Рассказ
С узбекского. Перевод Саодат Камиловой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2016
Перевод Саодат Камилова
Рахимжон Рахмат — поэт, писатель, литературный критик и журналист.
Родился в 1961 г. в кишлаке Дангара Ферганской
области. В 1995 году окончил факультет узбекской филологии Ташкентского
государственного университета. Активно публикуется в литературных журналах Узбекистана
— «Звезда Востока», «Ёшлик», «Ёш
куч», «Тафаккур». Опубликованы поэтические сборники
«Полевые цветы», «Тетрадь жизни» и книга литературных эссе «Адабиётдан
чикиш» («Оторваться от литературности»)
Камилова Саодат Эргашевна —
литературовед, переводчик, к.ф.н,
доцент кафедры мировой литературы Национального университета Узбекистана.
Участник 13-го Форума молодых писателей России и зарубежья (Липки). Переводит
современную узбекскую литературу на русский язык. В 2013 году стала лауреатом
премии Союза писателей Узбекистана за лучшую переводную книгу «Река души моей».
Художественные переводы были опубликованы в журналах «Дружба народов»,
«Звезда», «Звезда Востока» и др.
Вспыльчивый,
картавый, с тоненькой шеей и худыми ногами Адашбой1 из кишлака Кирк
заблудился. Он отправился в кишлак Кум за пять верст на рисорушку. У него был
целый мешок неочищенного риса. Мельник сказал, что отключили электричество,
если подключат вечером, до утра все будет готово.
Адашбой
решил возвратиться. Дорога была извилистой. Ветер непрерывно дул в спину,
подгоняя велосипед. Чем сильнее был ветер, тем чаще стучало сердце, рубашка
развевалась, как парус, и Адашбой чувствовал себя
летящей птицей.
В
таком настроении он и сам не заметил, как добрался до какого-то кишлака. Что
это за кишлак? Он решил, что приехал в Кумтепу.
Неприглядные
глинобитные стены, глиняная штукатурка, дымоходы, одна сторона которых смыта
дождем, улицы узкие, кривые, пыльные… Унылая изгородь, кое-где прогнившая.
Вокруг темным-темно. Темнота, исходя будто из самых
недр земли, поднималась к небу и там светлела. Оказывается, темнота начинается
от земли, подумал он. Невозможно понять, с какой стороны солнце. Какое время
суток? Хоть и темно вокруг, но Адашбою все четко
видно. Или, точнее, виден кишлак, куда он, заблудившись, попал.
Мгновенно
появившиеся откуда-то жители кишлака обступили Адашбоя
и стали с любопытством разглядывать, как неведомое существо. Женщины и дети,
сначала робко высовываясь из-за низеньких посеревших дверей, разрушенных
временем, с облупленной от дождей, ветра, горячих солнечных лучей и времени
краской, затем потихоньку сливаясь с толпой, обступившей Адашбоя.
Почему-то их лица были такого же землистого цвета, как и двери.
Адашбой
спросил у них, как называется кишлак. Они сказали, что их кишлак называется Кумбости2 .
Он не слышал о таком кишлаке. А в какой стороне кишлак Кирк,
вы не знаете? О таком кишлаке они не знали, даже не слышали. Адашбой подумал, что, скорее всего, он попал в соседний район.
Спросил о своем кишлаке у таксистов, стоящих неподалеку. Они тоже не слышали о
таком. Из какого вы района, — спросили они. С Дангары,
— ответил Адашбой. О Дангаре
слышали, большой район. Но где конкретно ваш кишлак? Если я доберусь до
Коканда, оттуда я найду дорогу в свой кишлак, — ответил он и с надеждой
уставился на таксистов… Хорошо, но обойдется очень дорого, — и назвали сумму,
напугавшую Адашбоя. У меня нет таких денег, — сказал
он. Чем давать столько денег таксистам, лучше буду слоняться по кишлаку, пока
не найду наконец дорогу, подумал он. Жители кишлака по-прежнему с изумлением
смотрели на Адашбоя. Словно Адашбой
не человек, а какое-то диковинное животное, которое они увидели впервые.
Особенно
интересен был Адашбой маленьким детям. Они разглядывали
его, шумя и галдя, то соблюдая дистанцию, то боязливо приближаясь, словно
опасаясь чего-то неожиданного. Все жители кишлака высыпали на улицу поглазеть
на Адашбоя. Адашбой подошел
к собравшимся и заговорил. Все изумленно, широко-широко открывая рты,
загалдели, засмеялись, обрадовались. Словно Адашбой,
как солнце, озарил кишлак. Почему-то эти люди, говорящие широко раскрывая рот,
так и не закрывали его, перестав говорить.
