Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2017
Вот
дал опрометчивое обещание написать о первом своем стихотворении, а потом пожалел:
ничего интересного в сравнении со многими прочитанными историями! Но обещал же…
Первое
стихотворение я написал семиклассником. Возможно, оно сыреет в подвале, в мешке,
в который набил когда-то всякий неразобранный архив. А
теперь и разбирать неохота — ясно же, что ничего толкового там не обнаружится. Ни
строки из того стишка не помню. Помню только одно — стишок был короткий, обличающий
«мировых империалистов», написанный на… украинском языке!
Почему
— на украинском? Причины две. Среди прочих газет и журналов родители пару лет выписывали
журнал «Крокодил», а потом, для разнообразия, выписали украинский «Перець». Мне он почему-то казался интересней и смешнее!
Тут
я должен сделать некоторое отступление. На свет я появился в Порт-Артуре, как он
тогда назывался, а с трехлетнего возраста жил в Мариуполе (люблю это красивое имя
города, а советскую его кличку никогда не употреблял). Так вот, в детском саду готовили
нас к очередному праздничному утреннику, и должен был я произносить такой стишок:
Я
красноармеец молодой,
У
меня есть шапка со звездой,
Новая
винтовка на ремне,
Поскачу
я ловко на коне!
После
чего я должен был провозгласить: «Да здравствует Сталин!»
Друзьями
моего деда, еще с довоенных лет, были братья Залкинды
— Павел Юлианович и Яков Юлианович.
Павел — известный в городе юрист, дядя Яша — знаменитый детский врач. Жили они в
одном дворе. Так что, приходя с моими родителями в гости в один
из их домов, видели мы их обоих с их женами. Оба они яростно ненавидели советскую
власть, что понимать я стал только гораздо позже.
А
почему я об этом вспоминаю? Дело в том, что всякий раз, когда мы у них гостили,
братья просили меня исполнять что-либо из моего детсадовского репертуара — саркастически ухмыляясь: чем детям
голову забивают!
В
Мариуполе украинская речь звучала. Чаще это был суржик. Но мое ухо воспринимало
тогда эту речь по-своему. Я почему-то решил, что украинский — тот же русский, только
с частым гласным «Ы». И когда меня Залкинды в очередной
раз попросили исполнить стишок, я заявил, что могу его продекламировать на украинском, и произнес с йотированием:
Йы крысныармыйыц мылыдый,
У
мыни йысть шыпкы сы звыздый,
Нывыя
вынтывка на рымни,
Пыскачу
я лывко на кыни!
Но
главное последовало дальше: «Ды здрыстыт
Стылин!»
Солидные
дядьки катались по полу от хохота! А мой номер стал звездным — теперь меня просили
исполнять его только на «украинском», что я делал с особым вдохновением, убежденный
в своем знании языка. А дядьки наслаждались моими взываниями «Ды здрыстыт Стылин!»
Эх, я-то был в детсадовском возрасте! А теперь, похоже, немало людей, уже впадающих
в этот же возраст, которым Сталин все еще «здрыстыт»!
Но
вернусь к теме. Украинский язык преподавал нам замечательный Григорий Прокопович,
предмет свой любивший и умевший нас заинтересовать. Литературный кружок организовал,
театральный — все на «мове». Так что язык этот воспринимался
в живом общении.
Антиимпералистический
мой стишок мне понравился. Удивил меня и сам факт, что я худо-бедно зарифмовал строчки
сходу — без раздумий. Размер выдержал — это я слышал. И на следующий день продолжил
это занятие, только уже почему-то на русском языке. Опять досталось от меня империалистам.
Врезал им тремя строфами в лесенку — от этого сочинения так и несло интонациями
и ритмами Маяковского! Кажется, мы тогда проходили «Стихи о советском паспорте».
Но и тут я не угомонился — пафос меня не
оставил: выдал еще четыре строфы — на этот раз с рефреном в каждой четвертой строке:
«Мы — комсомолия!»
Со
всей этой хренотенью, которую при публичном прочтении
на переменке одобрили некоторые мои одноклассники, я и поперся
в городскую библиотеку, где тогда заседало местное ЛИТО.
Не могу вспомнить, кто меня надоумил это сделать.
В
ЛИТО меня встретили вполне приветливо и даже весело. Похвалили за комсомольский
азарт, хотя я еще членом ВЛКСМ не был. Объявили, что я — самый молодой участник
ЛИТО, а посему в ближайшую субботу буду своим чтением открывать большой литературный
городской вечер. Полный азартного огня, я к субботе сочинил стишок о природе. Мне
было велено читать его вслед за моей «комсомолией». Прочитал. Получил свою толику
аплодисментов. Думаю, народ был вежливый — не стали обижать юного придурка. Как и мои одноклассники,
растерянно иногда называвшие меня поэтом. На их лицах при этом отражалось недоумение:
вроде бы нормальный парень, сразу в нескольких видах спорта себя пробующий, а дурью мается.
ЛИТО
тем временем закрылось на летние каникулы. И я вдруг за летними пляжами и очередной
поездкой к бабушке в Грузию позабыл свои занятия стихоплетеньем,
так что осенью на собрания в ЛИТО уже не заглядывал. Иногда
пописывал стишки про зимние «деревья в холодном дыму», про то, что мне их жаль,
«не знаю — почему». Или стишки в классную стенгазету, в номер, посвященный нашим
спортсменам, а класс был очень спортивный!
И
потом приплелся — уже в восемнадцатилетнем возрасте — с
другими стишками, где, помнится, рифмовал Канта с «музыкантом», не умея объяснить,
к чему приплел философа в свое стихотворение. За что был круто раскритикован. Правда,
был позже снисходительно привечен за лирическое произведение, завершавшееся грустными
строчками:
Мелкие
дождинки
На
лицо садятся…
Видно,
мне от Нинки
Писем
не дождаться.
Спасибо
этой самой Нинке — меня признали в ЛИТО автором нескольких лирических стихотворений!
Но
замечу, что к тому времени «крокодилы» и «перцы» уже давно выписывать перестали,
а вот журнал «Литературная Грузия» мама мне, еще мариупольскому школьнику, выписывала,
и что-то похожее на вразумительные стихи из будущего моего цикла о художнике Пиросмани на свет появлялось. Пожалуй, это и были мои первые
стихи, которые я мог бы назвать стихами, а мои «антиимпериалистические» сочинения
семиклассника я не помню и сожалений по этому поводу не испытываю.