Русский национализм в исторической борьбе «официальной народности» и «народного суверенитета»
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2018
Паин Эмиль
Абрамович —
российский политолог и этнограф, доктор политических наук, профессор
Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики».
Вопрос о взаимосвязи двух проявлений
русского национализма — государственного, с одной стороны, и общественного,
самодеятельного, с другой, — изучен слабо. Последний появился в России как
носитель идей гражданственности и народного суверенитета, заимствованных у идеологов
Великой французской революции. Автор предлагает вниманию читателей свою
концепцию воспроизводства в истории России политики властей по нейтрализации
гражданского национализма за счет его подмены похожим, но принципиально иным
феноменом — патерналистской идеей «официальной народности», или, иными словами,
государственным, имперским национализмом. Эта политическая технология
неоднократно воспроизводилась в российской истории. Проявилась она и в
современных событиях. Самодеятельный русский национализм во все времена имел
преимущественно антилиберальную направленность, но
автор показывает, что развивался он только в те короткие эпохи российской
истории, когда наблюдалась некоторая либерализация жизни в стране — во времена
«либеральных оттепелей». В периоды же возврата авторитарной реакции затухал и
русский национализм как общественное явление, его вытесняла государственная
идеология.
Трансформация русского
национализма XIX — начала XX века:
от декабристов к черносотенцам
Анализ эволюции идеи нации и связанных с
ней перемен в идеологии русского национализма за два века — с 1790 по 1917 год
— позволяет выделить несколько исторических этапов этого процесса.
1. Появление гражданской концепции нации
как знамени народного суверенитета, народного представительства и
конституционного строя (1790–1833).
Такая трактовка нации появилась задолго
до официального государственного национализма и этнической трактовки нации, и в
течение нескольких десятилетий именно она доминировала в России. В той или иной
форме эту идею отстаивали дворянские революционеры (названные позднее, после
восстания 14 декабря 1825 г., «декабристами»), требовавшие ограничения
самодержавия в России либо за счет установления конституционной монархии, либо
путем введения республиканского строя. Декабристов некоторые исследователи
определяют как первых представителей идеологии национализма в России. В такой
же гражданской трактовке идею нации использовал в 1797 году будущий император
Александр I (тогда наследник престола), который заявлял, что, став царем, он
дарует России конституцию, и «нация изберет своих представителей». Однако после
восстания декабристов, воцарения Николая I, и особенно после польского
восстания 1830–1831 г.г. с его лозунгами национального суверенитета, прежний дискурс о нации и национальном
представительстве как желанной, хотя и труднодостижимой цели сменился
в позиции официальных кругов отрицанием конституции и национального
представительства как в принципе неуместных для России.
2. Огосударствление идеи нации — эпоха
официальной народности (1833–1863)
Одним из важнейших средств защиты
монархии от идеи гражданского национализма стала его замена и вытеснение
другими подобными концепциями. В 1833 г. министр просвещения Сергей Уваров
вывел формулу, ставшую знаменитой в России на века: «Православие. Самодержавие.
Народность». Эта триада должна была выступать заслоном на пути европейского
свободомыслия и антитезой другой триаде: «Свобода. Равенство. Братство» —
базовым идеям Французской революции, которые, по мнению российских консерваторов
того времени, органически неприемлемы для русского народа. Основной новацией в
формуле С.Уварова являлось понятие народности, в честь которой и вся доктрина
получила название «официальная народность». Под ней понималась
прежде всего «преданность России собственным традициям и
самобытному пути», противоположному западным моделям (сейчас
аналогичная концепция называется «особый путь России»). Эта самобытность, по
Уварову, состоит в том, что русский народ не приемлет идею народного
суверенитета, храня преданность православию и самодержавию. «Официальная
народность» — это прежде всего
патриархально-патерналистская идея, исключающая возможность легитимации народом
прав монарха на правление. Власть царя от бога, но народность предписывает царю
моральное обязательство любить свой народ. Он отец народа, поэтому подданные
как его дети должны свято почитать своего самодержавного отца.
3. Начало этнизации идеи нации; появление русского
этнического национализма (1863–1890).
Понятие «народность» плохо приживалось
не только в русском языке, но и в политическом обиходе. Даже славянофилы
1840–1850-х (Константин и Иван Аксаковы, Александр Кошелев, Юрий Самарин и др.)
считали доктрину официальной народности деспотизмом. Все это побуждало
идеологов-охранителей самодержавия продолжать поиски терминов взамен крамольной
«нации». Граф Петр Валуев, один из высших сановников царя Александра II,
обосновывал необходимость замены понятия нация (la
nation) как сугубо политической категории
понятием национальность (la nationalite) — сугубо фольклорным понятием, отражающим
специфику культуры и обычаев народа. Со временем понятие
«национальность» в России прижилось в том понимании, в каком с середины XX в. в
академических кругах стали определять «этничность», или «этническую идентичность»
— общность людей, связанных самоназванием (этнонимом), субъективным
представлением об общем происхождении (этническим самосознанием), а также
некоторыми особенностями культуры, закрепленными передачей из поколения в
поколение. П. Валуев ввел в политический оборот и понятие «национальный
вопрос» (он впервые употребил это словосочетание в донесении царю от 1863 г. о
ситуации на Украине). Первоначально оно имело исключительно негативную
коннотацию и означало угрозу национального (сейчас сказали бы «этнического»)
сепаратизма. Чужой этнический национализм оценивался негативно, а русский?
С каждым последующим десятилетием
российской истории национальная проблематика в России уходила от своих
гражданских корней и приобретала все более яркую этническую окраску. Она
трактовалась с позиций эссенциализма1 как некий набор незыблемых
свойств, изначально присущих тому или иному народу (этнической нации). С конца
1890-х российские славянофилы в споре с оппонентами западниками стали активно
развивать идею С. Уварова о принципиальных и навеки предопределенных различиях
между русским народом и нациями Запада. При этом славянофилы 1890-х (Николай
Данилевский, Константин Леонтьев, Василий Розанов и др.) отказались от наследия
своих предшественников, славянофилов середины XIX в., зато освоили восходящую к
Гердеру2 немецкую
мистическую идею «национального духа», оказавшую ранее сильное влияние и на
С.Уварова, а впоследствии вылившуюся в доктрину «Особый путь Германии». Поздние
славянофилы активно развивали идеи особого пути России и противопоставляли
специфические характеристики национального духа русского народа (терпимость,
сердечность, душевность, великодушие, соборность) обобщенному представлению о
западном менталитете, которому якобы присущи эгоизм, жадность, лживость,
холодная расчетливость. Из кругов поздних славянофилов выросло и то
идеологическое течение, которое стало именоваться «русские националисты».