Взяв
за руку Адашбоя, они повели его на кладбище. Кладбище
было огромным, заросшим колючей травой, засыпанным песками. Дальняя сторона его
смыкалась с небосводом, и где-то там, далеко-далеко, тоже хоронили мертвых.
Люди,
указывая на бесконечные ряды могил, что-то говорят, радуются. Но Адашбой не слышит их. Словно говорящие
находятся за толстым стеклом. По их лицам Адашбой
догадывается, что речь идет о чем-то интересном.
Один
из человечков стал кетменем крушить старую могилу. Вырыв яму побольше,
он жестами показал Адашбою: «спускайся туда». Тот
заглянул в яму и увидел маленького старичка, который хмуро сидел, ссутулившись,
опустив свой саван до плеч. Его голова с редюсенькими
волосами была покрыта язвами, что делало ее похожей на кочан цветной капусты,
по плечу и предплечью ползало несколько скорпионов. Старик, подняв голову и увидев
Адашбоя, приветливо улыбнулся толпе и рукой подал
знак: «давай, спускайся». Затем, взяв в руки одного из скорпионов, — не бойся,
дескать, не кусаются, — пристроил его себе на лицо.
Увидев старика, толпа возликовала и, взяв Адашбоя под мышки, — «это твой отец, поздоровайся с ним», —
люди хотели опустить его в могилу. Адашбой чуть было
не крикнул, что отец его еще не умер, но промолчал, поняв, что в таком гвалте
голоса его никто не услышит.
Кладбище
было очень старым, разрушенным. Однако, несмотря на заросли верблюжьей колючки,
кустов с маленькими листьями, но очень длинными иголками, на большинстве могил
были установлены мраморные надгробные плиты с именами усопших, а на некоторых
были даже фотографии.
При
входе на кладбище, с левой стороны уныло произрастало несколько фруктовых
деревьев. Поодаль от деревьев была терраса с безглазыми чернеющими окнами. В
центре террасы стоял гроб, похожий на плетеные носилки. Несколько маленьких
ребятишек, взобравшись на него, как на лошадь, скачут и молча
улыбаются, глядя друг на друга. Увидев Адашбоя, они
стали стегать гроб неизвестно откуда взявшейся хворостиной.
Толпа,
ухватив Адашбоя под мышки, притащила его к могиле, на
которой был установлен огромный черный мраморный памятник. Человек,
изображенный на камне, показался ему знакомым. Ба, это же Султанбой,
съедавший за один присест миску мантов, вчера он
видел, как тот покупал у мясника четыре килограмма мяса. Вспомнив это, он
обернулся к толпе. Та, словно прочитав мысли Адашбоя,
начала согласно кивать: «да, это так».
Адашбой
недолюбливал Султанбоя. Когда-то, сломав забор,
разделявший его с соседями, и построив новый, тот захватил приличный кусок
чужой земли.
Фотография
на могильном камне стала как будто оживать. Сначала
порозовели щеки, затем заблестел лоб. Адашбой посмотрел
на глаза: они оживали, раскосые, совсем не подходящие к этому огромному, как
медное блюдо, лицу, глаза умоляюще смотрели на толпу. Когда они обратились на Адашбоя, губы раздвинулись в широкой улыбке. Затем лицо
покойника, как полная луна, стало розовым, а потом почернело и, словно воск,
начало таять, стекая длинными каплями на мраморную плиту. Адашбой
с удивлением взглянул на толпу: она, наблюдая за происходящим, делала руками
знаки «класс», ликовала, хлопала в ладоши и кричала. Какой-то низенький человек
сказал, что могила горит изнутри, поэтому лицо на мраморном камне тает и
оплывает. Адашбой в очередной раз удивился, что можно
говорить, не раскрывая рта. Старые разрушенные могилы провалились и напоминали… Ну да, очаги, подгоовленные к
тому, чтобы их разжигали. Не успела эта мысль мелькнуть в его голове, как к
нему приблизился человек с вязанкой дров и сделал движение глазами и
подбородком: мол, разжигай.
Неожиданно
Адашбою показалось, что кладбище похоже на его
кишлак. Люди, облокотившиеся о могилы, дружно сидящие на земле — все они были
знакомы Адашбою. Точно, это мой кишлак, подумал он.
Кто-то из толпы сверкнул рыбьими глазами, как бы желая сказать: «Правильно. Это
твой кишлак. Если пойдешь чуть дальше, то увидишь свой глиняный дом».
Адашбой
повернул в сторону кишлака, толпа двинулась за ним. Вдруг он очутился на
кишлачном базаре. Маленький базарчик. Магазинчики,
будто из картона. Две старые бабки продают курт,
семечки, воздушные шарики, конфеты в обертке и другие яркие мелочи.
