Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2016
Диана Немыкина (14 лет) — ученица 9-а класса гимназии №3 г.Белгорода. Рассказ был удостоен Диплома I степени на XVI
Всероссийском детском литературном фестивале «Мой Пушкин» (2015 г.).
…Тук-тук-тук… —
раздалось в келье №14. Пушкин удивленно приподнял голову от листка бумаги и
прислушался. Тишина. Он обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать. Однако
через несколько минут опять раздался отчетливый стук в окно: тук-тук-тук…
Александр пристально вгляделся в темноту окна и на этот раз увидел беленького,
как чистое облачко, совенка. Он был размером чуть больше цветочного горшка, из
которого появилась когда-то Дюймовочка, с его перышек
стекали капли дождя, подслеповатые глаза таращились и словно искали защиты.
Юному поэту стало жалко милое птичье создание, и он открыл окно, впустив
совенка.
— Зачем же ты улетел от
мамы? Холодно ведь! Замерзнешь, — с улыбкой произнес Пушкин, нисколько не
ожидая услышать ответ.
Неожиданно Совенок
дрожащим, но довольно уверенным баском произнес:
— Я не боюсь холода! Я
к тебе пришел, чтобы кое-что разузнать, можно?
Александр так удивился
говорящему птенцу, что не мог вымолвить и слова. Подумав, что ему все это
мерещится, он сильно зажмурил глаза. Но когда открыл их, на фоне чернильных
пятен его вымазанных ладошек отчетливо белел взъерошенный комочек перьев. И
этот мокрый дрожащий комочек продолжал задавать свои вопросы:
— Ну
так что, можно?
— М-можно… — настороженно согласился Пушкин.
— Я был сегодня днем в
актовом зале и слышал, как преподаватели сообщили о том, что вы больше не
будете ездить к своим родителям на каникулы. Я видел, как все расстроились,
особенно Кюхля… Он так заливался слезами, что я сам чуть не заплакал! А вот
ты почему-то не расстроился…
— Ну, я… Как бы это
сказать…
— Что?
— Если честно, я не
очень скучаю по родителям. Дома я их нечасто видел: мама (она у меня
красавица!) любила танцевать и веселиться на балах, отец с удовольствием ее
сопровождал. И понимаешь, мне все время казалось, что они меня стесняются.
— Не может быть! Разве
родители могут стесняться собственного ребенка?
— Не очень приятно
рассказывать об этом, но, представь себе, стеснялись. Еще как! Им не нравилось,
что я такой толстенький, неповоротливый, что медленно соображаю. Папа не
позволял мне есть мои любимые пирожные. Он боялся, что я еще больше растолстею.
— Но ты ведь совсем не
толстый!
— Так я похудел здесь,
в Лицее. Мой любимый предмет — фехтование. Разве смог бы я наносить неожиданные
удары сопернику, оставаясь таким же толстяком?
— Неужели ты совсем не
скучаешь? Вот я уже скучаю по маме, по ее теплым и мягким перышкам.
— Я скучаю только по
своей няне. Аринушка была очень ласкова со мной. Я всегда вспоминаю, как
вечером, перед сном, она брала спицы и начинала вязать какие-нибудь теплые
носочки или варежки. Она вязала и рассказывала удивительные сказки. Порой, ложась спать в холодную келейную кровать, я пытаюсь
вообразить, что лежу сейчас в теплой мягкой постели, а на месте перегородки
стоит дуб зеленый, на котором живут сказочные герои: кот ученый, зеленая
русалка со своей длинной косой, а рядом, возле дуба, море плещет на сушу, а из
него выходят тридцать три богатыря со своим предводителем Черномором!
Эх, даже не знаю, как отблагодарить свою няню за эти теплые мгновения… Но
ничего! Когда-нибудь я превращу эти сказки в настоящий поэтический шедевр,
который будет знать весь мир, и Аринушка будет гордиться мной!
— А-ри-нуш-ка,
— нараспев произнес птенец имя пушкинской няни. Помолчал и пропел еще одно
дорогое имя: — Со-ви-нуш-ка.
С мечтательным видом
Совенок упал на невидимый поток воздуха и облетел всю комнату поэта.
— Может быть, тогда
пойдем других успокаивать? — развеселился птенчик: — Например, Кюхлю?
— Я бы с удовольствием,
но не могу — нам не разрешается выходить из келий. А Кюхля, наверное, там уже
всю подушку слезами вымыл…
— Хм… Без проблем!
Жду тебя возле двери в твою келью! Пойдем успокаивать этого нытика! — радостно
заявил Совенок и полетел к выходу, продумывая план нейтрализации надзирателя.
За дверью он аккуратно
спустился на пол и стал подкрадываться к Пилецкому,
припрыгивая возле стенки. Тот как раз почти дошел до конца дортуара и уже
собирался повернуться, чтобы пойти в другую сторону, как вдруг поскользнулся,
закричал, подскочил и прямиком бросился вниз по лестнице.
Совенок торжествующе
подлетел к Пушкину и объявил:
— Дорога свободна!
Пушкин удивился:
— Но как? А
надзиратель?
— Я его напугал! Теперь
минут через десять придет! — празднуя маленькую победу, возликовал Совенок.
— Тогда скорей побежали
успокаивать нашего Кюхельбекера! — радостный Пушкин пробежал немного по
дортуару и остановился возле кельи № 38: там жил Кюхля.
Птенец быстро подлетел
к нему, и они вместе открыли дверь. Войдя в комнату, они увидели несчастного
друга Вильгельма, лежавшего на узкой кровати и рыдавшего в подушку. Совенок
быстро спрятался за стол, чтобы его никто не увидел, а Пушкин тихонько присел
на кровать. Кюхля поднял голову, беспомощно посмотрел на
лицейского соклассника и снова принялся плакать.
Александр сначала хотел его погладить по спине, но потом твердо решил не
проявлять мягкотелость, поэтому встал с кровати и негромко крикнул:
— Хватит печалиться!
Уроков много еще учить, а ты тут раскис!
В это время неожиданно
открылась дверь в келью, и влетело… привидение!!! Правда, оно было каким-то
странным: из-под простыни выглядывали босые ноги, затянутые в тугие белые
лосины. Привидение носилось по комнате, гремело, подвывало, а развеселившийся
Совенок летал и ухал ему в такт. Это, без сомнения, был Мишка Яковлев. Он
подслушал разговор Пушкина с другом и решил развеять Кюхлину
грусть.
Лицеисты испугались
больше не белого одеяния, а внезапности самого происшествия. Пушкин был
недоволен:
— Мишка, как тебе не
стыдно?! У Кюхли тут горе, а ты!
— Но я же хотел просто
развеселить вас! — оправдывался Мишка-паяц. — Ведь ничего страшного не
случилось. Надо же как-то дальше жить, а тем более учиться!
И лицеисты вместе с
Совенком дружно рассмеялись.