4. Политическое оформление
русского имперского и агрессивно ксенофобного национализма (1905–1917)
Первая легальная партия русских
националистов «Союз русского народа», возникшая в 1905 г., определила в
качестве важнейшей программной цели своей политической деятельности служение
самодержавию и сохранение империи: «Союз Русского Народа…
поставляет своим священным непреложным долгом всеми силами содействовать тому,
чтобы завоеванные кровью предков земли навсегда оставались неотъемлемой частью
Русского государства»3 . В это же время политически оформилось
и крайне правое, радикальное крыло русского национализма, в программных
документах которого идеи монархизма соединялись с ксенофобией, и прежде всего с
антисемитизмом. Оно получило обобщенное название «черносотенцы»,
призывало к еврейским погромам и организовывало их, так же как и убийство
депутатов Государственной думы, евреев М. Я. Герценштейна
и Г. Б. Иоллоса. Первоначально именно черносотенцы
выдвинули лозунг «Россия для русских», ставший затем общим для русских
националистов принципом политического доминирования этнических
русских в империи, выражавшимся в требовании
предоставления преимущественных прав этническим русским.
Так идея нации, появившаяся в России в
конце XVIII в. как один из признаков ожидания революционных перемен, прежде
всего конституционного порядка и ограничения самодержавия, выродилась в конце XIX
в. в идеологию охраны
самодержавия и имперского устройства. С этого времени под русским национализмом
в России понимали организационно оформленные группы, выражающие идеи
национального эгоизма, великодержавного шовинизма и ксенофобии.
Государственный и самодеятельный
национализм
советского и постсоветского
времени
В Советском союзе национализм был
официально запрещен как идеология, враждебная государственной политике
интернационализма. Вместе с тем эта политика не раз изменялась, и весьма радикально, а параллельно с этим изменялись трактовки
национализма, в результате чего разные социальные и этнические общности
подводились под это понятие.
Американский историк Юрий Слезкин (Yuri Slezkine) полагает, что у основателя Советского государства
Владимира Ленина позиция по вопросу «о нациях и “национальных правах” была
одной из наиболее бескомпромиссных, каких он когда-либо придерживался, его
теория "хорошего национализма" ("угнетенных народов")
образовала концептуальный базис Советского Союза» .
Соглашаясь со Слезкиным по существу, поспорю с его
терминологией. Дело в том, что термин «good nationalism» («хороший национализм») не встречается в
работах Ленина и его соратников, поскольку для них национализм — это явление
сугубо негативное. В ленинской концепции этническая консолидация национальных
меньшинств России против русификации определялась как
«национально-освободительная борьба»; поддержка этой борьбы
большевиками рассматривалась как «установление фактического равноправия», тогда
как термин «национализм» в основном относился к деятельности политических сил,
защищавших царскую власть от имени этнического большинства —
русских, или великорусов как их тогда называли. Такой русский национализм,
именовавшийся «великорусским шовинизмом», решительно осуждался коммунистами.
Этой линии в 1920 годы придерживалось все руководство Российской
коммунистической партии большевиков (РКП/б/), и прежде всего,
Сталин, который отвечал за национальную политику как в
партии, так и в советском государстве. Именно он в марте 1923 года выступил на
XII съезде партии с докладом о ее национальной политике, полностью
соответствовавшим ленинской доктрине. Этот доклад: а) осудил «русификаторскую
политику царизма»; б) поддержал борьбу «зависимых национальностей от
империалистического гнёта»; в) заявил, что и в Советском Союзе сохраняются
«пережитки великодержавного шовинизма, являющегося отражением былого
привилегированного положения великорусов. <…> Поэтому решительная борьба
с пережитками великорусского шовинизма является первоочередной задачей нашей
партии».
Однако уже в 1928—1932 г.г., в период
«Великих перемен», эта политика стала круто меняться, сначала по отношению к
национальным меньшинствам. Сталин, приступив в это время к «коллективизации
сельского хозяйства», а фактически к массовому отъему земли у крестьян, прежде
всего русских, создавал тем самым условия для массового недовольства такой
политикой со стороны громадного большинства населения. Возможно, для перевода
социального недовольства в этническое русло власть стала использовать
разжигание ксенофобии к национальным меньшинствам. Не исключено и другое: начавшийся государственный террор по инерции
распространился и на национальные меньшинства. Так или иначе,
но в 1930-х г.г. этнические чистки и депортации различных национальных
меньшинств и этнических групп стали массовыми, а в 1940-х приняли
беспрецедентный размах: началось тотальное переселение сравнительно больших
народов, насчитывавших сотни тысяч жителей, таких как крымские татары, немцы,
чеченцы и ингуши, балкарцы и карачаевцы, калмыки и др. В 1940-х г.г. Сталин
пересмотрел и свой же тезис о недопустимости «привилегированного
положения великорусов».
Во время Великой Отечественной войны и
сразу после ее окончания в риторике Сталина появились слова о главенствующей и
организующей роли русских. Его решение выпятить роль этнического большинства
сразу же сломало стержень политики интернационализма. Вместо идеи достижения
фактического равноправия страна вернулась к имперскому принципу иерархии
народов, в которой русским отводилась роль «старшего брата», а Россия стала
именоваться «старшей сестрой» в семье советских республик. В декабре 1943 г.
Политбюро партии утвердило текст советского гимна, который начинался словами о
том, что Великая Русь сплотила остальные республики в «союз нерушимый». Еще
одним признаком перелома в советской национальной политике стала ее опора на
традиционализм, фольклорную русскую народность: в массовой пропаганде появились
образы былинных русских героев вроде Ильи Муромца или полулегендарных героев,
таких как средневековый князь Александр Невский и даже царь-тиран Иван Грозный;
были установлены государственные награды, посвященные имперским полководцам.
Все это не было свойственно ленинскому интернационализму.
В военное и послевоенное время в
политике Сталина все больше стали проявляться элементы этнического
национализма. Государство заказывало художественные произведения (кинофильмы,
романы, музыкальные произведения), прославляющие особый русский характер
(например, так называется один из рассказов Алексея Толстого). Одновременно во
многих произведениях в негативном свете, в образе скрытого, замаскированного
врага, были представлены российские граждане других национальностей (особенно
немцы), якобы вредившие России. В 1930—1950 годы советская государственная
пропаганда разжигала фобии по отношению к «народам-предателям», подвергшимся
этническим чисткам и депортации со своих обжитых территорий. В 1948—1953 годах. отчетливо проявился
государственный антисемитизм — в ходе кампании борьбы с «космополитизмом» советских
евреев обвинили в отсутствии советского патриотизма. Эти обвинения зачастую
сопровождались увольнением с работы и даже арестами.
В то время национальная политика Сталина
утратила малейшие признаки сходства с первоначальным вариантом советского интернационализма.
Это было второе издание имперской идеологии «официальной народности». Все
элементы триады Уварова в ней проявились в той или иной форме: «Самодержавие» в
этой политике проявилось в полной мере, поскольку она была не менее
авторитарной и патерналистской, чем во времена Николая I. Сталин был объявлен
«Отцом народа». «Народность», в соответствии с уваровской
концепцией, выразилась в противо-поставлении
русской советской культуры — «чуждой» западной. Лишь вместо православия
использовалась другая государственная религия — марксизм, а фактически —
сталинизм.
