Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2014
Каграманов Юрий Михайлович — культуролог, публицист, постоянный автор
«Дружбы народов». Последние публикации в «ДН»: «Мазепа и другие. Украина в
поисках отцов-основателей» (№ 2, 2009), «Вокруг "иранской идиомы"» (№
12, 2009), «Что нам готовит год 2083?» (№ 12, 2011), «Крик Майастры.
Перспектива консервативной революции в Европе» (№ 2, 2013); «Нерон высадился в
Америке» (№ 8, 2013); «На подходе ко второму Просвещению» (№ 1, 2013).
Когда над кораблями не властвуют кормила,
они попадают во власть подводных скал.
Г.К.Честертон
Призрак бродит по Европе, и по Соединенным Штатам тоже — призрак Закона. Того, что пишется с прописной буквы. Иначе говоря — Божьего Закона, идущего «от Моисея».
Одни смотрят на него с надеждой, другие — со страхом и отвращением, третьи стараются не замечать, хотя с течением времени не замечать становится все труднее. Потому что любой закон заключает в себе идею порядка, а Божий Закон — порядка, санкционированного «свыше» и по этой причине, как показывает опыт, наиболее эффективного в противостоянии наступающему хаосу. Это не древний, природный и «родимый» хаос, но, по выражению о. Георгия Флоровского, «хаос новый и вторичный, хаос исторический, хаос греха и распада…»1 Естественно, что такого рода хаос «зевает» (греческое слово «хаос» — производное от глагола, означающего «зевать», «зиять») в человеческих душах. Между тем, авторы всевозможных политических и экономических проектов, как правило, упускают из виду, что они (проекты) имеют смысл лишь применительно к людям; и не имеют смысла применительно… ну, скажем, к пернатым.
Применительно к стае ворон, что будет кружить над останками евро-американской цивилизации, они точно не имеют смысла.
О
«кривой» культуре
И вот, отчалив, пол-Европы
Плывет неведомо куда.
Илья Эренбург
Приведенные строки Эренбург написал в 1921 году, сидя в Париже и, естественно, имея в виду восточную половину нашего континента. В наши дни другая половина Европы, вкупе с Соединенными Штатами, отчаливает от своего прошлого, устремившись в некое Море бурь, если воспользоваться старинным картографическим термином.
Что за недобрая сила влечет западные народы в грозовую неизвестность? Эта сила называется гендерной революцией (от слова «gender» в его новейшем значении «распределение по половому признаку»). Новизна явления мешает оценить его по достоинству; между тем, как справедливо, на мой взгляд, пишет Р.А.Гальцева, «идет революция, перед которой по степени радикализма отступает даже социалистическая».2
Другое ее название, более скромное и «техническое» — движение ЛГБТ (лесбиянки, геи, бисексуалы, трансвеститы), которое сами его участники называют «странным» и «кривым» (queer), добавляя к означенной аббревиатуре еще одну букву: LGBTQ. Но эпитеты «странное» и «кривое» — слишком слабые; речь ведь идет о вещах, которые, как говорит американская писательница Нэнси Коэн, заставили остальной (то есть не американский и не европейский) мир «раскрыть от изумления рот».
Впрочем, еще лет двадцать назад сами американцы и европейцы раскрыли бы от изумления рты, если бы могли увидеть, что происходит сегодня. Что, например, мужские и женские пары не только вступают в законный «брак», но и чувствуют себя при этом передовой частью общества, «ударниками» в своем роде. Или что мужчина может воспользоваться женским туалетом и женским душем, если он «чувствует себя, как женщина», и аналогичным образом может поступать женщина, «если она чувствует себя, как мужчина» (в некоторых штатах США разрешено опять же законодательно).
Но для значительной части населения первоначальная оторопь сменилась постепенным привыканием к диковинным (это мягко говоря) новшествам; тем более, что «кривая» культура пользуется энергичной поддержкой в интеллектуальных кругах. Интеллектуальный «авангард» принял за основу положение известного психоаналитика Вильгельма Райха (чьи работы еще в 20-х годах активно пропагандировались левацкими кругами в СССР) о том, что «правда о поле» есть для человечества «главная правда», от которой зависит все остальное. Действительно, «правда о поле» для человека чрезвычайно важна; вопрос в том, как ее понимать.
