Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2017
1
Как я начал читать? Читать
по-настоящему, самостоятельно, а не из-под палки, как бывало в детстве, когда
мне по школьной программе предлагали, подсовывали, упрашивали меня, увещевали,
заставляли, ругали… Какие там еще есть глаголы
принуждения и насилия?
Но все было не впрок. Строчки
разбегались, растекались, ускользали, туманились, терялись. Тут можно привести
много глаголов ускользания.
Но вот однажды отец вернулся с
Дальнего Востока и попросил меня сходить в библиотеку и взять для него
что-нибудь. Отец в тяжелые безденежные девяностые, будучи по профессии
электриком, устроился золотоискателем в артель в Амурской области. Мы ждали его
несколько месяцев с настоящим золотом. И он вернулся с загорелым обветренным
лицом, с жизнерадостной (сверкающей, как слиток золота) улыбкой, и отказать
ему, его улыбке не было никаких сил. Он был этаким героем Джека Лондона.
Единственного автора, которого я смог прочитать в детстве. Всего несколько
рассказов. Золотые прииски, путник, которого преследуют по пятам волки, а
спасает лишь костер, боксер, которому для победы не хватило куска мяса…
И тут отец, словно герой со страниц
книги:
— Улым
(сынок), гляжу, тебе нечем заняться. А сходи-ка ты в библиотеку. Возьми
что-нибудь почитать.
— Ты же знаешь, я не люблю читать. И
не хочу.
— Тогда возьми что-нибудь для меня,
раз тебе нечем заняться.
И я иду. Перехожу дорогу, которую
отец, отвыкший от города в тайге, переходил бы с опаской, захожу в пыльное,
пахнущее старой бумагой и типографской краской хранилище…
Я впервые в библиотеке, я не знаю,
что взять, не знаю, как искать книги по каталогу. Беру с полки то одну, то
другую, натыкаюсь на полку со стопками журналов. И тут вспоминаю, что накануне
отец после трансляции футбольного матча смотрел передачу про
Сальвадора Дали. А на меня прямиком смотрит журнал
«Иностранная литература» (№ 5-6, 1992 год). На обложке — репродукция картины
«Медитативная роза» Сальвадора Дали. Пустыня. Над пустыней знойное звенящее
небо с кучевыми розовыми облаками. Но вместо солнца в центре картины —
огромная, яркая роза.
С этих лепестков на выписанные фигурки людей внизу сочится живительная капля
росы. Внутри — «Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим».
Я хватаю этот
журнал, а чтобы ноша не выглядела слишком легковесной, а я сам слишком
легкомысленным, хватаю в придачу еще один номер «Иностранной литературы» (№4,
1994 год). Это
был тематический номер, посвященный Италии, и взял я его, потому что в тот июнь
сборная Италии со своими звездами Роберто Баджо и Альбертини уже блистала на чемпионате мира по футболу.
Итак, я несу эту большую красную розу
домой. Я уверен, отцу будет интересна тайная жизнь и автобиография самого
Сальвадора Дали в одном флаконе.
2
Убежден, что не мы выбираем книги, а книги
нас. Сейчас, по прошествии времени, я порой задаюсь
вопросом, как же так получилось? Почему именно библиотека? Почему именно эта
книжка?
Ведь у нас была своя домашняя
библиотека. Ее собирали в обмен на макулатуру. Так в ней появился, в том числе,
трехтомник Пушкина в красной обложке с золотым тиснением. Впрочем, все книги,
как и Пушкин, пылились за стеклом стенки.
Отец прочитал все книги — я ни одной.
Отец принадлежал к рабочей интеллигенции. Был такой особый тип. Я принадлежал
непонятно к чему. Не знал, чем заняться, куда пойти, что бы такое еще
придумать. Отец с образованием в 8 классов в свободное время учился играть на
аккордеоне, пытался учить немецкий по журналам из ГДР, проектировал по книгам и
чертил проект собственного дома. Я окончил
11-й класс и изнывал от тоски, не зная, что делать дальше, куда пойти учиться.
Я не знал даже, стоит ли мне поступать в ВУЗ. Не проще ли сразу пойти работать,
как отец?
Что касается библиотеки, то были в
ней и многотомники. Четырехтомник Джека Лондона. Двенадцатитомник Достоевского. Наша тетя, директор
московской школы, сделала всем своим родным подарки. Сестре подарила собрание
сочинений Толстого. Другому брату — Бунина. Нам достался Достоевский. Не знаю,
чем был обусловлен такой выбор, но с тех пор на вопрос: Достоевский или Толстой
— сама судьба предопределила мой ответ — Достоевский.
