(Д.Новиков. «Голомяное пламя»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2017
Дмитрий Новиков. Голомяное пламя: Роман. — М.: АСТ: Редакция
Елены Шубиной, 2017.
Читающего
человека сегодня удивить сложно. Но Дмитрию Новикову это удалось — он написал
роман с названием непонятным, но почему-то еще с обложки внушающим догадку, что
кроется на его страницах какое-то простое русское величие, необузданная сила,
небывалая красота: «Голомяное пламя». Только в
середине романа проясняется: «голомя» — слово старое,
северное, поморское — означает открытое море, а пламя то — радуга, опустившаяся
в его объятия.
«Голомяное пламя» — роман, главным героем которого выступает
природа, на первый, поверхностный взгляд холодная, порою серая и сердитая, а на
деле теплая, добрая и яркая. «Нет ничего в мире красивее, чем берег Белого моря.
Словно медленный сладкий яд вливается в душу любого, увидевшего это
светло-белесое небо, эту прозрачную, как из родника, воду. Это серое каменное щельё, покорно подставляющее волнам свое пологое тело и
благодарно принимающее лестную ласку воды. Эти громыхающие пляжи, усыпанные
сплошь арешником — круглым камнем, который море
катает беспрестанно, шутит с ним, играет, и в результате — не смолкаемый ни на минуту грохот,
и думаешь невольно — ну и шутки у тебя, батюшко.
Эти подводные царства, колышущийся рай, пронизанный солнцем, как светлый
женский ситец — весенним взглядом. Этот легкий ветер с запахом неземной, водной
свежести и отваги…» Описания поморской природы у Новикова многократны, их можно
читать бесконечно — и бесконечно же восхищаться красотой недоступных для
массового созерцания мест. Впрочем, наверное, и к лучшему, что раскрыться
поморский Север не готов каждому, кто приезжает посмотреть на него туристом.
Большинству не увидеть этой красоты: будет ежиться он от скупого солнца,
моросящего дождя, пронзительного ветра. И старых-то друзей северная природа с
недоверчивостью принимает, ту же семгу дает поймать лишь на пятый год, а уж к новым — недоверия хоть отбавляй. «На Севере всегда так —
никто не кинется к тебе с распростертыми объятиями. Но и не отвергнет напрочь».
И
все же это только на первый взгляд кажется, что «Голомяное
пламя» — объяснение автора книги в любви к поморской карельской природе, к
Белому морю, к ветрам его, волнам, к людям, населяющим край тот, к жизненной их
силе. По мере чтения, от страницы к странице, понимаешь — главная идея романа
все же в ином. Идея эта одна, самая важная, она же и сюжет, и
смысл произведения, и дыхание северного ветра, и всплеск холодной волны, и рык
дикого зверя и многое другое — и суть ее в вопросе, заданном самому себе:
правильно ли мы живем на земле, которая дала нам миллионы лет назад приют в
надежде, что поумнеем мы и будем вести себя не как незваные гости,
жители на одну короткую жизнь, а как рачительные хозяева, думающие о будущем,
только не о своем личном, а окружающего нас мира. И не позволяет усомниться в
ответе на этот вопрос Дмитрий Новиков своею книгой. Потому как ответ понятен,
увы, с первых строк романа.
