Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2014
Марина Бородицкая,
поэт, переводчик
Одну — не выберу, не смогу, у меня даже самых-пресамых было несколько. Самая первая в жизни — «Приключения Ломтика». Там у мальчишки родители были ученые, вечно занятые какими-то экспериментами, причем на себе, например, сколько может выдержать человек в ледяной воде — в общем, дома их не было, а сыну они оставляли вкусные и интересные обеды со смешными инструкциями в стихах. В одной банке засахаренные сливы, в другой — заварной крем, все связано ленточкой, и надпись:
Ты перемешай нас —
и случится чудо:
лучшего на третье
не найдешь ты блюда!
У этого самостоятельного парнишки были друзья, мальчик и девочка. И еще была чудаковатая пожилая леди со всякими прибаутками вроде «Загоните меня на чердак и уберите лестницу!» И она с этой компанией дружила на равных. И все это я помню наизусть лет с пяти-шести, а как звали автора (Лейла Берг) и переводчика (Наталья Шанько), узнала вчера из Интернета.
Потом, конечно, пришли Робинзон и Гулливер (детский, в чудесном пересказе Т. Габбе), и Шерлок Холмс (сначала — в устных «лагерных» рассказах после отбоя, с особым шипением: «пес-с-страя лента…»). Но влюбилась я — с тринадцати лет и навсегда — в Честертоновского отца Брауна. Маленький круглолицый утешитель, мудрец и поэт. Где умный человек прячет лист? В лесу… Тогда как раз вышел этот том, синий, в разноцветной «Новой библиотеке приключений»: Честертон пополам с Эдгаром По. Счастливая, я глотала его под липами Страстного бульвара, нисколько не осознавая всей пронзительной английскости автора и героя.
В старших классах нашу школьную компанию всерьез занимали Форсайты. Сомс, Ирен, Боссини, старый Джолион словно поселились по соседству. А качественный английский телесериал по Голсуорси успешно отрывал нас от занятий вcе выпускное и «поступательное» лето.
…Диккенса я села читать уже после тридцати. Том за томом. Мысленно попросив у него прощения за свое подростковое хамство (издевалась над чахоточными малютками и раскаявшимися злодеями, обзывала безнадежно слащавым). Он, кажется, простил.
А потом настала Джейн Остин. Сперва по-английски, а после выхода голубого трехтомника (88-й год, переводы в основном достойные) — и по-русски, любой из шести романов, с любого места, как в воду в жаркий день, как в тепло с мороза… Но самый английский — пожалуй, все-таки «Мэнсфилд-парк», где героиня — бедная родственница. Тонко чувствующая свое униженное положение, переживающая так, что Федору Михалычу бы понравилось, она умудряется при этом вырастить собственную душу, воспитать в себе смирение без раболепия, гордость без гордыни…
И вот тут, за чтением «несравненной Джейн», я поняла наконец, в чем именно состоит — для меня — эта самая английскость и что связывает между собой все перечисленные детские и взрослые книжки. В них во всех свежо и отчетливо звучит нота бодрого, деятельного одиночества. Одиночества, внушающего надежду.
Эту же ноту тянет очередная моя английская любовь, создатель «плоского мира», иронический, фантастический Терри Прэтчетт. У него в романе «Reaper Man» (в переводе «Мрачный жнец»; я Прэтчетта предпочитаю в оригинале, но говорят, и переводы неплохи) Смерть вылетает с работы. И узнает, что отныне его жизнь конечна (его — потому что Смерть у Прэтчетта — мужчина, верней, скелет). И вот он нанимается в батраки к одной старушке, косит траву… и хоть убей не может понять, как вообще можно жить, зная, что умрешь. Как можно слушать тиканье часов, зная, что твое время уходит? А старушка предлагает народное средство: «Keep busy and act cheerful». То есть, буквально: занимайся делом и принимай бодрый вид. А если по-русски — делай дело и гляди веселей. Ты одинок, но ты не один такой. Ничего, мы справимся. В крайнем случае — уйдем по-английски.