Но не Пушкин, Толстой и Достоевский,
а Итало Кальвино стал моим
первым чтением. Хотя чисто теоретически это могла быть любая другая книга. Но
мне было интересно — что же я взял, что принес для отца.
Журнал лежал на столике возле дивана.
И однажды я потянулся к этой книге. Роману, в котором рассказывается о том, как
книга движется навстречу к человеку и как человек идет к книге, как они
встречаются, влюбляются или, наоборот, расходятся, пробегают мимо друг друга,
не замечая иного, кроме себя самого… Как сказал бы мой
друг: «Настоящая библия читателя — книга о чтении и для чтения, пособие,
инструкция для гаджета — как правильно считывать
роман».
3
Итак, это было начало лета, и я маюсь, хожу по квартире. Я маюсь в
перерывах между футбольными матчами чемпионата мира. И в какой-то момент не
выдерживаю и беру журнал. Открываю роман с названием «Если однажды зимней ночью
путник». За окном июньский полдень, тополиный пух, словно снег, застилает
город, и я вовсе не путник, а не знающий, чем заняться, ленивый подросток, не
знающий, куда идти дальше, обыватель.
Что может быть общего у меня с
путником итальянского романа? Мы с ним живем в разное время в разных странах. И казалось бы, нет ничего необычного. Не тут-то было. Тебе
попадается в руки роман Итало Кальвино
«Если однажды зимней ночью путник» — и вот ты уже сам и странник-искатель, и
ждущий у порога чудесной встречи ребенок, ты и вероломный захватчик
пространства, и захваченный врасплох читатель, ты заложник строк и залог,
оставленный за следующую главу. Книга о книгах, книга о чтении — может ли быть
что-нибудь более головокружительное для впервые погружающегося
в текст?
Я, как и положено неофиту, раскрыл
роман на первой попавшейся странице и прочитал первую попавшуюся строку:
«Уединенный домик в горной долине. На веранде шезлонг. В шезлонге молодая
особа. Она читает. По утрам, прежде чем сесть за работу, некоторое время смотрю
на нее в подзорную трубу».
Все, я пропал. Я смотрю на страницу
книги, как в подзорную трубу. Она для меня замочная скважина, в которую можно
подглядывать за другими людьми.
Первая книга — как первая любовь. Но
роман Кальвино стал для меня и первой детской
книжкой. Книжкой-игрой, книжкой-квестом.
Все, что я до этого момента любил
делать, — это играть в футбол. И вдруг я с удивлением для себя обнаружил, что
литература — как игра в футбол. Роман Кальвино
состоял из набора историй, которые разворачивались стремительно, как атаки,
обрывались в самом интересном месте. Все это можно было сравнить с
разнообразными острыми пасами, атакующими действиями, что накатываются то на
одни ворота, то на другие. И, обрываясь, заканчиваются зачастую ничем в самой
высшей точке напряжения. Впрочем, иногда они заканчивались катарсисом-голом. И
чувством полного восторга.
4
Мало какой город на
Волге так тесно связан с литературой, как Горький. Мало какой город был назван именем писателя.
В Горьком начинал свой путь Алексей Максимович. Нас в детстве всем классом
возили на экскурсию в домик-музей Каширина. Дома, улицы, сады и площади
буквально сроднились с романами, поэмами, стихами — они воспринимались как
живые страницы литературы.
Из экскурсии в домик Каширина
запомнились слова: «Ну, Лексей, ты — не медаль, на
шее у меня — не место тебе, а иди-ка ты в люди».
И Алеша Пешков пошел. Пошел пешком,
стал этаким «бродягой дхармы», «очарованным странником», путником, ищущим
правды, Керуаком XIX века. Стоит сказать «Горький»,
как сразу сознание рисует картинки: «Горький и бурлаки», «Горький стреляется на
берегу Волги», «Горький и ночлежка», «Горький и остров Капри».
Гены ли это кочевника или якоря,
заложенные в подсознание, и влияние романа «Если однажды зимней ночью путник»,
но меня уже было не остановить. Меня тянуло в дорогу… Только
я благодаря Горькому, но в отличие от него, путешествовал, не покидая границ
города Горький.
Книги стали моим путешествием.
Открывая обложку, словно потайную дверь
в «Хрониках Нарнии», я отправлялся в путь в неведомые
мне страны и земли.
