Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2018
Арина Обух родилась в 1995 году в Санкт-Петербурге. Окончила
Художественно-промышленную академию им.А.Л.Штиглица,
художник-график. Лауреат Международного Волошинского
конкурса в номинации «малая проза» (2015). Публиковалась в журналах «Октябрь»,
«Дружба народов», «Звезда» и др. Предыдущая публикация в «ДН» — повесть «Муха имени Штиглица»
(2017, № 5). Живет в Санкт-Петербурге.
Розовый
Кролик и другие
Радмиле Чугурович
За соседним столиком
сидел Розовый Кролик. Он снял ушастую голову и внутри
оказалась потная голова фиолетовой бабушки.
Практически у всех
бабушек, которые мне встречались, был такой цвет волос. Фиолетовые локоны
старых фей пушились на ветру, наводя на мысль о
неизбежном. Что когда-нибудь придет старость, и бедность заставит вылить
чернила в тазик и окунуть в него голову. Седина исчезнет, волшебство останется.
Ну и голова кролика
сверху.
Фиолетовый Кролик пил
вишневый морс, ел блинчик по акции «ветчина со сливками» и задорно болтал
розовыми лапами. Справившись с блинчиком, он снова надел кроличью голову и
пошел зазывать людей в эротический магазин.
По большей части на
него реагировали дети:
— Мама, смотри, какой
зайчик! Возьми у него бумажку!
Тут надо отметить, что
фиолетовая сущность Розового Кролика была совестливой и прятала от детей флаеры. Центром ее внимания были мужчины элегантного
возраста.
Однажды все места в
нашем любимом кафе были заняты и Кролик подсел к нам.
Он по-свойски представился: Люба. Люба ела чечевицу и рассказывала, что эта
должность досталась ей по блату, что стариков в такие заведения не берут.
— Вот у меня знакомая
есть. Так она в музее работает. Спит бес-про-буд-но!
Чья-то родственница. Там только родственники работают. Самое блатное место. Она
дома все время спала, а теперь ее на стул в музей пересадили. Экспонат! Я даже
на нее смотреть ходила. Спит, мраморная! Завидую,
конечно. Но кто ж меня туда посадит?! Я и сюда-то еле устроилась. Сын подруги —
директор. Но вам в этот магазин заходить не стоит, даже когда вырастите. Я
лично внутрь не захожу — противно, я костюм с собой ношу, в пакете.
Люба лукавила. Потому
что дальше она стала перечислять весь ассортимент. Сначала на ее лице возникала
невинность — «смотрю, рога какие-то, думаю, а куда это надевают?!», потом
осуждение — «в наше время без этого обходились!», потом блеск
в глазах — «а бельишко там хорошее, хлопок!»
Мы с Милой окончательно
запутались, что привело Любу в эротический магазин — бедность или здоровый интерес к
жизни.
Нам в то время было по
четырнадцать лет, и мы с подругой Милой тоже решили подработать промоутерами. В агентстве «А-Мир». Клеили по городу
объявления в духе: «Срочно! Продам однокомнатную квартиру рядом с метро.
Тамара».
Однажды видим, за нами
гонится какой-то сумасшедший мужик с раскаленным лицом. Срывает наши бумажки,
трясет ими и орет: «Просто уважение надо иметь! Просто уважение!..» И вся стая
белых объявлений летит в мусорку.
Какое уважение? При чем тут уважение?
Мужик указывал в даль. На перспективу обклеенных нами зданий. Все дома
стояли в заплатках. Город с нашей помощью стал похож на нищего.
Еще один смысл слов
этого раскаленного мужика открылся нам позже, когда мы позвонили работодателю с
вопросом о гонораре. Вежливый директор Амир,
поблагодарив нас, объяснил, что день зарплаты — пятница. С этими словами он,
видимо, вынул сим-карту и бросил в Неву. Сим-карта опустилась на дно, и с ней
исчез целый «А-Мир». В пятницу на месте фирмы открылся зоомагазин.
Конечно, фирма
закрылась не из-за нас. Кругом толпились погоревшие квартиросъемщики, у которых
встреча с Амиром тоже была назначена на пятницу. И
все эти люди походили на нашего знакомого раскаленного мужика. Все трясли
объявлениями. Но там, где когда-то находилось кресло Амира,
уже стояла клетка с шиншиллой.