«Авангард», о котором идет речь, проникся научно-рациональным видением материального мира, включая человеческую «живность», с его позиции так же подлежащую экспериментированию, как и мир животных и растений. Свою лепту здесь внес и художественный авангард минувших лет, о котором писатель и теоретик искусства МассимоБонтемпелли писал, что «своей задачей он поставил создать такие условия, чтобы можно было начать все сначала»,3 то есть свести все к чистому листу и включить творческую фантазию, доверив ей пересоздание жизни в ее онтологических основах.
И понёсся вдаль безумный кентавр,
Крича, что с холма он увидел розовое небо,
Что оттуда виден рассвет.
Эти строки Андрея Белого особенно к месту здесь потому, что в них употреблен образ кентавра — плод фантастического соития человека с конем. Нынешний интеллектуальный авангард движется в направлении оправдания всех и всяческих соитий. В романе Франсуа Рабле Панурга пытаются женить на лихорадке, но из этого ничего не получается. Сегодня — получилось бы. Фантазия опережает жизнь, но жизнь в меру возможностей поспевает за фантазией. Однополые отношения (которые существовали всегда, но о которых еще недавно в «приличном обществе» принято было говорить, понизив голос и опустив глаза) не только получают общественное признание, но и навязывают себя обществу как образцовые. Педофилия пока еще карается по закону, но в море порнографии, затопляющем интернет, она давно уже не режет глаз.
Остаются три «высоты», которые «авангард» еще не взял, но уже нацеливается на них: кровосмешение (инцест), скотоложество и некрофилия. В фильме «Советник» американца Ридли Скотта (2013) последняя предлагается в особо «изысканном» варианте — совокупления с женщиной, которой только что отрубили голову. Сам маркиз де Сад до этого, наверное, не додумался (хотя в женщинах с отрубленными на гильотине головами в его время недостатка не было). Слава богу, сей эпизод не показывают на экране, а только обсуждают его. Это, впрочем, уже другая тема — сопряжения полового «авангардизма» с жестокостью.
По сути, гендерная революция — продолжение сексуальной революции 68-го года под обманчивым лозунгом «Любовь, а не война», лишившим половую любовь ее духовного измерения. Молодых революционеров увлек неопытный ангел, обещавший им «чистую», «свободную от предрассудков» любовь, а на деле погрузивший их с головою в стихию телесности. Оппонент Вильгельма Райха Макс Шелер писал, что в Божьем замысле человек — «наоборотное животное», в том смысле, что духовное начало у него повелевает телесным. Половая любовь, какою она культивировалась в лоне европейской культуры, — искра, пробегающая меж двумя полюсами, духовно-душевным и телесным. Когда остается только один полюс, никакая искра, естественно, возникнуть не может.
Революция 68-го года породила промискуитет, подорвавший (хотя пока еще не разрушивший окончательно) статус семьи (для чего есть и некоторые причины социологического порядка, на которых я не буду здесь задерживаться). Место любви занимает блуд, который становится все более скучным занятием (и, тем паче, зрелищем). Но оттого, что он становится скучным, он не перестает быть привлекательным. Солеными водами нельзя напиться, но пить-то все равно хочется.
Средство избежать блуда известно со времен древности: надо просто не приближаться к его очагам. Даже некоторые, крепкие духом святые старались их избегать. Но что делать, если очаги сами приближаются (посредством разных media и особенно интернета) к вступающему в жизнь человеку, обдавая его (и не только его) недобрым пламенем? А ведь сопротивляться этому пламени очень нелегко; блаж. Феодорит Кирский (V век) даже писал, что борьба с похотью труднее воинского подвига.
Пресыщенным уже хочется, как в старом анекдоте, «чего-нибудь рыбненького». Шутки шутками, а «что-нибудь рыбненькое» и вправду может появиться в ассортименте телесных утех. Я имею в виду эксперименты со стволовыми клетками, позволяющие, как говорят, создавать любые живые существа, включая разного рода гибриды, путем «внекорпорального рождения». Пока что такого рода экспериментам законодательно поставлены пределы, но энтузиасты «стволового творчества» постоянно стремятся их расширить. Японские ученые уже создали таким путем живого козла (символично, что именно козла: в античности Ночной Козел считался символом похоти). Другие утверждают, что им под силу создавать, например, русалок.