Приблизившись к ним, он с удивлением понял, что это его мать и бабушка. Ему
показалось, что мама даже старше бабушки. Обе выглядят так же, как те ветхие
двери, которые он недавно видел.
Что
они здесь делают? Или, отправившись на городской базар, они заблудились?
Почему-то и мама, и бабушка, глядя на Адашбоя, молча улыбались. Они что, не поняли, что и я, заблудившись,
попал в чужой кишлак?.. Одна из старушек, его мама, указала на камень, похожий
на кулак: на, дескать, возьми сухарик. Он хотел возразить, что камень нельзя
кушать, но голос пропал. А толпа набросилась на камень, будто это действительно
был аппетитный круглый сухарь. Промолвив: «Нельзя есть камень», Адашбой пошел прочь.
Наступил
вечер, он попросил найти ему место для ночлега. Толпа, не отступавшая от него
весь день, похоже, обрадовалась. Его пригласили в дом, отвели в дальнюю
комнату. Сказали: вот ваше место. Кто-то из людей пообещал привести вечером
красивую женщину. Эти слова он услышал не ушами, а сердцем.
В
полночь в дверь Адашбоя сильно постучали. Женщина
пришла, подумал он и открыл. Да, это была женщина — одетая в атласное платье и
шаровары, с полной шеей и бедрами, с накаченными, как у тяжеловесов, плечами,
большим животом. Над левой бровью у нее был красноватый выпуклый нарост с
горошину. Улыбка женщины напугала его. Женщина быстро вошла и, повиснув на шее Адашбоя, повалила его. У Адашбоя
перехватило дыхание. Хотелось оттолкнуть женщину. Сил не хватило. В это время
на пороге появилось несколько человек.
Женщина,
встав и не спеша оправив платье, собравшееся складками
на спине, отошла в сторону. Она была чем-то довольна и улыбалась. Утро уже, мы
приготовили чай, — пригласили пришедшие Адашбоя.
На
сухой земле под старой, с влажным стволом и капающей сладкой клейковиной урючиной была постелена ветхая, с торчащими нитками, шалча3 , на которую положили изодранную курпачу4 .
А посередине красовалась скатерть, которую в нескольких местах прогрызли мыши.
На скатерти лежал заплесневелый кусок лепешки. Женщина, с черными бараньими,
слегка увлажненными глазами, худенькая, хрупкая, одетая в широкое платье,
принесла чай в чайнике с отбитым носиком. «Пейте, я заварила чай из своих
слез», — словно хотела сказать она. Присмотревшись к женщине, он узнал в ней
собственную жену. Неожиданно толпа втянула ее в себя, в самую середину. Каждый
старался подойти совсем близко и, наклонив голову, сфотографироваться с ней, словно со
знаменитостью. Затем женщина, замахав подолом платья, как крыльями, взлетела в
небо. А толпа, показывая руками на улетающую женщину, словно хотела сказать Адашбою: «Видишь, жена твоя — ангел».
Подняв
глаза, Адашбой увидел огромное озеро. Оно было сплошь
покрыто зеленой ряской, водорослями и густой листвой, только кое-где
проблескивала голубая вода. Толпа, преследующая Адашбоя,
как тень, достигнув берегов озера, стала скидывать одежды, собираясь купаться.
Толпа общалась, не издавая ни одного звука, но Адашбой
каким-то образом умудрялся расслышать каждого.
Раздевайся,
молча заголосили они, лезь в воду. Адашбой
снял всю одежду, остались одни кальсоны. Только хотел войти в воду, как толпа
закричала, что в озере живет русалка, там надо плавать голым.
Адашбой невольно подчинился распоряжению толпы. Он
чувствовал, что каждым его поступком руководит толпа, что он исполняет все ее
безмолвные команды. Однако понимал, что сопротивляться у него нет ни сил, ни
желания.
Пытаясь
хоть как-то прикрыться, Адашбой присел на колени, но
толпа только хохотала и тыкала в него пальцами. От стыда Адашбой
готов был провалиться сквозь землю. Иди, иди, тебя русалка ждет! Вода вдруг
сильно заколыхалась. Резко обернувшись, Адашбой
увидел голую женщину, расчесывающую редкие и короткие волосы. Русалка была
похожа на городскую любовницу Султанбоя. Позавчера
эта женщина, одетая в узкий костюм, из которого выпирали ее формы, придя в дом Султанбоя, устроила скандал. Она таскала за волосы тихую,
редко выходящую из дома и постоянно улыбающуюся жену Султанбоя,
раскровянила ей лицо, укусив за левую щеку. Если бы
женщины махалли вовремя их не разняли, плохо бы дело
кончилось. Еще не остыв после драки, городская с
криками: «Я сейчас пойду в чайхану и опозорю твоего мужа, всем расскажу, что он
вытворяет, когда спит со мной», двинулась прочь.