Политика государственного русского
национализма («официальная народность») советского типа не допускала
возможности появления самодеятельного русского национализма, который жестоко
подавлялся. Так было при жизни Сталина и еще несколько лет после его смерти. В
1957—1958 годах были разгромлены подпольные националистические кружки «Русская
народная партия», «Русская национальная партия», «Российская
национально-социалистическая партия», Ленинградский студенческий кружок
Трофимова. Все это были небольшие организации, до десяти человек, занимавшиеся
чтением и обсуждением теоретических вопросов, тем не менее, все их члены были
отправлены в тюрьмы на многие годы. Продолжали подавляться и другие формы самоорганизации
этнических и религиозных сообществ. 1959 г. ознаменовался массовым закрытием
церквей, монастырей, религиозных школ и репрессиями против священнослужителей.
Эти репрессии ослабели лишь в начале 1960-х г.г. — в период относительной либерализации,
получившей название «хрущевской оттепели». В это время проявили активность не
только либерально мыслящая интеллигенция, «шестидесятники», но и русские
националисты. По мнению историка Артёма Фоменкова, в
СССР были созданы условия для полулегальной (не разрешенной, но и не
наказываемой) политической деятельности националистических кружков. В 1964—1967
годах в Ленинграде почти открыто действовал национально-религиозный
«Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа» (ВСХОН) — пожалуй,
наиболее многочисленная из всех подпольных диссидентских организаций того
времени (28 членов и 30 кандидатов). Руководил союзом Игорь Вячеславович
Огурцов, намеревавшийся предложить стране православно-почвеннические ценности с
соответствующим государственным устройством. Из материалов исследования А.Фоменкова вытекает вывод о том, что партийные власти и
советская политическая полиция КГБ в какой-то мере сами провоцировали
активность полулегальных групп националистов, стремясь натравить их на
либерально мыслящую интеллигенцию. В какой-то мере эта задача была выполнена:
травлю так называемой буржуазной интеллигенции с националистических позиций
активно вел в 1964—1970 годах. «литературно-патриотический»
кружок «Радонежцы». Туда вошли писатели
националистического толка: Иван Шевцов, Игорь Кобзев, Феликс Чуев и др. С 1963
года журнал «Молодая гвардия», а с 1968-го «Наш современник» становятся
легальными органами русского антилиберального
«почвенничества», а фактически — русской националистической мысли. Эти журналы
и сотрудничавшие с ними писатели (Станислав Куняев,
Владимир Солоухин, Вадим Кожинов и др.)
рассматривались властями как идейные попутчики, действия которых должны были
быть ограничены рамками цензуры и нормами государственной «официальной
народности». Однако на этой волне стали возможными в той или иной форме
отдельные выступления действительно оппозиционных, националистически
ориентированных деятелей искусства и науки, таких как писатель Александр Солженицын, историк Лев Гумилёв, математик и
публицист Игорь Шафаревич. КГБ не сразу применило репрессии к ним, возможно,
пытаясь разжечь конфронтацию между двумя лагерями диссидентов: русскими
националистами и западниками-либералами, однако в советское время такая
конфронтация, если и возникала, то проявлялась сравнительно незаметно и
проходила в основном в корректных дискуссиях на страницах зарубежных изданий.
Общее неприятие советскими диссидентами тоталитаризма было сильнее их
разногласий и блокировало последние. Примером может служить получившее позднее
широкую известность сотрудничество Игоря Шафаревича, проповедника
антисемитизма, с Михаилом (Мэликом) Агурским, ставшим в конце 1980-х видным деятелем
сионистского движения. В 1974 г. они оба, совместно с Солженицыным и другими,
участвовали в Москве в подготовке подпольного (в так называемом «самиздате»)
сборника антисоветских публицистических статей «Из-под глыб», ставшего одним из
символов совместной активности разных слоев советского диссидентского движения.
Можно привести множество примеров взаимной поддержки диссидентов разных
взглядов в советское время, а вот после распада СССР проявились не только
идейные, но и острые политические разногласия между разными течениями бывших
диссидентов. При этом конфигурация как новых
политических союзов, так и линий противостояния оказалась весьма неожиданной.
На первый взгляд
кажется парадоксальным тот факт, что в начале 90-х большая часть новых
организаций русских националистов вступила в союз с коммунистами, при этом с
самым консервативным их крылом — с последовательными сталинистами,
наследниками тех, кто репрессировал их единомышленников и методично замещал
понятие «русский» понятием «советский». Некоторые исследователи
полагают, что это был выбор по принципу «меньшего зла». В
начале 1990-х нужно было либо принять лозунг «назад, в СССР», либо
другой — «вперед, на Запад». Следовательно, приходилось солидаризироваться либо
со сталинизмом, либо с западным либерализмом. И большая часть русских
националистов выбрала сталинизм. Такой выбор, на наш взгляд, был естественным
для идейных наследников «Черной сотни». Только для них Сталин был не столько
лидером коммунистов, сколько имперским правителем. Сталин, так же, как и
черносотенцы, был радикальным антизападником. И
наконец, Сталин был инициатором государственного советского антисемитизма, что
также весьма значимо и ценно для ксенофобов, русских националистов
черносотенного толка. Именно такого рода русские националисты первыми появились
на политической сцене России на закате Советского Союза и в
первые постсоветские годы, создавая новые или вливаясь в уже созданные
политические партии, движения и фронты.
Вслед за Владимиром Малаховым4 , приведу общую схему основных
течений русского национализма в постсоветское время, позволив себе внести
небольшие изменения в его классификацию. Малахов выделяет два важнейших
источника современного русского национализма: «советско-коммунистическую» и «традиционалистски-почвенническую» субкультуры. На мой
взгляд, первую удобнее назвать «советско-имперской», включив в нее как
коммунистических (левых), так и некоммунистических (правых) идеологов
империализма.
Левые имперские националисты. В эту категорию входят прежде всего: Геннадий Зюганов, лидер официальной
компартии (КПРФ), и лидеры мелких, но еще более радикальных левых группировок,
например, «Трудовая Россия». И те и другие возрождали сталинский гибрид
имперского этатизма и этнического национализма. Главным же для национал-коммунистической
пропаганды в то время стал образ «разделенного русского народа» — народа,
рассеченного границами после развала Советского Союза. По Зюганову, «русская
идея» должна была состоять в «воссоединении ныне разделенного русского народа».
В.Малахов выделяет также особую группу посткоммунистов.
К их числу он относит Алексея Подберёзкина, вышедшего из
зюгановской партии и возглавившего движение «Духовное наследие» (Подберезкин
одним из первых стал эксплуатировать и поэтизировать символы империи); Сергея Кара-Мурзы, отказавшегося от сталинизма в пользу более
умеренной левой версии «особого русского пути»; Александра Проханова
— главного идеолога «Народно-патриотического союза России» (НПСР), Эдуарда
Лимонова и возглавляемую им партию Национал-большевиков; молодого
писателя Сергея Шаргунова, депутата Госдумы от КПРФ с
2016 г., и других.
