Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2017
«Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите
знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему
обществу».
Так — в русском
переводе — писал Пушкин в своем известном письме Чаадаеву от 19 октября 1836
года.
«C’est qu’il est
barbu; voil? tout. — Оно носит бороду, вот и всё».
Борода, как
известно, — не просто волосяной покров на лице взрослого мужчины. Окладистая
борода — знак, символ причастности. За исключением второй половины
девятнадцатого века, когда ее отращивали под влиянием моды, все остальные времена
она была делом личного выбора.
Советская
литература была безрелигиозной и безбородой. Первым
окладистую бороду отпустил Солженицын — что как раз совпало с его религиозным
поворотом. Следом обросли бородами писатели-«деревенщики»:
Белов, Можаев, Крупин…
Дело,
разумеется, не в самой бороде и ее фасоне.
Дело, как уже
сказано, в двух разных русских литературах — «бородатой» и «безбородой», в двух
разных читательских аудиториях, разделившихся столетия два назад. В одной
читали Четьи-Минеи, в другой
— Ричардсона и госпожу Жанлис. В одной покупали издания книгопродавца Игнатия
Тузова, одобренные училищным советом при Святейшем
Синоде, в другой — следили за новинками Пирожкова и Перцова, печаташих «декадентов». Даже у одних и тех же классиков
«бородатые» и «безбородые» читали разное. Одни читали «Гавриилиаду»,
другие — «Отцов пустынников…»; одни — «Ревизора», другие — «Размышления о
Божественной литургии»… И так далее.
Порой,
разумеется, эти два круга чтения пересекались. В позднем Достоевском, в некоторых
вещах Лескова, Шмелёва… Но полностью не сливались никогда. Может, только в
советское время, когда число «бородатых» читателей было доведено до
критического минимума. Когда читали, за неимением другого, и отлученного
Толстого, и «сатанинского» Булгакова…
К началу нулевых все снова вернулось на круги своя. «Бородатые» и
«безбородые» читатели снова расселись по противоположным берегам.
На одном берегу
читают издания Сретенского монастыря; на другом — «Ad
Marginem» или «Kolonna publications». На одном — в ходу Сорокин и Пелевин, а
подросткам покупают Веркина или Акунина; на другом — Сегень или Чудинова, а подростки
почитывают Емца и Вознесенскую или что-нибудь совсем архиправильное,
вроде «Детей против волшебников». Имена можно назвать и другие, главное —
вектор чтения.
Правда,
«безбородая» литература и «безбородое» чтение — шире и всеяднее. Финалистами
«Большой книги» могут с равной вероятностью оказаться и епископ Тихон (Шевкунов) с «Несвятыми святыми»,
и Пелевин с «Т». В длинном списке Букера (2014) — и
вполне «бородатое» «Моление» Василия Аксенова-младшего, и лихо выбритая
«Теллурия» Владимира Сорокина…
«Бородатая»
литература — более избирательна. В номинантах на Патриаршую премию финалисты «Букера» или «НОСа» не замечены.
Этот отчасти
отражает одну из линий разлома в российском (и не только) обществе. «…К
настоящему времени в России возникло два никак
интеллектуально не пересекающихся и не способных ни к какому
диалогу сообщества… То секулярные силы организуют
какой-нибудь похабный перформанс,
то, напротив, церковный люд начнет массовую кампанию протеста против
какого-нибудь показавшегося чем-то подозрительным фильма. Причем, тут не надо
заблуждаться, никто из сторон даже теоретически не готов к диалогу» (Борис Межуев)1 .
Если говорить о
литературе, то диалог все же происходит. То с одного, то с другого края
возникают попытки заполнить зияющую середину. То «бородатая» литература отходит
от стиля семинарских прописей и благостного неославянофильства
и пытается говорить более «скоромным» языком современной литературы. То
«безбородая» оставляет свой скепсис, иронию и интерес к устройству быта
детородных частей2 и осторожно заходит в церковь.
Так, со стороны
«бородатой» приходят уже упомянутые «Несвятые
святые», «Флавиан» о.Александра
Торика, поэзия о.Сергия Круглова и о. Константина
Кравцова. А со стороны «безбородой» — «Современный патерик» Майи Кучерской,
«Ангел-вор» Николая Байтова, «Лавр» Евгения Водолазкина, стихи Галины Климовой, Олеси Николаевой,
Михаила Иверова… Даже Юрий Буйда, в интересе к
православной тематике прежде не замеченный, в своем последнем, только что
вышедшем романе «Стален» заставляет героев то и дело
рассуждать о Христе и церкви.
