Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2018
Попов Сергей Викторович — поэт, прозаик, драматург. Родился в 1962 году. Окончил Литературный институт им.А.М.Горького. Автор многих книг стихов и прозы, в том числе «Отдел теней и лавров» (Тамбов, 2017) и «Азбука буки» (М., 2017). Лауреат многих литературных премий. Живет в Воронеже.
* * *
Дымная мга — всё выше — до
лампы, где сплошь черно.
Густо морозцем вышито
меркнущее окно.
Истово протестующий
против глагольных рифм
выучку помнит ту ещё,
в гневе неповторим.
Множит хореи с ямбами,
воспоминает влёт,
как потешались пьяными,
били копытом лёд.
И портвешком от робости
леченный в пух и прах,
люд вызнаёт подробности
все о былых пирах.
Снежное пышет крошево,
дальним идёт огнём.
Манкая тень хорошего
неразличима в нём.
Зренье подводит, лампа ли
отсвет даёт не тот?
Только ли жгли да лапали,
верили в анекдот?
Ведь неспроста неможется,
душит, к утру сбоит…
И ледяная кожица
стёкол в глазах стоит.
Руководитель секции
давешнего лито
умер потом от сердца, и
не хоронил никто.
Был ли Иванов гением,
А Гумилёв дрянным?..
Не заразишься мнением,
не переборешь дым,
что год от года выше — на
небе, чернее туч…
Стало быть, речь услышана
тем, кто затеплит луч.
* * *
Это была традиция — песню под Рождество
выдумать и напеть фальшиво и неумело.
И не затем, чтоб всуе упоминать Его —
имя тогда значения не имело.
Просто ложилась масть, как еда на стол.
И без затей аккорды множились, как бутылки.
Будто бы праздник без этого не настал —
только томленье и вечная боль в затылке.
В мёрзлой ночи заваливались гурьбой
к буйноголовому литовскому водиле.
И без зазренья встречали рассвет рябой
с тем, на чьи штудии в гоноре приходили.
Он улыбался, милостиво встречал —
слыл хлебосолом по-холостяцки нищим.
Плыл после первой, но словно искал причал
в звёздном огне беззвучья, на утреннем пепелище.
В сизом окне почти различал всерьёз
абрис того, кто шёл без мостков по водам
и улыбался кротко — до встречных слёз —
всем, поражённым насмерть, его уходом.
* * *
Всё проступает походя само,
похерив стоумовые расчеты —
как Лили Брик лубянское клеймо,
как гибельная выправка пехоты.
И в никуда простёртая война,
и стёртый мир, и порошок, в который…
Как ни крути, а явь предрешена —
но сослепу ведёшься на повторы.
И говоришь, что новый Мандельштам
возникнет вскоре с нищенкою Надей,
чтоб не сдували сдуру тут и там
прах со страниц воронежских тетрадей.
Чтоб неизвестный вызвался солдат
горланить инвалидские куплеты
в неразберихе дней побед и дат,
где ветром победители отпеты.
Ему подвластны ярые дымы
и пляски оголтелых пятилеток —
рабы не мы, а именем тюрьмы
оделены свободой напоследок.
И впереди прогулки при луне
под вздохи Щипачёва на скамейке
по перепетой в доску целине,
когда весною влюбчивы еврейки.
А потому греби да не балуй —
по жизни в лом все эти ахи-охи,
пока в тебе как первый поцелуй,
что Маяковский — лучший по эпохе.
* * *
Безумьем опалён,
под небеса заточен,
шарахается клён
от дождевых пощёчин.
Кипящая листва
небесною водою
одною и жива
над блажью молодою.
Под кроною двоим
заслуженное место,
ведь будущее им
нисколько неизвестно.
Ну, разве что стихи
запамятуют дети,
пленительно легки
на выстуженном свете.
Как пыль кривых дорог,
прибитая порывом.
Кто вымок и продрог,
тот вырастет счастливым.
И будет клокотать
ещё сто лет вдогонку
ночная благодать
кромешному ребёнку.
Что собственная речь —
удары ветровые,
когда потоп оплечь
и родственны впервые
и чёрная кора,
и чуткие коренья,
и страшные ветра
иного измеренья.
* * *
Едва ли жизнь принять по описи
получится без недостачи,
скучая смолоду по Осипу
и по Марине множа плачи.
Пренебрегая здешней сварою,
шальной не выгадаешь крови —
переходить во тьму словарную
для воздыхателей не внове.
Там вдалеке маячат идолы,
и выдаёт грудное жженье,
что реки сладостны аидовы
смакующим предположенья.
Как тот поглядывал на этого,
а эта с этою роднилась —
негусто пламени отпетого
дано печальникам на милость.
Всеядной ненависти заживо
и роковой любви до гроба
сквозь то безумье в гуще нашего
не разглядеть, хоть смотришь в оба.
Но если жить, всем списком жертвуя,
и знать, что тени за плечами,
улыбка дарится блаженная
среди разора и печали.