«Фаустовская» цивилизация рвется за пределы, к которым не решался приблизиться сам Фауст (у Гете). Напомню эпизод, где Мефистофель дарит Фаусту некий ключ, который на первый взгляд кажется «жалкой вещицей», но потом обнаруживает чудесные свойства. Цитирую:
Ф а у с т
Он у меня растёт в руках, горит!
М е ф и с т о ф е л ь
Не так он прост, как кажется на вид.
Волшебный ключ твой верный направитель
При нисхожденье к Матерям в обитель.
Ф а у с т (содрогаясь)
При спуске к Матерям! Чем это слово
Страшнее мне удара громового?
Матери у Гете — вымышленные им богини, охраняющие «уставы естества». Считается, что в этом эпизоде Гете взял под защиту мир земных прообразов, возражая против чрезмерного «удлинения» принципа свободы, который он сам и — в еще большей степени — его друг Шиллер дотоле отстаивали.
Попирая «уставы естества», половой «авангард» ведет общество к небывалому в истории хаосу. В 1993 году, «на другой день» после окончания «холодной войны», поддерживавшей на Западе определенный тонус, журнал «Nation» (США) проницательно писал: «вполне вероятно, что небольшое и презираемое (тогда еще презираемое! — Ю.К.) сексуальное меньшинство навсегда сделает Америку другой». Как и Европу. Что, собственно, и произошло. Или, точнее, происходит: все последствия развертывающейся на наших глазах антропологической революции пока еще трудно представить.
Уже сейчас на Западе постепенно разрушается все то, чем всегда гордился западный человек — внутренняя дисциплина, культура поведения (и вообще культура), образование (дошло до того, что постоянно увеличивается число неграмотных). Сама гендерная революция стала возможной лишь в условиях морального разложения, в той или иной степени охватившего все общество.4
Попрание «уставов естества» не выводит экспериментаторов из рамок естества как такового. Они хотят изменить природу человека изнутри самой природы. Но лишенная сверхъестественного «надзора», природа способна «меняться в лице» и принимать устрашающий вид — «с окровавленными зубами и когтями» (строка из стихотворения А.Теннисона:«Nature red in tooth and claw»). И половая «любовь», понятая как чисто животное соитие, легко сопрягается с насилием.
Такое сопряжение было известно уже в древности: «Голос Таит шептал о любви, которая гнуснее ненависти».
Не случайно 1968-й, год сексуальной революции, стал также годом, когда резко пошла вверх кривая «преступлений против личности». Сегодня, например, в Соединенных Штатах, лидирующих на Западе по числу преступлений, каждые двенадцать минут совершается изнасилование; притом каждое четвертое изнасилование — групповое. И каждые полчаса — одно убийство. И все это несмотря на суровое законодательство и в высокой степени эффективную работу полиции. В итоге население тюрем за последние сорок лет увеличилось в десять раз! Немногим лучше обстоят дела и в большинстве европейских стран. Существующая правовая система не справляется со всеми последствиями «кривой» культуры.
Тихая паника распространяется на Западе. Она еще усиливается оттого, что растет предчувствие: дальнейший ход дел в большой мере будет направляться внешними силами.
Ветер
с Востока
Известный гарвардский профессор права Гарольд Берман пишет: «Западная правовая традиция должна приспособиться к новому веку, который рождается из конфронтации Востока и Запада. В данном случае это не столько географические термины, сколько временные. Для христианства Восток есть первое тысячелетие, на котором зиждется второе. Третья эра должна быть выстроена из первых двух».5 Восток здесь — это мусульманский Восток, а точнее, мусульманская правовая система, шариат.
Когда сегодня говорят об «угрозе ислама», то обычно имеют в виду в первую очередь действия террористов и во вторую демографический фактор. Последний нельзя не принимать в расчет, но что касается террора, то своей низкой эффективностью он напоминает мне действия турецкой артиллерии периода XV — XVI веков, когда турки завоевывали Европу. У них было тогда количественное превосходство в артиллерии, но толку от нее было немного. Примером может служить грандиозная морская битва при Лепанто (1571), где турецкий флот сразился с флотом Священной лиги. Сервантес, который участвовал в сражении (и потерял в нем левую руку — как потом кто-то заметил, к вящей славе правой), оставил его описание. Громоздкие кулеврины и бомбарды османов открыли огонь, цель которого, как и в других тогдашних сражениях, была скорее психологическая: напугать противника; ибо число павших от огня было небольшим. Исход боя решился в абордажных схватках, в которых османы понесли сокрушительное поражение. Кстати, это было первое серьезное их поражение за два столетия. До Лепанто их войско считалось в Европе непобедимым; особенный ужас вызывали страшные янычары.
