисты
бывают разными, и задумываться над тем, что с некоторыми из них можно, а порой
просто необходимо вступать в диалог.
Почему это столь
важно?
Потому что среди
исламистов различимы три направления. Сторонники первого исходят из того, что
исламизацию общества и государства не следует форсировать, — триумф
ислама, пусть и попозже, но все равно наступит. Они чтут конституцию,
законы, участвуют в политической жизни, борются за кресла в парламенте. Для них
самое важное — участвовать в политическом процессе, обрести больший авторитет и
признание. Эти умеренные исламисты без применения насилия сумели добиться
значительных успехов в Йемене, Марокко, Иордании, Бахрейне, Кувейте,
Бангладеш, Пакистане — короче говоря, везде или почти везде. В странах,
где исламистские организации были запрещены, их представители в ходе выборов
часто преподносили себя как независимых кандидатов. Добиваясь успехов
легальными методами, умеренный исламизм стал мейнстримом
в формате исламистского тренда.
Будучи легальным
игроком, умеренный исламизм может становиться не только конкурентом, но вместе
с тем и партнером власти, поскольку негласное взаимопонимание между двумя
политическим полюсами поддерживает баланс и стабильность в обществе и
государстве. В Марокко короли на протяжении долгих лет вели с исламистами
постоянный диалог, в Пакистане исламисты инкорпорированы в правящую и армейскую
верхушку. То же самое (с поправками) имеет место в Йемене и Кувейте.
Представители умеренного исламизма занимают относительно высокие посты в
административных структурах.
Второе
направление — исламисты-радикалы, которые, находясь в оппозиции, действуют
более решительно, выходят за рамки законов, апеллируют к «мусульманской улице».
Они способны прибегать к насилию, однако, как правило, оно ограничено
разбиванием витрин, поджогами автомобилей и драками с полицией. Они избегают
использовать оружие. Для радикалов имеет большое значение фактор времени: они
не собираются откладывать исламизацию общества и государства на потом. Они
торопятся, но в то же время не готовы идти на крайние риски, особенно на
человеческие жертвы.
Казалось бы,
проще всего перечислить несколько существующих в мусульманском мире радикальных
партий и движений. Однако тут оказывается, что придется вновь называть многие
из уже названных выше умеренных партий. Почему? Да потому, что каждая такая
партия имеет в своем составе радикальную фракцию, и в критических ситуациях эта
фракция способна на выступления, которые отнюдь нельзя отнести к разряду
умеренных. Провести водораздел между умеренными исламистами и их радикальными
собратьями не всегда легко. Это характерно и для йеменской партии «Объединение
в защиту реформ», и для иорданского Фронта исламского действия, и для тунисской
Партии возрождения, которая, выступая под исламскими лозунгами, была ведущей
силой в тунисских «жасминовой» и «финиковой» революциях 2010—2011 гг., но глава которой Рашид аль-Ганнуши впоследствии подтвердил ее умеренность,
выступив в пользу мусульманской демократии. Исламистами-радикалами можно
считать и египетских «братьев-мусульман». Однако и у них радикальная тенденция
соседствует с умеренной. К радикалам можно отнести и палестинский ХАМАС, хотя свою известность это движение
получило благодаря многочисленным террористическим актам. В США ХАМАС занимает
«почетное место» в списке экстремистских, даже террористических организаций.
Зато в соответствующем российском перечне ХАМАС отсутствует.
К радикальным
исламистам можно отнести нынешний истеблишмент Ирана. Хотя занимающий с 2013 г.
пост президента Ирана Хасан Рухани по своим словам и
делам к радикалам не относится, а вот рахбар (в
соответствии с шиитской традицией верховный правитель Ирана) великий аятолла
Али Хаменеи явно из их числа. Иранская правящая элита
удивительный синтез исламистской радикальности и умеренности.
Кроме умеренных,
радикалов, «умеренных радикалов» в исламизме существует третье направление,
которое именуется экстремистским. Экстремисты
тяготеют к осуществлению своих целей немедленно, «на следующее утро», ради чего
готовы идти напролом, на любые, самые жестокие меры. Они бросают на
небоскребы самолеты, отрезают головы, расстреливают людей на морских пляжах и в
редакциях, давят толпу грузовиками и мотоциклами, бросаются с ножами на
прохожих, убивают христиан за то, что они христиане.