В этой
промежуточной, диалоговой зоне между «бородатыми» и «безбородыми», возможно, и
возникает что-то интересное. Безрелигиозная и
антирелигиозная литература скучна — особенно для поколений, успевших наесться
ею в советское время. Слегка олитературенный и осовремененный катехизис тоже не
слишком питателен (уж лучше — честная
архаика).
Как пару лет
назад заметил о.Сергий Круглов: «…Я бы не решился
выделить православную поэзию в отдельное явление: для меня попросту есть
интересные мне поэты, лично исповедующие христианство, живущие им, потому не
нарочито вставляющие в стихи церковные реалии, а наполняющие их своим смыслом и
своей кровью… Прочее же, в изобилии предоставляемое православными
книжными издательствами, относится, опять же, к категории “картинки к
катехизису”»3 . Сказанное, думаю, можно отнести и к прозе.
Конечно, и
каждая из литератур — и «бородатая», и «безбородая» — внутри тоже неоднородна.
И в «безбородой» есть свои, альтернативные православию, традиции выхода из безрелигиозной «светскости». В условный «буддизм»,
гностицизм, неоязычество… Просто в некую «бедную»
(а по сути — никакую) религию, о которой недавно писал Михаил Эпштейн4 . А в перспективе — возможно —
и в ислам. (Пока исламская тема присутствует в современной русской литературе
лишь «точечно» — в прозе Ильдара Абузярова, в стихах Еганы Джаббаровой…).
«…Сталкиваются
две традиции — церковная духовная и светская духовная», — точно заметил на
дискуссии на тему «новой религиозности» в русской прозе Валерий Байдин4 .
И «светская духовная» далеко не обязательно ведет в храм. И вообще не
обязательно куда-то ведет, порой оставляя автора (и его читателя) ровно в том
же месте, и даже в той же удобной позе, в которой она его осенила.
«— Интересно, —
вежливо сказал Пиль. — Признаться, не ожидал встретить
атеиста в лице творческого человека… — Но я не атеист, скорее агностик…»
Это из уже
упомянутого «Сталена» Юрия Буйды6 .
И хотя далее герой — писатель Стален Игруев — признается: «На душе стало гадко, словно я сморозил глупость», слово — не воробей: вылетело и каркнуло
во все воронье горло. Агностицизм также оказывается вариантом «светской
духовности», причем наиболее комфортабельным по сравнению с остальными. Даже с
активным атеизмом, который все-таки требует от своих адептов определенных
духовных и умственных усилий.
«…Сама проблематизация современным обществом спорных вопросов
религии и веры все-таки внушает некоторый оптимизм», — пишет филолог и критик
Юлия Щербинина в свой статье о современном
богохульстве7 .
И правда. Спорит
общество — спорит литература. «Бородатая» с «безбородой», «безбородая» с
«бородатой»; «безбородая» — сама с собой. И пусть — вопреки расхожей
фразе — истина в споре не рождается (а возникает в сосредоточенной
тишине), но питательным слоем для новой талантливой прозы или поэзии эти споры
могут стать. А чем талантливее вещь, тем вторичнее
вопрос о том, есть ли на ней «борода» и какой длины…
___________________________
1 Межуев Б.
Как демоны глухонемые… // Сайт «Ум+». 24 сентября
2017 г. (https://um.plus/2017/09/24/demony/).
2 Во избежание
недоразумений напомню: так Салтыков-Щедрин аттестовал «Анну Каренину» (роман «о
наилучшем устройстве быта детородных частей»).
3 Круглов С. Кетчуп на лавровом листе.
Пометки на полях к разговорам о «духовной поэзии» // «Арион».
2015. № 2. С. 46. (http://magazines.russ.ru/arion/2015/2/18k.html).
4 Эпштейн М. Религия после атеизма.
Новые возможности теологии. М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2014.
5 Современная русская проза: «новая
религиозность»? Материалы круглого стола // Восток Свыше. 2013. №
4 (XXXII). С. 101—112.
6 Буйда Ю. Стален.
М.: Издательство «Э», 2017. (Большая литература. Проза Юрия Буйды). С. 198.
7 Щербинина Ю.
«Ощущаем и неверующим в него». Заметки о богохульстве // «Нева». 2017. № 7.
С.200 — 201.