Террор, к которому ныне прибегают исламисты, дает так же мало результатов, как и когдатошние кулеврины и бомбарды. Конечно, жизнь каждого человека не может быть сведена к математической единице, но если подойти к делу статистически, то мы видим, что каждый теракт уносит жизни от нескольких человеческих единиц до нескольких десятков, в редких случаях — нескольких сот; и только в одном случае («9.11» в США) число жертв приблизилось к трем тысячам. Еще, правда, террористические акты порождают панику, что само по себе опасно, но каждый раз паника довольно быстро сходит на нет. Так что продвижение ислама путем террора вряд ли имеет шансы на успех; тем более, что само мусульманское население в большинстве случаев не одобряет его.
Рассчитывать на успех могут те, кто в некотором смысле замещает янычар — шариатские судьи.
Наступление шариата началось с того, что можно назвать юридической реконкистой, обратным завоеванием мусульманских земель. В конце XIX — начале XX века в мусульманских странах, занемногим исключением, возымели силу европейские правовые системы. Ныне восстановление в этих странах шариата приветствуется подавляющим большинством населения (исключение составляют Турция и бывшие советские республики). Шариат проникает и туда, где раньше у него никаких позиций не было — таковы, например, мусульманские республики России. Суровые арабские воины никогда не доходили до Северного Кавказа и Поволжья (лишь на время они овладели Дербентом, где, похоже, зарыли бутылку с джинном, кем-то выпущенным на волю лишь в наши дни). В эти края слово Аллаха несли дервиши-суфии, чье восприятие мира было скорее художественно-мистическим, а не суховато-законническим, как в ортодоксальном исламе. Сейчас законы, принятые в «песчаных краях аравийской земли», обретают здесь вес и влияние, каких никогда у них прежде не было.
Стало широко известным скандальное заявление одного московского адвоката-мусульманина о том, что «шариатский суд идет» и что «мы зальем Москву кровью»; то есть надо полагать, кровью, пролитой по мусульманскому Закону.
Шариат утверждает себя в мусульманских общинах Европы, становящихся все более многочисленными. В Германии уже допускается употребление шариата в тяжбах меж мусульманами. В Англии, где в некоторых районах уже можно встретить на улицах шариатские патрули, в защиту шариата выступил сам архиепископ Кентерберийский, главное, после королевы, лицо в англиканской церкви. Во Франции формально признано только светское законодательство, но в пригородах, населенных арабами, куда полиция старается не соваться, действуют суды, именующие себя — с правом на это или нет — шариатскими. Примерно так же обстоит дело и в других европейских странах.
Совсем не обязательно представлять себе шариат — «с рогами»; это просто Божий Закон, идущий «от Моисея» и в основе своей общий у мусульман с иудеями и христианами. Напомню: Моисею в его одиноком восхождении на гору Синай явился Господь в густом облаке и поведал ему Десять заповедей, коих человечество должно держаться до конца времен. Конечно, скептик вправе усомниться в существовании Моисея и самого Господа; но как писал классик русской юридической мысли Л.И.Петражицкий, человек у с т р о е н (психически) таким образом, чтобы воспринимать этические императивы как исходящие из неведомого, отличного от нашего обыденного «я», «таинственного источника», хотя бы он и воспринимался как мешающий его свободе.
Подчеркну, что источник должен быть таинственным. Вообразим себе мир, в котором Господь явил бы земнородным Свой Лик и во всеуслышание перечислил бы Свои заповеди под номером 1, 2 и так далее. Жить в таком мире было бы как-то неуютно. «Удел человеческий» — у г а дыв а т ь в окружающем нас тумане истину бытия; или доверять угадчикам, более других наделенным интуитивным даром.6
Так или иначе, большинство человечества (в ареале трех «авраамических» религий) приняло исходивший «от Моисея» Закон, понятый как Божий. Тем более, что он близок тому закону, который называют естественным и который, по известному выражению апостола Павла, «записан в сердцах» людей, независимо от ареала их проживания.