Я стал паломником библиотек. Каждый
раз, выходя из библиотеки с новым романом, я отправлялся в сквер на площади
Горького, либо в сквер перед университетом. Я читал запоем, читал вместо лекций
на истфаке, вместо встреч с девушками и даже, о ужас,
вместо походов в спортзал…
Я стал сам собирать библиотеку,
покупать книги на книжных развалах, менять книги на макулатуру. В приемные
пункты относил ворох бумаги и картона, по сути мусор,
и получал взамен книжные слитки в блестящей глянцевой или матовой обложке.
5
Существует средневековая легенда о
том, как к знаменитому алхимику Парацельсу приходит ищущий священных знаний
ученик. В одной руке он приносит мешок с деньгами, в другой — розу. Он готов
отдать все деньги, если только Парацельс бросит розу в камин, сожжет ее, а
потом снова воскресит. Или превратит ее в золото. Для того чтобы спровоцировать
Парацельса, ученик сам швыряет розу в камин, но видя, что Парацельс не способен
возродить розу, ученик решает, что Парацельс шарлатан и аферист. Когда дверь за
учеником закрывается, Парацельс выгребает пепел из камина, произносит одно
слово — и появляется роза, живая, ароматная. В чем мораль этой легенды? Сложно
сказать однозначно. Многие считают, что мораль в доверии или вере. Что нельзя
купить веру чудом. Что каждый сам выбирает свой путь. Для этого нам и дана
свобода воли.
У великого библиотекаря Борхеса есть
рассказ на эту же тему. Приведу цитату из него:
«Юноша поднял перед собой розу.
— Говорят, что ты можешь,
вооружившись своей наукой, сжечь розу и затем возродить ее из пепла. Позволь
мне быть свидетелем этого чуда. Вот о чем я тебя прошу, и я отдам тебе мою
жизнь без остатка.
— Ты слишком доверчив, — сказал
учитель. — Я не нуждаюсь в доверчивости. Мне нужна вера.
Вошедший стоял на своем.
— Именно потому, что я недоверчив, я
и хочу увидеть воочию исчезновение
и возвращение розы к жизни.
Парацельс взял ее и, разговаривая,
играл ею.
— Ты доверчив, — повторил он. — Ты
утверждаешь, что я могу уничтожить ее?
— Каждый может ее уничтожить, роза
может сгореть, — упорствовал ученик.
— Однако в камине останется огонь, — сказал
Парацельс.
— Стоит тебе бросить эту розу в
пламя, как ты убедишься, что она исчезнет,
а пепел будет настоящим.
— Я повторяю, что роза бессмертна и
что только облик ее меняется. Одного моего слова хватило бы, чтобы ты ее вновь
увидел».
6
Борхес написал о том, что вначале
было слово. Что слово сильнее и важнее всего. А еще что ничего в этом мире не
пропадает, не исчезает бесследно. Что зерна, брошенные в землю, прорастут и
дадут плоды. Пусть не сразу, а через поколение.
Для меня же эта легенда — квинтэссенция
всех суфийских легенд или историй.
Человек ищет смысла, ищет бессмертия,
ищет Бога. Человек — как соловей, что стремится к Богу, поет восхваляющие
гимны. Его цель — слиться с Всевышним в любви и
радости.
На обложке журнала, который я принес,
красовалась «Медитативная роза». Она как мираж над пустыней в голубом мареве,
как огненная луна. Считается, что Дали рисовал «Медитативную розу» в лучший
период своей жизни. В период восходящей славы, уверенности и в наивысшей точке
любви к Гале. И поэтому благоухающая роза, заменившая солнце в знойном
небе, символизирует то, что только любовь способна согреть и осветить путь
человека на земных просторах.
Однажды, поняв, как я увлекся
чтением, отец вынул из домашнего архива старое пожелтевшее черно-белое фото
человека в чалме.
— Знаешь, кто это?
— Нет.
— Это твой прадедушка. Из деревни Сафаджай. Он был суфием. Его почитали как суфийского ученого, шейха-учителя.
— Кто такой суфийский
ученый?
— У него был сундук с книгами. С
книгами с Востока. Он их понимал, объяснял.
— Он был на Востоке? Как ты?
— Не на Дальнем, а на Ближнем
Востоке. Он умер в дороге в пустыне. Во время хаджа.
— Зачем он туда отправился? — я тогда
еще был слишком нерелигиозным, чтобы понимать такие слова как «хадж» или
«шейх».
— Он искал Бога…
— Ужас, — посмотрел я на ветхое фото.
— Ему, наверное, было тяжело и одиноко умирать в пустыне?
— Думаю, легко. Но не буду тебе
мешать. Читай, сынок.
Я как раз читал второй роман в жизни.
Роман из того самого журнала с розой: «Невыносимую легкость бытия».