Мила маниакально звонила Амиру
несколько месяцев. После чего на свободном английском передавала мне слова
оператора: «The subscriber cannot to receive
your call at the moment.
Please try again later» — «В данный момент
абонент не может принять Ваш звонок. Пожалуйста, позвоните позже».
Мила понимала эту фразу
буквально.
— Зачем ты звонишь?!
Чего ты хочешь? «Просто уважения»?
После долгих поисков мы наконец нашли идеальную работу. Требовались психологи.
Без опыта работы, без высшего образование и без знания английского языка.
Мы подходили по всем
параметрам.
В обязанности входили
«разговоры с иностранными пенсионерами и инвалидами». И мы представили себе
этаких пожилых веселых фермеров в клетчатых рубашках, которым нужна наша поддержка.
Нас встретили
прекрасные девушки:
— Английский знаете?
— Очень плохо.
— Хорошо, это не так
важно. Вот место вашей работы.
Нас отвели в комнату
розового цвета с затворенными шторами и включенными компьютерами.
— А что от нас
требуется?
— Просто отвечать на
звонки. Английский знать необязательно, для этого есть онлайн
переводчик. Вы должны разговаривать с собеседником и быть готовыми, что он
может попросить вас сделать что-нибудь.
Мы, как козы,
уставились на нашу работодательницу.
— А что именно?
— Ну, например, вас
могут попросить встать. Покрутиться. Потанцевать. Вы же можете танцевать?
И мы представили, как в
этой розовой комнате мы танцуем перед компьютером. И, видимо, козье выражение
наших физиономий стало раздражать работодателя.
— Ну
вы же наверняка делаете это дома бесплатно, а тут вам за это
заплатят деньги!.. Кстати, хорошие деньги. Причем за каждую минуту. Да, и,
может быть, вас попросят расстегнуть пару пуговиц на блузке.
Мы взглянули на свои
майки с драконами.
— В следующий раз
обязательно наденьте что-нибудь с пуговицами.
Пуговицы. Какие
выдумщики эти «иностранные пенсионеры».
— Что смотрите?
Танцевать умеете?
— Да.
И мы начинаем танец в
сторону выхода.
Честно говоря, мы не
бедствовали настолько, чтобы плясать перед клетчатыми фермерами. Родители
выдавали нам на карманные расходы, но хотелось иметь свои деньги. Вольные.
И поэтому мы решили еще
раз попытать счастье и отправились в кондитерскую, которая называлась «Рай».
Кассирша в белом
чепчике, похожем на торт-безе, дала нам стопку флаеров
и велела не уходить далеко от кондитерской. Мол, выйдет и проверит — на месте
ли работники.
Мы добросовестно
предлагали людям «Рай», но народ в него не спешил. Только из вежливости они
брали наши листовки и несли к мусорной корзине, которая уже и без того
пообедала нашими объявлениями.
— Будьте счастливы, а?!
Будьте счастливы! — просил всех Человек-Ролл.
Он зазывал всех в
китайский ресторан «Суши-Роллы» и на его макушке вихлял
хвост креветки. Это был самый жизнерадостный Ролл на свете. Он любил танцевать
около очень грустных людей, которые стояли у светофора и, когда загорался
зеленый, он кричал им вслед:
— Будьте счастливы, а?!
Будьте счастливы!
Выйдя на проверку,
кассирша из «Рая» увидела, что все наши флаеры в мусорке, и вычла штраф из нашей зарплаты. Сто рублей с
каждой. Итог: пустые карманы.
Узрев, что нас изгнали
из «Рая», танцующий Ролл поспешил к нам:
— Не грустите,
красавицы! Вон там, за углом, «Веселый Апельсин». Там не кинут. Будьте
счастливы, а?!
Да какое счастье?! При чем тут счастье?!
И мы побрели в «Веселый
Апельсин».
Там на наши головы
водрузили шапки-дольки.
…Моя подруга Мила —
сербка, которая родилась в Петербурге, переехала в Москву и снова вернулась в Питер. В классе мы обе оказались новенькими. За партой
встретились два одиночества. Две доли.
И теперь эти горе-дольки раздавали листовки.
Улыбались и просили не сразу выкидывать: «Чуть подальше, пожалуйста, нас
проверяют!»
Двум долькам заплатили
честные деньги. И мы отправились в кафе, где в один присест съели всю зарплату.