Первоначально в среде иудеев, а вслед за ними и мусульман Закон охватывал все сферы жизни, включая регламентацию быта, подчас самую мелочную. Но в ареале христианства высшую санкцию получили понятия «свободы» и «воли» (в смысле волевых усилий), которые отвоевывали себе все больше жизненного пространства; это, во-первых, а во-вторых, многократное усложнение жизни в Европе на протяжении последних веков привело к возникновению различных систем права — гражданского, уголовно-процессуального, церковного (регулирующего жизнь внутри Церкви), семейного и других. Все эти системы пересекаются и взаимодействуют, при этом Божий Закон постепенно тушуется среди всех остальных.
А шариат остается у мусульман столпом самосознания. Требованиям усложнившейся жизни отвечает фикх, который не считается безупречным, хотя богословы и юристы следят за тем, чтобы он по возможности отвечал духу шариата.
Требования шариата, выходящие за рамки Десяти заповедей и касающиеся деталей быта, сегодня выглядят чрезмерными, а порою и комическими. Например: носить бороду строго определенной длины; не дуть на горячую пищу во время еды; пить воду в дневное время стоя, а в ночное сидя; знать, в каких случаях правую ногу следует закидывать за левую и в каких левую за правую, и т.д., и т.п. Но эти «излишки» несвободы ничуть не более несуразны, чем «излишки» свободы, каковые демонстрирует человек, выросший в лоне евроамериканской цивилизации и зачастую напоминающий морское беспозвоночное с протянутыми в разные стороны щупальцами, отдавшееся на волю волн.
Европейцев шокируют некоторые крайности шариата, такие, как побивание камнями (в частности, неверных жен) или отсечение рук и ног (рука отсекается у вора, нога у грабителя с большой дороги).7 Но это исторические «привески» к шариату, от которых во многих мусульманских странах постепенно отказываются. Хотя в целом предусмотренная шариатом система наказаний, сравнительно с европейской, остается строгой, даже жестокой.
Множество нареканий вызывает предусмотренное шариатом отношение к женщине. Согласно правилам, женщина должна жить в принимающем те или иные формы затворе, одеваться так, чтобы посторонний глаз не мог ее рассмотреть (что не совсем чуждо европейской женщине, еще в недавние времена носившей юбки до пят, а иногда даже полуприкрывавшей лицо: вуаль — дальняя родственница чадры) и т.д. При определенных неудобствах, которые должна испытывать при этом женщина, нельзя отрицать, что такие строгости защищают ее честь и достоинство гораздо лучше, чем в нынешней Европе, вообще в светском обществе. Вот выразительный пример: в толпе антиисламистов, собравшейся на площади Тахрир в Каире во дни «арабской весны», зафиксирован целый ряд случаев, когда женщин (своего же политического направления) насиловали прямо на месте. «Свобода на баррикадах» Эжена Делакруа, смело обнажившая грудь и благословившая все революционные толпы последующих двух веков, никак не рассчитывала на такой оборот дела. Для сравнения: подобное было совершенно немыслимо в толпе исламистов (где тоже были женщины), собиравшейся на той же площади — посягнувшего убили бы на месте.
В Европе вызывает осуждение записанное в шариате право мужа бить жену. Справедливо, конечно, но, к сожалению, позиция осуждающих становится все более шаткой. Еще в недавние времена в культурном слое Европы бить женщину считалось абсолютно недопустимым. А теперь мы видим, хотя бы в кино, что это становится довольно обычным делом — и не только для отрицательных персонажей.8
Замечу, что несмотря на свой явно «маскулинный» уклон, шариат, судя по данным опросов, проводимых в мусульманской среде, находит у женщин более высокий процент поддержки, чем у мужчин.
