Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2016
Дмитрий
Стахов, прозаик (г.Москва)
Мне
удалось проскочить мимо многих книг, что считались, а некоторые считаются до
сих пор, «культовыми». Исключение составили «Незнайка», несколько ранее — «Айболит»,
привлекавший иллюстрациями, из-за которых симпатии скорее вызывал разбойник Бармалей в лихих ботфортах. Правда, сестра доктора Варвара
— в нашей коммунальной квартире была такая вредная тетка, с тем же именем —
порождала настоящую ненависть. Книги «классиков» — Майн Рида, Вальтера Скотта, Фенимора Купера — оказались очень скучными. Кажется,
дочитать ни одну из них не довелось, но рисунок с подписью «N. был
скальпирован, но жив» к какому-то куперовскому роману
помню до сих пор: скальпированный, с повязкой на макушке, приподнимается на
локте, в проеме двери хижины его дочь, за ней — то ли Следопыт, то ли Зверобой.
Увлечение
сказками — «Тысяча и одна ночь» в первую очередь — пришло уже совсем в зрелом
возрасте. В детстве от сказок отвадило чтение неадаптированных
корейских и японских сказок, поразивших кровавостью и жестокостью.
Вот
Жюля Верна я читал и перечитывал, больше всего
нравился «Таинственный остров», но в собрании сочинений отсутствовал том с
романом «Пятнадцатилетний капитан». Его я так и не прочел — чтобы восполнить
пробел, взял в библиотеке, где на эту книгу была длинная очередь, но тут по
телевизору показали фильм, старый, с Черкасовым в роли Паганеля,
и «Капитана» я вернул буквально на следующий день; «Уже?» — удивилась
библиотекарша, но это победила визуальность, побеждавшая и в дальнейшем.
Память
о книгах остается, если вспомнить тех, кто рекомендовал их прочитать или, тем
более, кто их читал вслух. Едва выйдя из возраста «Федорина
горя» и «Тараканища», я серьезно заболел, вечерами отец,
сидя возле моей кровати, читал то, что выбирал сам. Он отложил в сторону
детские книги, попробовал читать Сетон-Томпсона, но его блестящие рассказы не
имели счастливого конца, что сильно расстраивало, а потом взял с полки Джека
Лондона, «Белый клык», и читал с какой-то особенной интонацией: например —
«что», четкое, с явным «ч», без близкого к «ш», в обыденной речи. Выздоровев, я прочитал всего Лондона,
и назад дороги не было, хотя чтение взрослых книг влекло за собой ставившие
родных в тупик вопросы.
Особенно
много их возникало во время чтения «Похождений бравого солдата Швейка» с
иллюстрациями Йозефа Лады, сокращенное чешское издание. Мама
покорно объясняла значение слов «дегенерат», «фельдкурат», «кнедлики» и тому
подобных, но когда я спросил, что значит «импотент», взяла книгу, ознакомилась
с контекстом, сказала, что, по ее мнению, эту книгу мне читать еще рано, после
моего признания, что читаю ее уже пятый раз, смирилась, значения слова,
впрочем, не объяснив.
Тут подоспел «черный» четырехтомник Хемингуэя, где в
«Фиесте», помимо многих незнакомых слов, был обнаружен пассаж о том, что
определенные книги надо читать в определенном возрасте, что некоторые,
прочитанные раньше или позже, могут оказаться — этих слов у Хемингуэя нет —
миной замедленного действия, принести скорее вред, чем пользу, или, как
минимум, не дать того удовольствия, которое они могли бы дать при совпадении осей — этого у Хемингуэя тоже нет —
читатель-книга-автор в одной временной точке.
Признаю, что образ с осями несколько надуманный, но как бы то
ни было, наверстать упущенное невозможно. Не только в чтении. Просто
современные детские книги читаются все большим числом взрослых. И вовсе не
вслух детям. Вполне взрослые люди читают, с нетерпением ждут появления таких
книг, которые сравнительно недавно были исключительно детскими. Это какой-то
замысловатый процесс инфантилизации и, наоборот,
взросления, описать который можно было бы синусоидой. Ведь надо помнить, что и
Скотт, и Рид, и Купер когда-то были книгами для взрослых…