— Но меня волнует
будущее, — вздохнув, сказала Мила.
— А будущее — по
самочувствию.
…Нам по четырнадцать
лет. И от этой жизни пока нам ничего не нужно. И ей от нас — тоже. Мы знаем,
что все начнется через год… через два… через пять… начнется
совсем другая жизнь.
Но что-то останется от прежней.
…Останется привычка
всегда брать флаеры у промоутеров.
И выкидывать эти флаеры далеко-далеко от места
стоянки всех этих Кроликов, Гейш, Бутербродов и Брынз…
Мы непременно доживем
до фиолетовых волос. И у каждого эротического магазина нас будет встречать
Люба. (Или это будет наше отражение в витрине?) И Люба снова с достоинством
скажет: «В наше время без этого обходились!»
А на каждом перекрестке
судьбы — и это тоже мы знаем! — нас будет поджидать танцующий Ролл и кричать нам вслед:
— Будьте счастливы, а?!
Будьте счастливы!
Дикий
янтарь
I
Все началось с того,
что она заняла мое место. Я зашла в класс и увидела за своей партой себя.
Это была Амина. Она
сидела так, как будто она уже привыкла каждый день быть мной и не видит в этом
ничего особенного. Я обошла свою парту и села сзади, рассматривая ее
свежевыкрашенный затылок.
Ребята, вы видите, что
она — это я? Или я — это она?
Мои рыжие волосы,
челка, рюкзак, зеленое пальто, родинка на щеке, привычка носить галстуки и
значки. Я узнала ее только по черным бровям. Их она забыла покрасить.
Очень захотелось
сказать: встань, пожалуйста, Амина, с моего места. Но было почему-то неудобно.
Сиди, сиди, конечно, если тебе нравится.
В будущем мы вместе с
ней поступим в художественный вуз. А через два года она с успехом перейдет в
экономический… И для меня у нее найдется несколько
добрых советов.
— Лет через двадцать
Берест станет настоящим мужчиной, и ты влюбишься в него, — говорит Амина.
Она хочет помочь мне.
— Оставь его. Ты
красивая. У тебя в жизни появится мужчина, который захочет заботиться о тебе.
Обязательно. И это не Берестов, понимаешь?
— Понимаю. Нет, не
понимаю. А почему?
— Ты читала «Идиота»? Там была женщина… Которая
долго не могла определиться… А потом ее убили.
Она смотрит на меня
пристально. Я улыбаюсь. Сегодня она купила браслеты, как у меня, и прячет руку
в кармане.
«Амина» переводится с
арабского как — «надежная».
Я могу не волноваться.
Она проживет мою жизнь за меня.
— Он будет любить тебя всегда. И будет любить
тебя еще больше, если ты уедешь… Уезжай, — настаивает
Амина.
Амина всю жизнь делала
все лучше всех. Лучше всех рисовала. Лучше всех пела. Знала несколько языков.
Лучше всех решала задачи. Правильный расчет во всем. Может, и мной у нее
получится быть лучше. Без ошибок.
Нет, она слишком умна.
А Берест считает, что женщина должна быть глуповата.
— Але, привет,
послушай, я встретил девушку — она невероятно тупая. Она прекрасно тупая. Она
такая тупая! Как должна быть женщина. Она не знает, что пирамиды находятся в
Египте, представляешь? Я помогаю ей готовиться к экзамену по истории. Слушай, а
это я тебе звоню? Или это ты мне звонишь? Я?.. Сколько мы не общались? Три дня?
Знаешь, эти три дня я был счастлив. А сейчас услышал твой голос, все вспомнил и
сразу устал. С тобой тяжело. Будь проще.
— Да я простая, Берест!
Я такая простая — пойду сена поем.
Правда, я знаю, где
находятся пирамиды. Но это все.
Берестов — создатель
двойников. Произнося мое имя, он каким-то магическим образом добивается того,
что все его поклонницы рано или поздно красятся в рыжий цвет. Они пахнут, как
свежевыкрашенные заборы. Хотя, названия красок звучат многообещающе: «Веселый
апельсин», «Страстная орхидея», «Нежная лилия».
— А твои волосы, я
помню, пахли сеном и солнцем… — говорит Берестов. — Знаешь, я влюбился в нее
зимой. У нее была шапка, как у тебя. Зимняя, с
косичками. Я как увидел… Сразу влюбился.