То
ли просто суров у поморского Севера характер, строг, недоверчив с рождения, то
ли таким он стал в тридцатых годах, когда дошел и до него черед, когда
ворвались в отстроенную многими поколениями жизнь его, налаженный порядок,
который чтился испокон веков, от деда к отцу передавался, от отца к внуку, и
вдруг сломался неожиданно и просто, раздавленный сапогом Советской власти,
которой все равно было, ибо весь этот порядок суть
предрассудки, а традиции — так и просто запрещенный товар, как и исчезающий
древний язык. «Люди уходят, а вместе с ними и язык теряется». И тот, который
устаревший и за собирание слов которого давали срок, и тот, живущий еще,
карельский — «почти что финны». «Антисоветская агитация… не интересуется он
новой жизнью, все по старым словам шурудит», —
приходят люди в черных кожаных куртках, увозят в воронке собирателя древнего
наречия. За что? За то лишь, что хотел сохранить память о прошлом. За
карельский язык и муж жене пулю может всадить, потому как по-русски, по-русски
на земле русской надо говорить. А все, кто не по-русски, те враги народа. А с
врагами известно какой разговор в те годы — лагеря,
Беломорканал, а для особо упорных — расстрел. По приговору несправедливому —
или просто автоматная очередь в спину, чтобы белая рубаха окрасилась кровью, и
кровь та окрасила Белое море. То ли семга умирает навсегда, то ли карельские
мужики. И только Варлааму Керетскому
дано знать, одно это и то же или нет.
«Голомяное пламя» — роман о русском поморском языке, слышать
который дано не всем и понять тоже не всем, так же как
не дано слышать и понять пение певчих птиц в лесу по утрам, музыку ветра, стон
скал и камней. Язык — главный герой романа. Дмитрий Новиков в совершенстве
владеет им и дает читателю своему прочувствовать эту красоту, восхититься ею. В
помощь автору тут и «Словарь живого поморского языка» Ивана Дурова — нет-нет, а
вставит в текст Новиков незнакомое нам, городским, слово, а мы восхищаемся — сколько красоты в поморском наречии. «Ульнуть в няшу» — увязнуть в
тине. «Баинка» — баня. «Тоня» — рыбацкая избушка. «Корга» — отмель. «Шкерать» —
разрезать рыбу ножом. Хотя… И тут действительно
хочется подчеркнуть это «хотя»: говор северный меня лично восхищает, но все же
Новиков, понимая его красоту, излишне украшает и без того красивое — как тот
парень в спортзале, что, желая понравиться девушке, переигрывает мускулами. У него не «беломорский канал», а «канал беломорский», не
«мучительные расспросы», а «расспросы мучительные», не «разрезая ножом», а
«ножом разрезая». «Это все красивизмы», —
говорил в институте руководитель моей курсовой работы, когда я «играл» разными
данными, подставляя их в полученные формулы, забывая за цифрами о сути. А «красивизмы», они что в физике, что
в литературе — важно, чтобы в меру.
«Голомяное пламя» — почти что притча. Сюжет вертится вокруг
древней (можно сказать — библейской) истории. Жил да был в семнадцатом веке
священник Варлаам. На севере жил, в карельском селе.
В храме служил, любил жену свою Варвару. И все бы ничего, прожили бы так до
самой смерти, да что-то поменялось в Варваре той, может, бес вселился, может,
ветер карельский шальную мысль пригнал. Только мысль та запала в душу Варваре,
дала ростки и выросла блудом. Ушла раз Варвара в соседнее село за продуктами, а
там на корабль к норвегам и
давай развлекаться с ними, как самая настоящая блудница, пока муж в неведении.
Там и нашел ее Варлаам, обеспокоенный
долгим отсутствием любимой жены. И в ярости убил, завернул в холст, положил
тело в лодку и поплыл, влекомый волнами, с одной лишь
целью — умереть, погибнуть в суровом море, налететь лодкой утлой на скалы,
перевернуться на высоких волнах, сгинуть от голода, жажды, да мало ли что
подстерегает одинокого путника в северном недружелюбном море. Вот только не
захотело море его смерти, мотало его не одну неделю и прибило
в конце концов к берегу, в красивейшем месте, в устье реки Кереть,
где и стал он жить, помогая всем морякам, которые отважились в тех краях в
поход ходить. И пока живой был, добро
делал, а как не стало его, еще больше помогать начал, ибо святые всегда на
помощь прийти готовы, главное — верить в них и
молиться. А еще позвать с верой в тот самый момент, когда кажется, что больше
не поможет тебе никто. Всего-то и надо произнести: «Преподобный Варлаам, защити!» Является в трудный момент Варлаам туристам-байдарочникам, застигнутым страшнейшим
штормом в открытом море и уже готовым попрощаться с жизнью, спасает одинокого
рыбака, что, пытаясь вытащить многокилограммового
налима из проруби, сам попался на крючок… Защищает
многих — на то и святой. Главное — верить в него искренне.
