Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2017
Когда
я думаю о том, какие книги я могла читать в те самые минуты, что родители
дежурили у телевизора, ожидая экстренных выпусков новостей о расстреле Белого
дома — литературный антрополог во мне моментально загорается идеей
увлекательнейшего исследования: историей детского чтения в ранее постсоветское
время. Довольно необычный набор:
—
«Сказки дядюшки Римуса», написанные Джоэлем Чандлером Харрисом по
мотивам негритянского фольклора;
—
полные мрачноватого очарования «Хроники Нарнии» Клайва Стейплза Льюиса — их
христианскую символику я, конечно, не могла тогда прочитать, но отчетливо
чувствовала то и дело пробегающий по коже холодок;
—
«Книга Джунглей» Ридъярда Киплинга, которая еще до
появления «Гарри Поттера» знакомит меня со змеей по
имени Нагайна;
—
сборник казахских народных сказок, герои которых — Ер-Тостик,
Козы Корпеш и Баян Сулу — все чаще и чаще будут мне
встречаться по мере взросления в независимом Казахстане;
—
«Чеченские народные сказки» в тонкой темно-синей обложке, которая быстро
расклеилась, оставляя по всему дому страницы с Алхастом,
Мовсуром и Магомедом, с пери и шайтанами и сундуками,
полными сокровищ.
Сама
история о том, как ко мне попали эти книги — одно из любимых воспоминаний
детства.
В
одну субботу летом 1993 года мои родители сели на рейсовый автобус и
отправились в Каркаралинск — маленький (около 8000 человек) город в центральном
Казахстане, расположенный в четырех часах езды от Караганды. Каркаралинск —
помимо того, что он расположен в центре одной из главных курортных зон в стране
— был примечателен в свое время и как областной административный центр, куда по
разнарядке попадало столько же книг, сколько, скажем, и в наш город, второй по
численности населения в советском Казахстане. Именно из этой каркаралинской экспедиции родители и привозят мне большую —
там их штук двадцать, не меньше — стопку книг, подборка которых мотивировалась
простым правилом: то, что удалось найти. Большая часть названий, конечно,
потеряется в моей памяти, но эти пять — без всякой причин — запомнятся надолго.
Я помню, как читаю Киплинга, сидя в кресле около окна в квартире на девятом
этаже дома, расположенного на Бульваре мира. Как до чеченской сказки про три
жемчужины дело доходит уже осенью, когда дни становятся короче и, сидя в том же
самом кресле, приходится зажигать торшер, подсвечивающий страницы книги тусклым
оранжеватым светом. А «Хроники Нарнии»
становятся предметом сочинения на тему «Что я прочитала летом» — и страницы,
где волшебный лев Аслан создает мир Нарнии,
превращаются в одно из первых окон в мир легенд о сотворении мира.
Лет
восемь-десять спустя знакомство с большой историей в старших классах школы,
наконец, приводит и к тому, что родительская библиотека становится предметом
осмысления, переложения тезисов о советской истории на воспоминания о нашей
повседневной жизни. И так я начинаю понимать, что то, что в
детстве воспринималось как общее место, неотъемлемая принадлежность любого дома
— обширная родительская библиотека, возможность медленно бродить от одной
книжной полки к другой, переходя из комнаты в комнату и выбирая, что бы такого
почитать сегодня — особенно на летних каникулах, которые чаще всего и
превращались в три месяца непрерывного, запойного чтения — оказывается, не
аксиома, а результат долгих и кропотливых усилий. И так я узнаю о всех тех путях, которыми книги появлялись в нашем и других
домах: о многочисленных подписках, о распределении на работе; о шести книгах в
нагрузку к двум, что давно мечтали найти; о тех томах, что приходили на полки в
обмен на собираемую макулатуру. За каждой книгой, как
оказывается, могла быть увлекательная, непростая история. Моей любимой,
впрочем, продолжает оставаться та, где из Каркаралинска родители привозят мне
подборку вроде бы случайных, совершенно не складывающихся в общую историю книг.
Эклектичность
и непредсказуемость этого набора для чтения странным образом становится
отражением всего того непростого и непредсказуемого времени. Пересаженная
на классическую основу традиционного детского чтения — русские народные сказки,
Шарль Перро, братья Гримм, советская детская классика, «Рассказы о животных»,
«Что я видел», Андерсен и многое другое — комбинация Рикки-такки-тави,
Братца Кролика и Баян Сулу становится своего рода прививкой от попыток видеть
мир как логичную, рациональную картину, где все со всем связано и подчиняется
набору правил и последовательных установок. Чеченские сказки из
экзотической находки превращаются во вполне ожидаемое чтение в стране, что
неразрывно связана с историей депортации кавказских
народов. «Сказки дядюшки Римуса» — часть мира
классической для всех подростков «Хижины дяди Тома» Гарриет
Бичер-Стоу. А уличный фонарь на пересечении Хай-стрит и переулка Святой Мэри в
Оксфорде и вовсе оказывается старым добрым другом, возвращающимся в мою жизнь
много лет спустя.
Понятный
мир детства распадается, и жизненные траектории моих друзей, выросших в уютном
мирке Казахстана девяностых, соперничают одна с другой за право предложить
самую необычную историю первого постсоветского поколения. Ни одна из них,
впрочем, не кажется такой уж удивительной. Все, что только можно было вообразить и нет, уже было заложено в том странном и как будто бы
несвязном круге детского чтения; на поверку, оно дало лучший ключ к объяснению
мира вокруг.