— В шапку?
— В Веселый Апельсин.
Теперь, идя по городу,
я встречаю себя на остановках, листая фотоальбомы любимых групп, на концерты
которых не смогла пойти, вижу себя в первом ряду. А в коридорах университета
мой двойник говорит мне: «Здравствуй». Они следуют за мной по пятам, посещая те
же магазины, выставки, фотографируясь у тех же картин.
— Они сумасшедшие?! —
ору я Бересту.
— Да, — отвечает он.
— Они хотят убить меня
и занять мое место!?
— Ты для них божество.
— Они атеистки!
Берестов смеется.
— По-моему, Берест, они
влюблены не в тебя, а в меня, — мстительно говорю я.
Но Берест
снисходительно улыбается и пожимает плечами. Ему кажется, что отныне он
неуязвим.
«Уезжай…» А он повесит мою акварель «Буря» в
своей комнате. И будет водить моих двойников на экскурсии, как в музей. «Это ее
автопортрет. Знаешь, у нее был такой дурацкий
характер… Из-за нее у меня не осталось друзей. Не
осталось никого, кроме нее. А она взяла и уехала».
Если двойники не
пожелают ходить на экскурсии, а захотят в кино или просто прогуляться по
городу, — то он возьмет с собой чемоданчик и, проходя по знакомым местам, время
от времени будет доставать оттуда меня, как старую надежную карту: «Вот в этом
кафе мы сидели с ней. А тут она сказала, что меня не любит. А тут передумала…».
— Заткнись. Ты говорил
это уже сто раз. Давай перейдем на другую улицу.
Но нет, нет в этом
городе «другой улицы».
Со временем двойников
будет все больше. И однажды я приеду в совершенно рыжий город. Осенний город
рыжих женщин…
— Лет через двадцать
Берест станет настоящим мужчиной, и ты влюбишься в него, — как заведенная,
повторяет Амина.
И вот ему сорок. Та же
любовь к полосатым рубашкам, та же привычка хмурить брови. (Берестов, ты не
изменился!) И та же усталость. Но другая усталость, такая интересная усталость…
Но только сейчас тебе
по-прежнему двадцать. А ему сорок.
У вас одинаковые имена.
Вы оба родились шестнадцатого ноября. Ваши дни рождения я буду праздновать в
один день. Или не буду праздновать, но тоже в один день.
Ваша жизнь — это поход
к цели, но основное время вы тратите на сборы. И ждете, когда финиш сам добежит
до вашего старта.
Я слушаю ваши
бесконечные истории. И вы не можете понять — интересно мне это или нет. В такие
минуты надо просто остановиться — не останавливать, а самой…
Замереть. Посмотреть на скалы. (Откуда скалы? Неважно.) Поделать упражнение для глаз. Наводя резкость на
своего собеседника. Затем на скалы. Собеседник. Скалы. И просто сказать:
— Давай поедем туда,
где есть горы и скалы?
— Давай.
И мы едем в Город Гор.
Город его детства.
…Мы гуляем по городу.
Он просит меня запоминать имена деревьев. Тут я жил. Тут учился. На этой горе
провел свою молодость. Смотри, какой вид, нравится? Стой. Я тебя сфотографирую.
Жаль, что тут так много людей сейчас. Они заняли все мои места. Вон там тоже
красиво, пойдем. Видишь мост, до него не так далеко…
До самых сумерек я
брожу по чужому родному городу. По чужой жизни и чужим остановкам.
— Как зовут это дерево?
— Забыла. А это
важно?..
Важно, что небо светило
красным. И ветер пытался разговорить безымянное
дерево. Прозрачно-черный узор под ногами начал шевелиться. Ветка тонко
единилась с веткой. И тень одного листа ложилась на другую очень осторожно, не
делая кляксы, а обретая новую форму.
— Мне столько нужно тебе рассказать, а ты даже
название дерева не можешь запомнить.
Потому что я, как
мечтал Берест, «прекрасно тупая». И я знаю, что ты тоже расцениваешь мое
невежество как великое счастье.
Я для тебя как пустая
корзина для сухих листьев. И ты желаешь заполнить эту корзину всеми своими
воспоминаниями. Сложить туда всю свою жизнь. Рыжие, багряные листья уже
вываливаются, но ты придавливаешь их рукой и несешь новый букет.