Правые имперские националисты. К числу
наиболее заметных идеологов этого направления, как правило, относят
прежде всего Владимира Жириновского и Александра Дугина. Первый соединяет
антикоммунистическую риторику с радикально выраженной идеей имперской
экспансии, в частности, с декларацией восстановления Российской империи в
границах 1913 года, включавших тогда территории Польши и Финляндии. С 2003 г.
Жириновский и его партия добавили к имперской идее еще и националистический
лозунг: «Мы за бедных! Мы за русских!», а также требование «устранить искусственную
дискриминацию русских». В чем состоит дискриминация русских, Жириновский не
объясняет. Александр Дугин — лидер организации «Международное Евразийское
движение», теоретик цивилизационного национализма,
рассматривающего российскую империю как зону цивилизационного
притяжения славяно-православных и тюрко-мусульманских народов и одновременно
как геополитическую территорию, противостоящую Европе и Америке.
Традиционалисты-почвенники. Им также
присуща имперская идеология, однако на первом месте у них стоит все же не
защита империи, а интересы этнических русских. Почвенники обосновывают эти
особые интересы спецификой культурных традиций, культурной почвы России.
Традиционалисты-почвенники ведут свою советскую родословную не от
государственного национализма, а от советских диссидентов-националистов либо от
полулегальных литературных кружков 1960-х годов, а также литературных
объединений вокруг журналов «Молодая гвардия» и «Наш современник». Часть
почвенников не приемлет коммунизм и сталинизм («белые» почвенники), большинство
же относятся к коммунизму терпимо, некоторые обожествляют фигуру Сталина
(«красно-коричневые»). Всем почвенникам в той или иной мере присущ этнический
национализм: от умеренных его проявлений — как у последователей историка Льва Гумилёва
— до самых крайних расистских, примером которых служили взгляды Виктора
Корчагина, первого издателя русского перевода гитлеровской «Майн Кампф» в постсоветское время. Корчагин и возглавлявшаяся им
«Русская партия» (сравнительно крупная организация, насчитывавшая к 1992 г.
свыше 5 тысяч членов) продвигали в 90-е идею этнически чистого русского
государства. В начале 2000-х радикальные расистские
взгляды представили Александр Севастьянов и Борис Миронов — сопредседатели
«Национально-державной партии».
Русские расисты подразделялись на
светских и религиозных, последние — на православных и «неоязычников»,
или просто «язычников». Православные националисты объединились вокруг таких
политических сил как «Союз хоругвеносцев», «Союз православных братств», партия
«За Русь святую!» и др. «Язычники», как отмечает В.Малахов, основали в 2002 г.
«Библиотеку расовой мысли», которая нашла поддержку у бывшего депутата
Государственной Думы от фракции «Родина» Андрея Савельева.
Официальный национализм, или «официальная
народность»
Так называют политику властей, направленную на
манипуляцию массовым сознанием, возбуждение искусственного традиционализма и
болезненного патриотизма перед лицом неких угроз (зачастую мнимых)
независимости страны и ее самостоятельному развитию.
Интерес к традиционализму проявляла уже
администрация первого президента России Бориса Ельцина. При нем вернулись в
качестве государственных символов и имперский двуглавый орел на государственном
гербе, и имперский триколор в качестве
государственного флага. Популярными стали публичные манифестации религиозности
новой власти и многочисленные фотографии президента вместе с патриархом Русской
православной церкви. И все же, на мой взгляд, Ельцин не столько стремился
повысить свой рейтинг опорой на набирающий популярность традиционализм, сколько
хотел противопоставить исторически традиционные царские символы искусственным коммунистическим. Возрождение Православной
церкви, разрушенной большевиками, также должно было, по мысли Ельцина,
символизировать его стратегическую линию возврата России в естественную
историю, прерванную коммунистическим переворотом. Ельцин проводил политику
«возвращения России в Европу», а его приемник, второй президент России Владимир
Путин, возродил сталинскую политику «осажденной крепости», антизападническую
риторику «холодной войны» и шпиономанию. Ельцин символизировал разрыв России с
тоталитаризмом; при Путине же российские власти рассылали ноты протеста ОБСЕ и
тем европейским странам, которые признали сталинизм и гитлеризм равно недопустимыми
формами тоталитаризма. Ельцин подчеркивал антиимперский характер своей
политики. При Путине доминирующей линией политики России стало «великодержавие», то есть фактически культ империи,
поддержание которого опирается на пропагандистскую мобилизацию этнического
большинства. Политика государственного имперского национализма в постсоветское
время развивалась скачками.
1. Мюнхенская речь Путина, произнесенная
на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 г.,
расценивается большинством политиков на Западе как возрождение «холодной
войны».
2. Присоединение Крыма к России и
военные действия на Донбассе резко усилили конфронтацию.
3. Военная операция России в Сирии поставила Россию
и Запад на грань прямого военного столкновения и взвинтила государственный
национализм.
Каждый виток нарастания конфронтации с
Западом усиливает жесткость высказываний российских политиков, при этом даже
дипломаты апеллируют больше к эмоциям российской аудитории, чем к международной
общественности. Так сирийский кризис подтолкнул главу МИД России Сергея Лаврова
обратиться к этническим страхам россиян, которых он пугает американской
русофобией.
Одновременно возрождается, как в годы
сталинизма, риторика, связанная с якобы особыми культурными достоинствами и
преимуществами этнических русских; после Крыма и Сирии возвеличивается их
воинственность. Кремлевский эксперт Сергей Караганов
говорит, что русские не мастера торговаться, они не большие энтузиасты бизнеса.
Но они выдающиеся воины.
Попытки российских властей обособиться
от мира с помощью демонизации врагов и показного
восхваления русских неоднократно имели место в российской истории. При этом
всякий раз официальный национализм приводил к подавлению национализма
общественного. Так было при Николае I, при Сталине, возродилось это и при
Путине. Именно с началом его президентства большая часть националистических
партий стала лишаться официальной регистрации, а десятки руководителей этих
партий и их региональных отделений были привлечены к уголовной ответственности
за разные преступления, порой мнимые.
Вместе с тем политика либерализации
страны всегда приводила к оживлению самодеятельного национализма. Такое
оживление было в годы хрущевской «оттепели» в начале
1960-х, повторилось оно и в годы правления последнего лидера СССР Михаила
Горбачева (1985—1990 г.г.). В это время появился Народно-патриотический фронт
«Память» (основатель Дмитрий Васильев). Фронт обозначил себя в 1987 году на
неформальном московском митинге в поддержку национализма и против политики либерализации
(горбачевской «перестройки»). Антилиберальная
оппозиционность в еще большей мере была присуща отпочковавшейся от «Памяти»
ультранационалистической организации «Русское национальное единство» (РНЕ). Обе
эти политические организации в октябре 1993 г. выступали (многие их члены — с
оружием в руках) против администрации Бориса Ельцина в конфликте российского
президента с прокоммунистическими мятежниками из Верховного Совета России.