«Голомяное пламя» —
роман-бесовщина. «Сказки Белого моря начинаются страшно». Новиков умело держит
читателя в напряжении. Медвежьи следы вокруг палатки, странные шумы,
подозрительные люди, знаки… Автор словно подключает свою книгу к высоковольтной
сети, и читатель не способен оторваться. У рук лишь одна осталась возможность —
перелистывать страницы. У глаз — читать, не отрываясь. И ждать, когда кончится
роман, и выключит Новиков это напряжение, и можно будет встряхнуть уставшей
головой, растереть застывшие руки, выпрямить затекшую спину…
Но вот и последняя страница перелистнута, а
хэппи-энда у романа нет… и уже, разумеется, не будет.
Гриша.
Формально — главный герой романа. Гришина дорога проложена сквозь все
произведение. Маленький мальчик в начале книги, дедов внучок, приезжий в
поморский край, сам уже городской, из Петрозаводска, как и родители. Вспоминает
свою первую детскую любовь, учится ловить рыбу, топит баню для взрослых, нянчит
младших братьев, хулиганит, как все подростки, бросая порох в горящую печь. Вот
повзрослей он, в поисках себя, стремящийся залить горе водкой — любовь,
женщина, разлука. Гришу зовет Белое море, в нем он находит покой, словно
выдувает северным ветром любую печаль, горе, тоску. А может, и наоборот —
надувает, заставляя любого вставшего у берега задуматься над тем, правилен ли
его путь. Тяжек Гришин путь по морю, по маршруту Варлаама
Керетского. Много опасностей ждет на пути, ибо «нет в
мире ничего страшнее, чем берег Белого моря. Бесстыжими
пощечинами наотмашь бьет в лицо холодный ветер, несущий злые брызги дрязг и
неудач. Мутная вода орет в глаза и душу о скором хаосе и бесполезности всего.
До горизонта стлань полей из черной вязкой грязи — и если в няшу
ступишь, будет сложно жить». Идет Гриша на байдарке по морю, вместе с двумя
друзьями. Ищет корни свои — и не может найти. Не знает, почему у деда, уже
ушедшего из жизни, три дырки в спине. Дыры от автоматной очереди. Знал бы
судьбу деда, понимал бы себя лучше… Читает море Гриша, пытается разобраться.
Осознать, почему обезлюдело все вокруг, почему на карте, что держит он в руках,
«имена деревень припечатаны… одним словом — нежилая, нежилая, нежилая». И
снятся ему и друзьям его в походе то черная вода, то могилы с их именами, то
собственные тела, а то и бес видится.
Где
вы? — спрашивает он у Белого моря, неба, прибрежных скал. — «Где вы, полярные
капитаны, корщики, купцы, строители кораблей и домов?
Где вы, рыбаки и солевары, белоголовое братство, воины, вдовы, отважная
ребятня? Где вы, виноград земли русской? Кому поверили, стойкие?
Куда ушли? Каких бесов пустили себе в светлые души?»
Известно,
каких. Тех, что в семнадцатом году взяли винтовки в руки. Ждет Гришу бес, сидит
на камне у берега, смотрит, прищурив глаза, думает
извести ли очередного человека, пришедшего на Белое море, или нет. У беса того
прописка карельская, советская власть у моря поселила, он сам тут не родной
совсем, хотя и обжился. А может, привиделся он — просто солнце так на камень
легло… Или все же не солнце, и бесу тому не один век —
может, это тот, что вселился в Варвару и заставил Варлаама
на преступление пойти, жизни жену любимую лишить. Как бы то ни было — ждет бес
своего часа, чтобы вселиться в нужного человека. Может, он и в Федьку того,
Гришиного деда, вселился, который кричал — ловите семгу, ловите. В тридцатые
годы дала Советская власть указ: народу рыба нужна, много рыбы. Семга — рыба
царская. Сотни лет на севере порядок был: брать у моря столько, сколько само
дает, не больше. Когда время семге нереститься, не дай бог кому сеть поставить.
