Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2018
Салимон Владимир Иванович — поэт, автор около 20 книг стихов. Удостоен Европейской премии Римской академии (1995), диплома премии «Московский счет» (2007), Новой Пушкинской премии (2012) и др. Постоянный автор «Дружбы народов».
Живет в Москве.
* * *
Буду лишним человеком! —
так решил я, за окно
поглядев на двор под снегом.
Было сыро и темно.
Я решил, что буду бывшим,
словно прошлогодний снег,
буду льдом, похоронившим
под собою русла рек.
Но, когда весна настанет,
я мгновенье улучу,
когда солнце вдруг проглянет,
всех на волю отпущу.
Пусть текут свободно реки,
птицы весело поют
и на паперти калеке
милостыню подают.
* * *
Хотелось всем в народной драме
играть царей, а не псарей,
и шло непросто между нами
распределение ролей.
Довериться слепому року
не все согласны были мы,
ловить удачи миг,
поскольку
есть изощрённые умы,
есть сильные и волевые,
готовые перебороть
любые тяготы земные,
что ниспослал на них Господь.
Таким казался мне татарин,
живущий в нижнем этаже
не широко, как русский барин,
но словно Ленин в шалаше.
Салек, Малек, Фатек, Раиса —
детишек горница полна,
как будто мелких зёрен риса
корзина старая без дна.
Они на здешней почве всходы
всех раньше, всех сильней дадут,
с весны до осени погоды
какие б не стояли тут.
* * *
Тынянов мог бы по походке
их различить в конце концов,
но нету в нашем околотке
таких завзятых мудрецов.
Народовольцы? Декабристы?
Не разберёшься, кто есть кто,
все так запальчивы, речисты,
но говорят невесть про что.
Читая медленно, неспешно
одолевая чуждый слог,
я докопаться безуспешно
хотел до смысла между строк:
чего хотят герои наши,
убить тирана, власть свалить
иль заварить покруче каши,
воды поболе замутить?
Текст тёмен,
только запятые
и точки на своих местах
стоят, как будто бы стальные
опоры, сея в сердце страх.
* * *
Пахнет водкой в Божьем храме —
пишет Чехов — слышен мат.
Дождь со снегом в пополаме —
еле на ногах стоят.
О кустах, что ветер клонит,
о деревьях вдоль дорог,
что вот-вот во тьме уронит
на заснеженный песок,
доктор Чехов просто, кратко
пишет в книжке записной —
эта старая тетрадка,
скрепкой сшитая стальной.
Он одно с другим мешает,
сыплет, льёт — и всё на глаз,
как микстуру составляет,
чтобы вылечить всех нас.
* * *
В старости, как в детстве, страхи
гонятся за нами след,
схватятся за край рубахи,
не отцепишь, спасу нет.
Человек бежит от страха
пред развязкой роковой
инстинктивно, словно птаха
за море летит зимой.
Вдруг припустит знаменитый
на весь мир российский граф,
с давних пор на всех сердитый,
полы шубы подобрав.
Под покровом тёмной ночи
он припустит, на бегу,
жарко, душно, нету мочи,
настежь распахнув доху.
Лишь почуешь близкой смерти
остренькие коготки,
а бессовестные черти
тут как тут:
Давай! Беги!
* * *
Неромантичная эпоха.
Но, будучи ещё мальчишкой,
найдя на полке томик Блока,
весь день сидел, склонясь над книжкой.
Библиотекарши, задами
качая,
между книжных полок
бродили, между стеллажами,
как будто между темных ёлок.
Среди брошюр в обложках мятых
и толстых томиков картонных,
невесть откуда кем-то взятых,
и сочинений многотомных
вождей марксизма-ленинизма,
прозаиков и драматургов,
поэтов, полных оптимизма, —
советской власти демиургов.
Мне посчастливилось родиться
от дочери врага народа,
медички бледной, как зарница,
и командира разведвзвода.
Победой их над тёмной силой
считаю я свой день рожденья,
над той большою крокодилой,
что к нам не знала снисхожденья,
над той бессмысленной и злобной,
безжалостной судьбой-индейкой,
вооруженной низкопробной,
довольно мелочной идейкой.
Любовь — рискованное дело,
крайне опасное для жизни,
когда гроза лишь отгремела,
чума гуляет по отчизне,
а по лицу у Вальсингама
не ясно,
что он замышляет,
душа его черна, как яма,
которую он сам копает.
* * *
Словно коклюшки в кружке рукоделья,
клювы стучали,
а гнёзда чернели.
Весело было, предлог для веселья
был очевиден — грачи прилетели.
Вот перед нами церквушка на взгорке,
голых берёзок алмазные грани,
мы, словно малые детки, в восторге
смотрим, сощурясь на солнце в тумане.
Всё по-старинному, как на картинке,
в день похорон усача-таракана,
но никакой такой нету ходынки.
Умер тиран.
Больше нету тирана.
Лыжник идёт по весеннему снегу,
будто бы по морю в лодке-долблёнке,
дышится вольно, легко человеку
редко когда так в родимой сторонке.
Ветер вчера ещё жестью на крыше
так грохотал, что под стрехой, казалось,
вдруг пробудились летучие мыши,
тёмная сила разбушевалась.
* * *
Мы сохраняем для потомства
стихи товарищей своих,
ушедших рано,
без притворства
любя и почитая их.
Забавно, но по сути дела
мы, как слепцы поводырю,
картину мира неумело
стремимся навязать свою.
Без злого умысла, а только
не представляя общий план —
какой должна быть новостройка,
где быть должны спортзал, фонтан,
едва заметная коморка,
чтоб инвентарь хранился в ней:
лопаты, грабли и ведёрко,
блестящих полное камней.