Они одержимы
жаждой мести и мстят не только и не столько «обидевшим» их государствам,
правительствам, но каждому, кто, с их точки зрения, оскорбляет ислам самим
фактом своего существования, своей культурой, своими взглядами. Израильский
ученый Марк Юргенсмейер удивляется тому, что «плохие
поступки творятся людьми, которые, совершая террористические акты, выглядят в
глазах набожных мусульман добрыми, делающими это во имя мировой морали». Я
бы к этому добавил, что чаще иноверцев страдают от своих
фанатично настроенных собратьев сами мусульмане.
Приведем
высказывание одного из наиболее последовательных представителей и лидеров
экстремистского направления, палестинца Абдуллы Аззама
(1941—1989): «Всевышний лучше, чем кто бы то ни было, знает: те, кто могут быть
использованы неверующими или прочими, должны быть убиты, будь они стариками,
священниками или инвалидами…». Подобное заявление неоригинально. Можно привести
немало других высказываний, касающихся того, как следует поступать с теми, кто
прямо или косвенно может стать «сообщником» изменивших истинному исламу, не
может или не хочет поддержать моджахедов. Исключений нет ни для кого.
Террор «красных
бригад», ирландских католиков, разного рода национал-сепаратистских движений в Азии и Африке,
даже чеченский сепаратизм были локальными, направленными против конкретных
объектов. Они носили инструментальный характер. Инициируемый исламистской экстремой террор
глобален. Сегодня теракты происходят по всему миру, а объектом террористов
может стать кто угодно. Теракты организуют и контролируют как крупные (ИГ-халифат, Аль-Каида) организации, так и более мелкие
группы, как те, что признают свою аффилированность
с наиболее известными организациями, так и те, что действуют самостоятельно,
автономно.
На сцену вышли
«серые волки», которые что в Европе, что в России, что в Штатах действуют на
свой страх и риск и сводят счеты с окружающими, не то по личным мотивам, не то мстя за исламскую цивилизацию. Некто Халил Халилов,
расстрелявший в феврале 2018 г. в дагестанском Кизляре из охотничьего ружья
верующих в Георгиевском храме, в своем обращении в Интернете призывал «мстить
неверным». Работавшая в Москве няней узбечка, которая в 2016 г. отрезала голову
своей подопечной четырехлетней девочке, кричала: «Аллах акбар».
Про тех, кто шастает с ножом, топориком, на мотоцикле
или грузовике по европейским улицам, и говорить нечего. Они — психи, но толчком для психоза послужил религиозный фанатизм.
Как заметил
российский писатель Владимир Войнович, «вообще национально и религиозно
обидчивых людей развелось слишком много, и чем дальше, тем они чувствительнее и
агрессивнее». По этим обиженным начинают судить об исламе.
Увы, чувство
обиженности, ощущение мусульман, что их кто-то, проще сказать, Запад обидел,
укоренилось в общественном сознании. Отсюда — требование компенсировать их
экономическое отставание. Отсюда же — стремление его, Запад, наказать.
Нагляднее всего это получилось у Бен Ладена.
Кстати сказать,
и некоторые европейские политики, в свою очередь, ощущают чувство вины за
историческое прошлое, за былую колониальную экспансию. Плохо это или нормально
— думайте сами. Однако в чем виновата одна цивилизация, оказавшаяся сильнее
другой? Почему потомки должны платить за политику предков. Если следовать такой
логике, то и Россия может обидеться на ордынских кочевников. Ох
как за многое обидеться.
Но если уж
обижаться, то только на самих себя. За то, что не смогли выстоять перед
натиском оппонента, за то, что оказались слабее него. И не пестовать в себе
комплекс неполноценности, оборотной стороной коего зачастую оказывается мания цивилизационного величия. От которой
мусульмане, да и не только, тоже страдают.
____________________________________________
1 Перевод Валерии Пороховой. Советую
читать именно этот перевод. Он изящен и точен, хотя некоторые исламоведы и подвергают его критике.
2 Pew Research Center —
исследовательский центр в Вашингтоне, округ Колумбия. Предоставляет информацию
о социальных проблемах, общественном мнении, демографических тенденциях,
которые формируются в США и во всем мире, проводит демографические
исследования, анализ медиа, социальные опросы и
другие измерения.
3 Аль-Кудс аль-Арабий от 29 декабря 1999 г.