Играет рыба в реке — значит, будет улов и на будущий год, и через десять лет, и
через сто. Не одной жизнью мужики тогда жили. Кто ж мог подумать, что и до
семги бес доберется, потребует кидать сеть в реку во время нереста. «Рыбы в
реке много. А мы все по морям за ней гоняемся. Нужно сетью перегородить — уловистее будет», — кричит Федор. «Наутро рота солдат
пришла, красных армейцев. Мужиков двух третей не вышло сети ставить. А которые вышли — хмурые, в глаза друг другу не смотрят». И
закинули сети мужики, и начали вытаскивать на берег семгу. И стали убивать ее и
бросать на подводы. «С подвод ручьями кровь лилась и впитывалась в равнодушную
землю. Так проходил сезон, другой и третий. Потом рыба кончилась».
И
поморский мужик следом почти сразу кончился, исчез. То не рыбы кровь текла, а
его. Кого расстреляли за нежелание помогать Советской власти, кто сам от режима
такого ушел, кто помер от тоски и осознания беды. Заросли деревни бурьяном,
вросли в землю нежилые избы, повалились кладбищенские кресты, сгорела церковь.
Опустил руки Варлаам Керетский.
Жизнь,
впрочем, не закончилась. На место семги горбуша пришла. Та, что живет лишь один
раз. Нерестится и умирает, заполняя разлагающимися телами северные чистые реки,
заставляя умирать чистый карельский воздух. Была семга, голубая кость, пришла
горбуша, гнилая рыба. Были мужики умные, хваткие, смекалистые, трудолюбивые.
Спорилась в селах на берегу Белого моря работа, играла гармонь, пелись песни,
колокольный звон в церквях раздавался. На место поморского мужика пришли другие
люди, те, что на одну жизнь только, без будущего, без любви, без света в
глазах. Темные люди пришли, «злые все друг к другу, как звери дикие. …Кипит
внутри яростное бешенство, в момент наружу выплеснуться готово, то горячей
ненавистью, а то холодной расчетливой завистью».
Хотело
когда-то давно Белое море заткнуть островами устья рек, защитить себя и свой
север. Помешал ему Варлаам Кретский.
Кто знает, может быть, и зря. Святые тоже порою ошибаются. «Здесь главная
русская свобода, обещанием свободы попранная. Здесь смертельная красота. Здесь
радость отчаянья. Здесь надежда. Здесь вера. Здесь любовь». Все было когда-то.
Закончилось. Извели поморского мужика. Сетями, баграми, дубинами, автоматными
очередями, лагерями, пулями. Нельзя вернуть того мужика в мир. Нельзя вернуть в
море семгу. Плачет Белое море об утрате. Помоги, Святой Варлаам!
Не поможет. Норвеги выращивают рыбу в садках. Но
разве это рыба? Она — как мужик, выращенный в тюрьме. С девяти до восемнадцати
рабочий день, два выходных, продукты по талонам, водка по дешевке, по
телевизору бесконечное Политбюро и Лебединое озеро …или сериалы сегодня… или
новости на первом канале. Не меняется ничего.
«Бог
простит», — машет рукой старик Саввин, то ли
однофамилец того самого расстрелянного купца, который всю жизнь отдал Белому
морю, давал деревням поморским жизнь, мужикам — работу, то ли сын его.
Не
простит Бог. Вон сколько лет прошло. Если б хотел, давно бы простил. А может, и
Бога самого нет? Есть только Святой Варлаам Керетский. Ходит по поморской земле неприкаянный,
не знает, чем ей помочь. Потому, что потерпела лодка его кораблекрушение, а
доску последнюю уцелевшую, с именем его на корме, Гриша на костре сжег. В голомяном пламени…