Победу, как известно, одержали сторонники Ельцина, но это не имело негативных
последствий для указанных организаций русских националистов. Напротив, в 1995
году «Память» получила легальный статус (была зарегистрирована Министерством
юстиции как межрегиональная организация), а РНЕ даже пыталась в 1999 г.
зарегистрировать своих кандидатов на выборах в Государственную Думу. В 1990-е
годы, в эпоху Б.Ельцина, были созданы самые благоприятные за всю историю России
условия для общественной и политической самоорганизации населения. Новая
российская власть не запрещала и деятельность большей части националистических
организаций, хотя именно в 1990-е годы русские националисты выступали в
качестве жесткой оппозиции властям.
Еще один период микро-либерализации России
возник в 2008—2012 годах, во время мимолетного правления президента Дмитрия
Медведева. В эти годы появилось такое направление русского национализма, о
котором стоит поговорить особо.
Короткая жизнь антиимперского,
«национал-демократического»
русского национализма
Антиимперский характер
нового национализма. К.Крылов, один из самых популярных
теоретиков «нового» национализма, подчеркивал, что сам национализм в России
начал зарождаться только тогда, когда перешел от имперских, державных ценностей
к идеям защиты общества-нации. Такой переход обозначился, по его мнению, в первой
декаде 2000-х: «Начнем с того, что русский национализм в собственном смысле
слова — явление, по сути, новое. Я отсчитываю его историю примерно с середины
двухтысячных». Русский национализм зарождался как имперский, и до конца 1990-х
годов в движении, которое, по мысли Крылова, необоснованно называлось русским
национализмом, почти «все сводилось к мечтам на тему “как бы нам обустроить
империю”». Национал-демократы
же исходили из убеждения, что последовательный национализм противоположен
имперской идеологии, отстаивающей не народный суверенитет, а суверенитет
повелителя. Национализм, как отмечал К.Крылов, «считает, что государство
— ценность вторичная. Страна существует для народа,
а не народ для страны».
Антисоветизм. Отказ от идеи
империи, переосмысление роли государства и общества привели немалую часть
русских националистов и к переосмыслению сталинизма, который националисты
1990-х выдвигали в качестве своего знамени — именно Сталин, по их мнению,
«собрал русские земли» и необъятно расширил территорию империи русских. «Когда
советское государство развалилось, — писал Крылов, — все идейно русские силы
выступили на стороне коммунистов. И в результате они не смогли выжать из себя
ничего кроме ”красно-коричневого синтеза”», что, по мнению этого идеолога «подлинного
национализма», привело его к краху. В 2010 г. ситуация радикально изменилась,
националистам была предложена совершенно новая идея: «Национализм и
демократия — это практически одно и то
же».
Оппозиционность властям,
«демократический поворот». Первым признаком того, что позднее
назвали демократическим поворотом русского национализма, стало
формирование в его недрах «антисоветской платформы». Одним из ярких ее примеров
было создание отдельной антисоветской колонны на «Русском марше-2012». После
этого многие националистические лидеры все чаще в своих выступлениях стали
открещиваться не только от сталинизма, но и от авторитаризма как политического
принципа. Примечательной особенностью нового русского национализма стала его
демонстративная оппозиционность действующей власти. Представители
национал-демократической оппозиции стали появляться и выступать на
оппозиционных митингах. Так, в Москве на митингах «за честные выборы» в
2011—2013 годах участвовали лидеры Национал-демократической партии Константин Крылов,
Владимир Тор, Ростислав Антонов, Александр Храмов и другие. Еще более
определенно идеи национал-демократии
отстаивали идеологи «Национал-демократического альянса» Алексей Широпаев и Илья Лазаренко. Признаки национал-демократии прослеживались и в публичных
выступлениях Валерия Соловья — лидера партии «Новая сила».
На стыке национал-демократии и противоположной ей державно-имперской модели национализма формировались идеи
Егора Просвирнина — создателя и лидера модного
националистического интернет-проекта Sputnik&Pogrom. Это одна из самых противоречивых
фигур в рядах русских националистов. В своих программных текстах в 2010—2012
годах он яростно критиковал советский коммунистический режим, метафорически
сравнивая его с ночью («…посреди ясного русского дня внезапно наступила черная
коммунистическая ночь»), и уделял большое внимание необходимости
демократических перемен на благо этнических русских: «Своим идеалом
мы видим русское национальное демократическое
правовое государство, с экономической жизнью, построенной
на началах законности и свободной конкуренции».
Все это сближало Просвирнина с
национал-демократическим течением в русском национализме. Вместе с тем антилиберальная риторика большинства текстов Sputnik&Pogrom, сквозящая в них идея
территориального реванша и экспансии, постоянно выдавали идейное родство Просвирнина с идеологией основной массы имперских
националистов.
Особенно рельефно различия между
традиционными советско-имперскими и новыми русскими националистами,
представителями национал-демократического крыла, проявились зимой 2013—2014
годов, в период выступления украинской политической оппозиции в Киеве, на
Майдане. В это время значительная часть национал-демократов
в той или иной мере поддержали протестующих на
Майдане. Наиболее последовательно это сделал НДА. Лидер этой организации
Алексей Широпаев назвал события в Киеве
«антиколониальной, демократической, европейской (в плане цивилизационного
вектора) революцией». С большей осторожностью оценивали Майдан русские
националисты, группирующиеся вокруг Национал-демократической партии (НДП), но и
они не скрывали своей поддержки Майдану. Однако после присоединения Крыма к
России оппозиция из числа русских националистов стала быстро уменьшаться.
Например, Егор Просвирнин, недавний едкий критик
власти, поддержал ее действия в крымском кризисе и радостно приветствовал
вхождение полуострова в состав России. Изменение своей позиции он
прокомментировал в одном из текстов на сайте: «И то, что Путин после
десятилетий сдачи русских интересов везде и всюду вдруг вспомнил, что Крым —
русская земля, вообще-то хорошо… Ругать Путина за то,
что он начал выполнять часть нашей программы, как минимум странно».
Угасание русской национал-демократии
После присоединения Крыма к России
оказалось, что преодолеть имперские стереотипы не удалось даже
национал-демократической элите русских националистов, во всяком случае,
подавляющему их большинству. Русский национализм утратил свою временную
оппозиционность власти. В его рядах возросла популярность президента Путина и
«великого вождя народов» Сталина. Однако такой поворот вовсе не означает
возрождения левого, просталинского национализма
1990-х. Русский национализм посткрымского времени в
целом стал частью единой и внутренне слабо дифференцированной массы сторонников
идеи великой державы, испытывающих гордость и большой эмоциональный подъем в
связи с действиями российских вооруженных сил в Крыму, Донбассе, Сирии.