— Куда ты опять
улетела? Ты не хочешь меня слушать?
— Хочу.
— Помой черешню.
Мою.
— Смотри на меня! Я же
тебе рассказываю.
— Я слушаю.
— Я твоих глаз не вижу!
Смотрю.
И чувствую себя древним
египтянином на наскальном рисунке: глаз мой и тело смотрят в
анфас. А лицо в профиль.
Мой фараон опять
рассказывает о создании мира. И о своем личном участии. Я подношу ему черешню и
думаю: а где мои непрожитые двадцать лет?!
Они у Доминик.
Это жена. Бывшая. То ли гречанка, то ли испанка, то ли всё вместе —
испанка из Греции. Как Эль Греко. Кажется, его тоже звали Доменик.
Сейчас посмотрю. Точно, Доменикос.
— Знаешь, когда она
впервые приехала сюда, она сказала…
Доминик
все время что-то говорила. Шла и говорила. Перебивала. Становясь все более и
более навязчивой…
Кто бы ни приехал сюда,
станет Доминик. И будет учить имена деревьев.
Но дело было не в ней.
А в чем? Не знаю… Но точно не в ней. Наверное, просто хотелось прожить свои
двадцать лет, вот и все.
Бывший муж Доминик напоминал мне учителя рисунка, который всех
студентов учил рисовать, как он. А если они рисовали иначе, значит, они
рисовали неправильно. Доминик, видимо, тоже рисовала
неправильно. Доминик не желала поддаваться обработке.
Как дикий янтарь.
— Дикий янтарь?
— Есть целый город Дикого
Янтаря.
II
В городе Дикого Янтаря
есть маленький домик на берегу моря. Просто домик. Но если принести в него
краски, то будет мастерская. Я так и сделала.
Еще в этой стране есть
старинный Университет философии. Такая странная профессия — «философ». Для чего
нужен философ? Единственно для того, чтобы учить других быть
философами.
Но однажды этот
Университет закрыли. И все философы ушли в море. Ловить янтарь.
Просыпаясь ранним
утром, я обычно наблюдаю, как философы бродят по воде, протыкая сачками море.
— Барышня, купи янтарь!
— Спасибо, у меня есть.
— У тебя эпоксидка! А у меня настоящий янтарь! Дикий! В шкуре!
— Как это, в шкуре?
— В шкуре, в шубе, в
коже! Смотри!
Пальцы
продавца-философа из янтарной лавки начинают бешено скрести
по камню.
— Видишь, какой!
Настоящий! Необработанный! Кожа у него такая — исцеляет!
— Точно настоящий?
Продавец, нахмурившись,
берет зажигалку и поджигает янтарь.
— Слышишь, как пахнет?
— Слышу.
Слышу лес. Запах
костра, смолы, хвои…
И однажды из колонок
маленького старого радиоволна выплеснула голос. Необработанный, неэстрадный. Голос, как янтарь в коже.
Этим голосом
наполнились открытые сосуды, вазы, кисти, поры холстов — и казалось, что всё в
этом доме имеет к нему какое-то отношение.
Так появился его
портрет. Портрет голоса.
— А что это у него за
спиной — рыба или два крыла?
— Он рыбак.
— Точно не ангел? О, а
тут он на коне!..
— Он казак.
— Да знаем мы его. Он
актер. Образ, а не человек. Кстати, если это воск, то это недолговечно…
Я
всегда рисовала тем, что попалось под руку: брала соль, перец, мускатный орех,
кофе, ваниль, сахар, гречку, газеты и шла готовить картину.
Портрет пока был в
состоянии черных линий. Справа был прикреплен кусок газеты, где еще можно было
прочитать, что погода в августе была очень солнечной для страны Дикого Янтаря.
Я зашторила окна, чтобы слепящий свет не мешал работать. Но солнце, прилипшее к
панорамному окну мастерской, вдруг вывалилось из-за штор и бесцеремонно упало
на портрет.
Кисть провела по солнцу
и окрасила охрой правую часть лица. Заложив несколько цветов, я покрыла все
кипящим воском. Сверху (на крылья и рубаху) положила белый грубый грунт. И пошла заваривать чай, глядя на работу издали. Нужно
подождать, когда высохнет и начать красить.
На следующий день я
покрыла черным цветом рыбу-крылья,
а фон залила темно-синим и желтым. Попадая на воск, краска сворачивалась. Но я
проводила флецем снова и снова — воск покорялся. И любой цвет, даже черный,
казался прозрачным.