Русалка,
не замечая собравшихся на берегу людей, спокойно расчесывала мокрые волосы,
сосульками спускающиеся к плечам, и массировала шею. Адашбой
боялся опустить взгляд ниже шеи.
Теперь
он окончательно понял, что воля совсем ушла из него. Толпа играла с ним, будто
с куклой, все, что приходило на ум, тотчас делалось ее командой. И Адашбой подчинялся. Вот они приказали ему быть собакой, и
он тотчас же стал бегать на четвереньках. Устал, остановился и, высунув длинный
язык, задышал тяжело. Слюни висели до самой земли.
Наблюдавшая
это толпа заулыбалась и начала аплодировать. Затем стала показывать руками:
«класс!» А потом приказала стать ишаком. И он, как ишак, побежал вприпрыжку,
затем, словно увидев ослицу, поднял повыше хвост и закричал.
Нет,
он никогда не сможет уйти из этого кишлака. А может, это он по ошибке попал в психушку, что на окраине города? Адашбой
слышал, что где-то за городом неподалеку от его кишлака есть дурдом.
Толпа, проникшись мыслями Адашбоя, одобрительно
улыбаясь, вместе с ним направилась в сторону психушки.
«Вот
место, которое ты ищешь, вот, смотри», — говорили они, указывая на сколоченные
из грубых одинаковых досок громадные бараки, расположенные на площади. Толпа
повлекла Адашбоя внутрь одного из них. Барак был
очень просторным, как поле для мини-футбола. Рядами стояли двухъярусные
кровати, на которых, улыбаясь, в одинаковых одеждах лежали неопределенного возраста
люди, вытянув руки по швам и безучастно глядя в потолок, словно хором выполняли
один приказ. Все они показались Адашбою знакомыми.
Они были похожи на тех, что заставили его войти сюда. Значит, они сумели как-то
просочиться вперед него и разлечься по кроватям. Придя к такому выводу, он
быстро вышел наружу. Но там его вновь ожидала улыбающаяся толпа.
Взяв
Адашбоя за руки, его завели уже в другой, теперь уже
огромный барак. Но картина была той же самой: двухъярусные кровати, люди в
одинаковой одежде и с одинаковыми бледными бескровными лицами. Лежат, вытянув
руки по швам, и молча глядят в потолок. Только по их
улыбкам можно было догадаться, что они живы. Адашбой
подумал, что эти улыбки возникают от воздействия каких-то волн, исходящих от
проводков, вживленных в их мозг, которые напрочь
лишали этих бедняг сознания и воли. Разве может быть одинаковое настроение у
всех? Ведь еще недавно, вчера, на кладбище, кое-кто из тех, что шли за гробом,
тихонько рассказывал анекдоты и улыбался. Почему они все лежат в одинаковых
позах? Его вдруг затошнило, резко развернувшись, он вышел. Мелькнуло: нужно
бежать отсюда. Но куда, в какую сторону?
Перед
Адашбоем оказалось высоченное дерево, росшее,
казалось, из самых глубин земли. Густые ветви стояли непроходимой стеной. Он поднял
глаза к небу. Неба не было. Тучи опускались до самой земли. Вот здесь, между
ветвей, где-то есть просвет… есть… должен быть! Если
удастся его отыскать, то он сумеет добраться до кишлака, над которым высоко в
небе сияет солнце.
Просвета
не было. Он вдруг понял, что и ствол дерева, и ветви, и вся эта непроходимая
живая изгородь — все это неживое, его недавно сюда вкопали. Кто, зачем? — но
какая разница? Он брел и брел вдоль глухой стены из ветвей, наконец
устал и сел на землю. Становилось все темней, все черней от туч. «Я так и
останусь в этих черных тучах», — подумал он, и снова принялся искать выход.
Долго искал. Пока не понял, что, обойдя стену, вернулся к изначальному месту.
Тучи
опустились до самых плеч Адашбоя. «Неужели я так и не
найду свой кишлак и останусь здесь на всю жизнь», — подумал он и посмотрел
вдаль. Но кроме тучи ничего не было видно. Скоро не стало видно и ее — Адашбой оказался поглощенным этой мрачной тучей.
Растворился, исчез.
Сохранилось
только одно — способность мечтать.
________________________________
1 Адашбой — имя собственное, означает «Заблудший».
2 Кумбости буквально — запыленный,
засыпанный песком.
3 Шалча — коврик.
4 Курпача — узкое одеяльце из ваты.