Значительно усилились антизападные настроения. В результате такого идейного
растворения в общем потоке агрессивного патриотизма русский национализм потерял
идейное своеобразие, свой особый предмет политической активности и по этой
причине утратил идейную основу для консолидации даже своих былых сторонников.
Политолог Сергей Простаков
проанализировал активность (февраль — начало марта 2016 г.) националистической
интернет-группы «Я русский», насчитывающей около 240
тыс. участников. «Это одно из крупнейших и старейших русских националистических
объединений в Интернете. Риторика и тематика группы являются во многом мейнстримом для всего русского национализма». Анализ
показал следующее:
1. Значительное снижение активности
посещений этого сайта — количество сообщений сократилось
более чем вдвое по сравнению с аналогичными периодами в прошлом.
2. Потерю специфического предмета
обсуждений — ныне он ничем не отличается от того, который обсуждается
вне идеологических групп интернет-сообществ и в тех
социальных медиа, которые не причисляют себя к националистическим. Из 60 сообщений в этом сообществе 43
(72%) были посвящены темам, не имеющим ни малейших признаков националистической
специфики, но весьма характерным для нынешнего
общественного дискурса в России. Обсуждались:
конфликт на Украине, мнимые, но с надеждой ожидавшиеся многими российскими
гражданами экономические проблемы в США (в частности, рост государственного
долга этой страны), политическая активность кандидата в президенты США
Д.Трампа, которому националисты, как и прочие сторонники Путина,
симпатизировали. 27 февраля националисты отмечали в качестве радостного праздника
«День Сил специальных операций ВС РФ» (официально
введен Указом Президента РФ № 103 от 26 февраля 2015 г. как
профессиональный праздник), который в данной группе, как и в широком российском
обиходе, называют «Днем вежливых людей» — героев-покорителей Крыма.
Националисты восхищались ими и демонстрировали по случаю их праздника высокий
подъем государственно-патриотических эмоций. Напомню, что именно «бурное
патриотическое настроение воинственного характера»
некогда (в словаре Брокгауза и Эфрона) называлось великодержавным шовинизмом.
Вместе с тем такой подъем великодержавных эмоций у русских националистов
проявляется ничуть не сильнее, чем у других сторонников лозунга «Крым наш!», не
называющих себя националистами. На фоне этих доминирующих настроений совсем
потерялось единственное за месяц сообщение, связанное с Кавказом, в котором
рассказывалось о сотрудничестве чеченцев с фашистской Германией во время Второй мировой войны. Между тем еще в 2014 г. подобный
сюжет, несомненно, был бы одним из самых обсуждаемых в этой интернет-группе, поскольку тогда лозунг «Долой
Кавказ» (вместе с лозунгом «Россия для русских!») был важнейшим в идейной
мобилизации русских националистов. Тогда эта тематика была характерна
преимущественно для русских националистов и выделяла их в общей массе интернет-пользователей.
3. Эпизодическое появление
стандартных стимулов для оживления русского национализма.
Прежде всего это этнические и религиозные фобии, и
их основной источник — мигранты. Событие, вызвавшее рекордное число сообщений
(16 за один день), произошло 29 февраля, когда в Москве няня из Узбекистана
убила порученного ей ребенка и принесла его голову к станции метро «Октябрьское
поле». Сам факт, что иррационально жестокой убийцей оказалась женщина-узбечка,
которая к тому же выкрикивала исламистские лозунги, объясняет повышенное
внимание к этому событию русских националистов. В комментариях по этому поводу
ими была отброшена демонстративная лояльность к властям. Больше всего упреков
досталось от них контролируемому властями телевидению, которое не сообщило
стране о произошедшей в Москве трагедии и о жестокости «азиатских мигрантов»,
однако уже через пару дней эта трагедия перестала обсуждаться и в националистических интернет-сообществах.
Вероятность
повторения эксцессов с участием мигрантов в России велика, соответственно, и
новый подъем негативной консолидации русских националистов против мигрантов
вполне возможен, однако пока ситуация иная, и есть основания констатировать,
что в России наблюдается один из самых низких за постсоветские годы уровней
проявления не только гражданской, но и этнической солидарности русских
националистов.
Этот вывод хорошо согласуется с общими
тенденциями перемен в массовом сознании жителей России в посткрымскую
эпоху. Во-первых, переключение интересов масс с традиционных
внутренних проблем страны, в том числе и этнических, на «более важные»
государственные — присоединение Крыма, конфликт в Донбассе, а также «происки
Запада», связанные с Украиной. Данные социологического опроса «Левада-центра» показывают: каждый
третий россиянин (35%) считает, что после присоединения Крыма Россию стали
больше бояться за рубежом. В то же время, по мнению населения, и внутренних
врагов у страны тоже прибавилось — в их наличии уверены 63% респондентов.
Во-вторых, изменение структуры этнических фобий. Наиболее характерные для
постсоветского времени фобии в отношении представителей народов Кавказа и
Средней Азии несколько ослабли, зато в разряд «чужих» стали попадать
представители этнических общностей, которые традиционно русскими людьми
считались «своими» и «близкими». Социологи «Левада–центра»
зафиксировали в 2014—2015 годах самый низкий за последние пять лет уровень
неприязни жителей России к представителям «других национальностей» (народов
Кавказа и Средней Азии). Такую враждебность ощущали (с
признаками «очень часто» и «довольно часто») 13% опрошенных в 2015 г. и 14% — в
2014 г., тогда как во все предыдущие годы, до 2010-го, их было 19–20%. Вместе с
тем бросается в глаза взлет негативного отношения к украинцам, которых еще недавно
русские люди (более 80% опрошенных составляют этнические русские) называли «братьями»
или «такими же русскими, как мы». Об этом
можно судить по изменению доли респондентов, выразивших самую радикальную форму
этнической неприязни и ответивших положительно на вопрос: «Следует ли
ограничить проживание в России людям следующих национальностей?» Применительно
к украинцам доля положительных ответов быстро росла: 1% в начале 2014 г, 8% в
конце того же года, 14% — в 2015 г. Это пример того, как этатистские,
имперские ценности подавляют устоявшиеся этнические стереотипы.
Важно отметить и
другое: даже в тех случаях, когда этнические стереотипы, предрассудки и фобии
переполняют сознание какой-то части русских людей, это редко приводит их к
поддержке самодеятельных групп националистов, те кажутся им либо хулиганами,
экстремистами, либо просто ненадежными партнерами, но эти же люди готовы
принять идеи русского шовинизма, если они исходят от государства. Член Совета при
президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам
человека Александр Верховский ссылается на
социологические опросы, которые показывают, что большинство
респондентов выступают за запрет известных им националистических
движений (РНЕ, скинхеды и другие), потому что они не связаны с государством. В
то же время опрошенные хорошо отзывались о
поддерживаемых государством националистах, например, о русских казаках.