Наконец наступил
главный этап — снимать слои воска. Под мастихином черный воск
стружкой полетел во все стороны. А на его месте получилась белая ледяная
чешуя.
А на новом холсте
собралось целое застолье.
Стол состоял из долек
арбуза, краски сочились и капали на пол. В центре я решила посадить его.
А он не садился.
Он сел с левого края
стола. А за ним вдруг стали усаживаться, без спросу, все персонажи его песен. И
каждый находил свое место на холсте сам.
Примерно так же на
выставку собираются гости. Сначала приходят знакомые лица. А потом возникают
персонажи — люди, которых ты совсем не знаешь и поэтому внимательно наблюдаешь
за ними. У какой картины они остановятся? Понравится ли она им? А как они
узнали о выставке? Может быть, они пришли только на фуршет?
Только на фуршет,
обычно, приходят друзья, знающие твои картины наизусть. А незнакомцы… Кто
знает, зачем приходят незнакомцы.
Мне кажется, все
незнакомцы — это ангелы. У которых нет дел на Земле и
они блуждают по выставкам.
— А вы знакомы с его
мамой…? — спрашивает ангел, называя имя Портрета.
Ангел берет меня за
руку и ведет сквозь толпу и стекло. Выставка художественного стекла называлась
«Эволюция иллюзий».
— Познакомьтесь. Это та
самая девушка, нарисовавшая портрет…
Дальнейший разговор
проговариваю про себя всю дорогу обратно: вот ангел берет меня за руку,
познакомьтесь, его родители — художники, все закончили один и тот же вуз, как и
ты, давайте сфотографируемся, замечательно.
И снова по кругу: а вы
знакомы?.. Ангел берет меня за руку…
Ангел еще долго,
долго-долго брал меня за руку. Но потом отпустил. И все опять превратились в
портреты.
Я столько времени
провела с Портретом, что он уже должен был материализоваться. Сесть рядом.
Налить чай.
— Зеленый, черный? С
чабрецом?
Но именно он не оживал.
Хотя все персонажи уже ходили по комнате, городу, выставкам, а он оставался в
раме.
Однажды я
сфотографировала портрет и отправить ему.
Его ответ заключался в
одном значке: кулак и большой палец вверх — мол, «супер».
Жизнь как-то утихла.
Может быть, просто радио сломалось.
С портрета упал кусочек
грунта.
— Если это воск, то это
недолговечно.
Через какое-то время,
просматривая фотографии с концертов Портрета, я вдруг увидела рядом с ним себя.
Конечно, это была не я:
цвет пережат — волосы еще рыжее, чем мои настоящие, родинка на левой щеке ярче
и крупнее и от того заметнее на фотографии, в то время как у меня самой эту
родинку все пытались стряхнуть со словами:
— У тебя пылька на лице.
То есть, на фото был
двойник. Причем он (она) держал в руках огромный помидор.
А под фотографией
сообщалось, что объявлен победитель конкурса «Вести с полей» на лучший урожай,
выращенный на своей даче. Главный приз — билеты в ресторан и на концерт
Портрета, его книги и диски с янтарным голосом. И, само собой, совместная с ним
фотография.
Это была ресторанная
пиар-акция. Сюр, где все
смешалось — кони-люди, песни, люля-кебаб, лечо и томаты.
Такие вот вести с
полей. С приветом от Береста.
Организаторы
настаивали, что помидор актеру очень понравился. Фотодокументы прилагались:
кулак и большой палец вверх — супер.
III
…Я села в машину, и он
тут же начал что-то говорить. Смысла не улавливаю, выхватываю отдельные слова: короч, ну типа, в натуре, ну эта, чо,
реально, ты ж художник, ну как-то так, и это самое, и дело вот в чем.
Разговор об искусстве.
Он достает с
заднего сидения огромный черный рюкзак. Сейчас вынет пилу или топор, все,
думаю, сейчас зашинкует.
— А это мои рисунки, —
говорит он, доставая из рюкзака папку А-4.
Смотрю. Понимаю, что в
рюкзаке по-прежнему лежит пила. Хвалю. Замечаю, что куртка-камуфляж надета на
голое тело.
— Не, ну я реально
долго рисовал, особенно траву — на месяц на дно залег, а с полем ваще заманаца можно.