«Следовательно, — считает А.Верховский, — средний
российский гражданин по-прежнему связывает свои надежды с властью — именно она
должна решать все вопросы, в том числе именно она обязана выгнать мигрантов».
Особенности самоидентификации
этнического большинства
Даже в период общественного подъема и
роста популярности национал-демократии
ее теоретики отмечали, что освобождение русского национализма от советской,
имперской идеологии происходит труднее всего и в самую последнюю очередь. Посткрымская Россия показала, что вместо освобождения пока
наблюдается рост влияния имперской идеологии среди участников
националистических движений. Возможно, в какой-то мере это связано с тем, что у
этнических русских (социальной базы русских националистов) государственная
идентичность устойчиво превалирует (если рассматривать статистическое
большинство представителей этого сообщества) над национальной
в любом ее понимании. О таком соотношении идентичностей свидетельствуют
этносоциологические исследования, проведенные в 1980-е, 1990-е и 2000-е годы
коллективами ученых-этносоциологов под руководством
Ю.Арутюняна и Л.Дробижевой.
На закате советской эпохи, в 1988 г.,
когда в ряде союзных республик растущий этноцентризм
стал получать политическое оформление и уже появились «Национальные фронты», в
сознании большинства этнических русских территориально-государственная
идентичность все еще превалировала над этнической.
Тогда 78% респондентов (по данным социологических опросов Института этнологии и
антропологии АН СССР) признавали себя «советскими», и только 15% называли себя
русскими, в то время как у выбранных для сравнения групп (узбеков, грузин и эстонцев)
этническая идентичность преобладала. Те же исследования показали значительно
меньшее внимание русских к своей национальной культуре и истории. Например, отвечая на вопрос о наиболее важных проблемах, на которые
следует обратить внимание, не более 10% русских, проживавших в республиках (и
существенно меньше в среде русских, проживавших в своей этнической среде в
Российской Федерации), назвали «развитие своей национальной культуры», тогда
как у узбеков, грузин и эстонцев важность такого развития признавали от 30 до
50% опрошенных. Меньшее внимание русские респонденты проявляли и в
отношении интереса к литературе о прошлом своей этнической группы, к идее
общности исторических судеб как фактора этнического сплочения, национальной
символике и ряду других тем, используемых социологами в качестве индикаторов
этнокультурной идентичности.
В первые постсоветские
годы (1991–1993) рост этнического самосознания и этнического традиционализма
охватил уже и Российскую Федерацию. Элиты и народные массы всех российских
республик (Башкирия, Татарстан, Республика Дагестан и др.) продемонстрировали в
то время так называемый «парад суверенитетов» — стремление к большей автономии,
— ссылаясь при этом на свои национальные (этнические) особенности. В Чечне
национальное движение призвало к выходу из состава Российской Федерации. Однако
и в этих условиях самоидентификация русских мало изменилась по сравнению с
советскими годами: более 80% демонстрировали этнический нигилизм, подчеркивая в
опросном листе подсказку: «Я никогда не задумывался, какой я национальности».
Лишь 8% указывали: «Я никогда не забываю, что я русский». В 1994—1996 годах
отмечался пик роста этнического самосознания большинства
народов Российской Федерации. Многочисленные этнические конфликты,
развивавшиеся в эти годы, этнический сепаратизм и так называемая «Чеченская
война» — все это не могло не стимулировать рост этнического самосознания
русских. Такой подъем был зафиксирован рядом социологических исследований, хотя
и в это время явно выраженная этническая идентичность («я никогда не забываю,
что я русский») проявлялась не более чем у четверти опрошенных, тогда как в
среде других обследованных групп в России (башкир, татар, осетин и якутов) этот подъем охватывал свыше половины, а у осетин —
две трети опрошенных. Рост этнического самосознания русских в значительной мере
стал ответом на предшествовавшее возбуждение этнических меньшинств, поэтому к
концу 1990-х годов, когда этнополитический подъем стал спадать у большинства
этнических групп России, у этнических русских полностью восстановилось
доминирующее государственно-территориальное самосознание. В 1999 г. 79%
опрошенных русских определяли себя как граждан России, в то время как,
например, среди опрошенных якутов такая идентификация по исследованиям 1994 и
1999 г.г. была характерна менее чем для 20% респондентов.
У этнического большинства России
развивается не этнический, а государственнический, державный традиционализм —
ощущение гордости за принадлежность к государству с тысячелетней историей, в
котором главные события связаны с военными победами и завоеванными
территориями. Об этом можно судить по устойчивому пантеону героев, где, по
опросам первой декады 2000-х, доминировали цари, вожди и полководцы: Петр I,
Александр Невский, Дмитрий Донской, Екатерина II, Иван Грозный, Иосиф Сталин,
Георгий Жуков. Лишь космонавт Юрий Гагарин, попав в десятку эпических героев
России, нарушил эту стройную колонну в историческом сознании россиян. В
качестве ключевого события истории в оценках русских людей с большим отрывом
называется Великая Отечественная война. В таких оценках проявилась одна из
особенностей русского национального сознания, отличающая его от коллективных
представлений, например, немцев. Если немецкое общество, породившее германский
тоталитаризм, ныне связывает с ним национальную катастрофу, поражение в войне,
то русское под воздействием пропагандистских усилий оказалось способным связать
со сталинским тоталитарным режимом великую победу над фашизмом.
В то же время преобладание
национально-государственной идентификации над этнической нельзя назвать сугубо
русской особенностью — многие народы, являвшиеся этническим большинством на
территории империй, характеризуются именно таким типом идентичности. У англичан
территориально-государственная «британская» идентичность выражена намного
сильнее, чем у ирландцев, шотландцев и уэльсцев, у которых этническая
идентичность выступает во многом как антитеза «британской» идентичности, до сих
пор воспринимаемой как имперская. В Испании этническое большинство, кастильцы (castellano),
пожертвовали своим этнонимом и аналогичным названием языка в пользу
общегосударственных названий (испанцы — espanol).
По мнению экспертов, преимущественно территориально-государственная
идентичность испанцев контрастирует с заметным преобладанием этнической
идентичности у этнических меньшинств Испании, например у басков. Во Франции внеэтническая идентичность (гражданская, государственная и
индивидуалистская) исторически преобладала над этнической, хотя взрывы этнических фобий проявлялись и в
этой стране, например, в конце XIX в., после поражения в войне с Германией (1870
г.). В начале 2000-х во французском обществе усилились
этнические фобии по отношению к новому врагу — иммигрантам, точнее, иммигрантам
неевропейцам. Это несколько усилило этническую самоидентификацию
значительной части французов, которая, по мнению экспертов, все же характеризуется
следующими чертами: во-первых, этническая идентичность не стала у них
доминирующей; во-вторых, их этническое самосознание выглядит заметно слабее в
сравнении с этническим самосознанием корсиканцев, французских басков,
французских каталонцев и многих других этнических и региональных меньшинств Франции.
Все указанные различия в
самоидентификации этнического большинства и меньшинства объяснимы самой
природой этого типа идентификации, которая актуализируется только при
соотнесении «мы» и «они». Для меньшинств, проживающих в окружении этнического
большинства, последнее всегда выступает «конституирующим иным».
Большинство же замечает меньшинства лишь в некоторых случаях: когда возникают
этнические конфликты и другие эксцессы; когда заметно увеличивается численность
меньшинств; когда на территории страны появляются новые меньшинства и в
некоторых других случаях. Этническая идентичность, как правило, носит не постоянный
характер: временами она возрастает, временами ослабевает, особенно у
этнического большинства населения любой страны.
Строительство государства —
против строительства российской
гражданской нации
Если этническая идентичность может
быстро воспламеняться и быстро гаснуть, то формирование гражданского
самосознания — это тяжелый, длительный процесс, который способен охватывать
несколько веков.
Мишель Фуко, поставив себе задачу
«расшифровать генеалогию современной власти» в государствах Запада, проанализировал
на примере Франции механизм перехода от ценностей этатизма к гражданским
ценностям. Для этого философ использовал противопоставление двух понятий.
Во-первых, понятие «население» — пассивная категория, объект управления со
стороны власти, ресурс управления в целях обеспечения безопасности страны и
освоения территории. Во-вторых, понятие «общество» — активный социальный
субъект, источник сопротивления патернализму. Именно такое сопротивление, по
мнению философа, приводит страну к иному типу управления, в большей мере
соответствующему интересам гражданского общества, нации. Из рассуждений
французского мыслителя вытекало, что к началу 1970-х еще не завершилось
становление французской гражданской нации, хотя идеи народного суверенитета
были провозглашены во Франции еще за два века до этого. В России идеи народного
суверенитета стали прокламироваться элитарными слоями общества ненамного позже,
чем во Франции, однако и во втором десятилетии 2000-х не заметно проявления
основных признаков гражданской политической нации, равно как и государства,
подчиненного интересам нации.
По данным «Левада-центра», за 2015 год в России не наблюдается
роста политического самосознания общества к восприятию народа как источника
власти. По крайней мере, за пять лет (2006 — 2015) более двух третей опрошенных
(от 67 до 87% в разные годы) устойчиво отмечают, что они не оказывают
какого-либо влияния на политическую и экономическую жизнь в стране. А
стремление россиян к реализации принципа народного суверенитета даже падает.
Доля ответивших на вопрос: «Должны ли мы заставить
государство служить нашим интересам?» — положительно за четверть века снизилась
почти втрое — с 37% в 1999 г. до 13% в 2015-м. При этом именно в 2015 году,
когда было зафиксировано наименьшее желание россиян подтолкнуть власть к
соблюдению народных интересов, подавляющее большинство респондентов (65%) не
испытывало ни малейших иллюзий по отношению к народному характеру российской
власти, признавая, что власть «скорее не подотчетна» или «совершенно точно не
подотчетна» обществу. И только 9% опрошенных считали, что
«наши органы власти народные, у них такие же интересы, как у простых людей».
Не проявляется в России и другой важнейший признак роста гражданского
самосознания — стремление к участию в управлении страной. Более половины
опрошенных за 10 лет (2005 — 2015) отметили, что вообще «избегают вступать в
какой-либо контакт с властью».
Используя формулу историка Дж.Хоскинга, можно сказать, что «в
России строительство государства препятствует строительству нации». Историк
писал о прошлом России, но эта же идея адекватна и современности. В России
начала 2000-х годов государственная власть в союзе с зависимой от нее
Московской патриархией Русской православной церкви навязывает обществу
идеологию, очень похожую на доктрину «официальной народности», что облегчает
процесс подчинения российского социума авторитарному режиму. В нашей стране
сохраняется, а временами все яснее проявляется ситуация, которую в терминах
Фуко можно определить как существование «населения» при отсутствии «общества»,
заинтересованного в том, чтобы контролировать государственный аппарат, и
способного осознавать свою ведущую роль в политической системе.
То что сейчас
называют «русским национализмом», с большим основанием можно охарактеризовать
как постимперское сознание, включающее ностальгию по
временам классических империй, ресентимент5
и различного рода политические фобии. Такого рода сознание характерно не только
для русских державников, но и для представителей разных этнических общностей,
адептов разных политических взглядов, людей, проживающих в разных государствах
и обобщенно называемых русским миром. Об этом свидетельствуют данные моего
исследования интернет-аудитории
в 2016 году. Это сообщество пассивное и сугубо виртуальное: люди, включенные в этот
идеологический мир, в массе своей поддерживают лозунг «Крым наш!», любуются
«вежливыми людьми» или донецкими боевиками, не отходя от телевизоров. Если
сопоставить число людей, участвовавших в 2015 г. в «Русском марше», с
активностью участников либеральных маршей, например, в память о Борисе Немцове,
убитом 27 февраля 2015 г в центре Москвы, то окажется, что либеральная
оппозиция в большей мере готова к самоорганизации, чем русские националисты. Этатизм по сути парализует общественную активность, а гражданская
индифферентность компенсируется культом вождя и мифологией сопричастности
человека-песчинки к некой абстрактной массе «наших». Сам факт, что имперское
сознание не имеет жесткой этнической привязки, не транслируется по каналам
культурной традиции, а формируется под воздействием социально-политических
обстоятельств и прямого конструирования, указывает на возможность радикального
перепрограммирования такой массовой психологии. При этом стимулы для
трансформации могут появиться не только после глубокой исторической травмы, как
это было в Германии после поражения гитлеризма, но и вследствие эволюционных
изменений, как произошло во Франции. Теоретически такое возможно и в России, но
пока в нашей стране не видно той политической силы, которая способна начать деконструкцию имперского сознания — пока здесь продолжается
дискредитация базовых идей гражданской нации, подрывающая веру людей в
возможность общества овладеть государством.
______________________
1 Эссенциализм (от лат. essentia «сущность») — теоретическая философская
установка, характеризующаяся приписыванием чему-то некоторой сущности,
неизменного набора качеств и свойств, предполагающая, что у вещей есть некая
глубинная реальность, которую нельзя узреть напрямую, и что для нас важна
именно эта скрытая сущность.
2 Иоганн
Готфрид Гердер (1744—1803) — немецкий писатель, теолог, историк
культуры.
3 См. Программа Союза Русского Народа /
Библиотека Якова Кротова — http://krotov.info/acts/20/1900/1906anti.html.
4 Малахов
Владимир Сергеевич, доктор политических наук, директор Центра теоретической
и прикладной политологии РАНХ и ГС при Президенте РФ.
5 Ресентимент — чувство
враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач («врага»),
бессильная зависть, тягостное сознание тщетности попыток повысить свой статус в
жизни или в обществе.