Смачный хлопок
жевательной резинки, дополнив его слова, завершает образ. Нахожусь в ожидании,
что этот образ растворится, как хлопок жвачки. Нет, не растворяется. И жвачка
долгоиграющая — розовый детский «Орбит». Второй
хлопок. Третий. Ищет в рисунках поле.
— О, поле, смари! Не, ну прикинь, каждую травинку гелевой
ручкой!
Я перепутала машину.
Точно. Ситуация «не стой — беги». Но мы уже едем. На моем лице
высвечивается выражение: «позвонить другу или попросить помощь зала». Мобильник
забыла. Зал пустой: кругом темные безлюдные улицы. На часах двенадцать ночи.
Пытаюсь совладать с лицом. Завязываю разговор о возможных общих знакомых.
— Ты знаешь N?
— Конечно! Друг семьи.
Маринованных миног любит. Мы один раз все вместе в магазин зашли. И она —
интеллигентная женщина! в шубе! — купила маринованных миног, отошла в уголок
магазина и все съела! В магазине! Маринованную миногу. Интеллигентная женщина.
В шубе.
— А почему в магазине?
— Я ж говорю, очень
миногу любит! Заедем на заправку?
Пока он будет
расплачиваться за бензин, я сбегу.
Паркуемся
рядом с кладбищем. Так, если и сбегу, то недалеко.
— Ты какой кофе будешь?
— Американо.
— Я тоже американо люблю.
А я вообще не люблю
кофе. И заправки, кстати. И кладбище ночью тоже не очень. Но надо выиграть
время.
Он хлопает дверью и
бежит через дорогу. Зеленые штаны и куртка-камуфляж. Мужчина в камуфляже может
создать у женщины обманчивое чувство защищенности. Но, по моим скромным
наблюдениям, камуфляж особо предпочитают носить те, кто как воин задолжал в
положенное время Отечеству.
Я пытаюсь открыть
дверь, но безуспешно. А он уже идет обратно и несет два пластмассовых
стаканчика. Желтый и синий. Протягивает мне оба.
— Ты какой выберешь?
Мне все равно, я беру
не глядя.
— Не, ну чисто
эстетически, какой?
Эстет, блин. Задаю
встречный вопрос:
— А почему у тебя
камуфляж на голое тело?
— О, меня сегодня
психиатр то же самое спросил!
А, вот в чем дело!
— Мне справка нужна
была. Я говорю: доктор, мне бы по-быстрому справочку о том, что я нормальный —
права на машину заканчиваются. А он отвечает:
— По-быстрому не
получится.
— Почему?!
— А потому. Почему у
вас камуфляж на голое тело?
— Так я на рыбалку еду.
— А почему от вас
пахнет костром?
— Так с рыбалки еду. Я туда-обратно. Думал, быстро тут у вас всё.
Я усмехнулась.
— А как он понял, что
ты нормальный?
— Не знаю, мы часа два
с ним беседовали.
Камуфляж — тоже кожа. А
под ней три сущности. В профиль — римский легионер, линия лба классически
переходит в линию носа, вид воинствующий. Затем является садовый гном, он
приходит в анфас: детские пухлые щеки, пухлые губы, длинные ресницы. Поставить
такого в саду рядом с гладиолусами — и любоваться, пусть хлопает жевательной резинкой.
Третья сущность обитает
в нем по каким-то особым дням. Четвергам, например. Четным. Или нечетным.
Короче, не сегодня.
И по этим четвергам он
вне зоны доступа. Все же остальные дни — камуфляж, кладбище, парковка, ты какой
кофе будешь?..
Ухожу. Оставляя в
машине весь этот чертов камуфляж, который…
Который,
конечно, — шуба, кожа, шкура дикого янтаря.
И радиоволна снова
выплеснет на берег его голос…
А где-то каждое утро
продавец дикого янтаря тащит на себе огромный рюкзак — янтарный сизифов камень.
На вершине горы стоит
его лавка. Он раскладывает янтарные фигурки, картины, бусы,
браслеты, вазочки, магниты, брелоки, мешая фальшивый янтарь с настоящим.
И каждый день ему задают один и тот же вопрос:
— Точно настоящий?
Он достает зажигалку.
И до самой ночи на
вершине горит огонь.
— Слышишь? — орет
продавец янтаря.
— Слышу!