Безусловно позитивную роль играет шариат в кварталах европейских городов, населенных иммигрантами. Если в большинстве мусульманских стран уровень преступности намного ниже, чем в Европе, то здесь он, наоборот, отличается в прямо противоположном смысле. Это явление известно было еще в Древнем Риме. Когда северные варвары захватили столицу империи и стали грабить, убивать и насиловать, образованные римляне спрашивали себя: неужели это те самые добродетельные германцы, о которых мы читали у Тацита? Германцы были те и не те: выбитые из привычной колеи, они повели себя совсем не так, как на своей родине. Нечто подобное происходит сегодня и с жителями мусульманских гетто, где стихийно возникающие шариатские суды (судьей может стать каждый, кто хорошо знает Коран и Сунну) до некоторой степени обуздывают разыгравшиеся «на воле» пороки.
В то же время анклавы, где действует шариат, — своего рода укрепрайоны, откуда ведется наступление на окружающий мир «неверных». Наступление это — психологическое. В среде, «охваченной» шариатом, не пьют, не употребляют наркотиков, не пользуются услугами проституток, не смотрят фильмы и передачи, разжигающие похоть, не играют в азартные игры и даже поп-музыку не слушают. Такой образ жизни привлекает растущее (хотя пока еще небольшое) число бледнолицых сынов и дочерей Европы (больше дочерей, чем сынов).
Крупный финансист, постоянно имеющий дело с европейскими клиентами, шейх Аль-Карадави пишет: «Константинополь был завоеван двадцатитрехлетним османом Мохаммедом бин-Мурадом… в 1453 году. Другой город, Ромийя (Рим) остается, и мы надеемся и верим, что он тоже будет завоеван (в иных случаях аналогичные угрозы раздаются и в адрес «третьего Рима». — Ю.К.). Это значит, что ислам вернется в Европу как победитель после того, как он был изгнан оттуда дважды».9 Только в этот раз завоевание будет осуществлено не саблей, но проповедью и «притяжением шариата». «Европа, — продолжает шейх, — увидит, что она страдает от материалистической культуры и кинется искать спасательную шлюпку. И найдет ее только в исламе».10
Действительно, спасательная шлюпка — употребим соразмерное слово: ковчег — Европе обязательно понадобится. Но надо надеяться, что это будет не ислам.
В противном случае «в долину к вам другой певец придет» (Вертер из одноименной оперы Массне).
И
с Запада
О ветре с Востока говорят и пишут уже довольно давно. Гораздо менее ощутим пока ветер с Запада, который «поет» о чем-то близком тому, что доносится с Востока. В этом случае областью высокого давления (ветер, как известно, дует из областей высокого давления в области низкого давления) является в первую очередь библейский пояс в США.11 В перспективе и этот ветер, скорее всего, будет крепчать и даже может перерасти в настоящий шторм.
Сегодня Америка слепит остальной мир огнями Голливуда, блескучей мишурой эстрады и т.п. В тени остается другая Америка — религиозная и противостоящая первой; ее называют иногда Скрытым царством (Covert Kingdom). Впрочем, скрытым оно остается скорее от постороннего взора; внутри страны новоявленное пуританство (или неопуританство)12 достаточно громко заявляет о себе. Сонм пламенных проповедников, каких трудно сыскать в Европе, вещает языком ветхозаветных пророков, грозя Божьим гневом «пораженной диаволом Америке».13 В Европе говорить о диаволе всерьез давно считается дурным тоном.
Поразительный контраст: нигде нет такого инфантильно-легковесного отношения к жизни, как в Соединенных Штатах, и в то же время нигде (в ареале европейско-американской цивилизации) нет такого тяжеловесно-религиозного отношения к ней.
Сколь ни неожиданным это может показаться, но Скрытое царство во многом близко миру ислама, пишет видный деятель демократической партии, а ныне сотрудник президентской администрации Мануэль Кэсон III: «Вот современный парадокс: Америка в некоторых отношениях ближе к идеалам ислама, которым она противостоит, чем к либеральным, воспитанным Просвещением западным нациям, с которыми она как будто стоит плечом к плечу, как со своими союзниками. Те, кто считает Америку безбожной, погрязшей в материализме страной, должны обратить внимание на тот факт, что множество американцев настаивают на том, что живут в религиозной стране». Главное, что роднит американских пуритан с мусульманами, это всецелая опора на ветхозаветный Закон.
Само формирование пуританства (кальвинизма) происходило не без влияния ислама. Напомню, что это середина XVI века, время победоносного наступления османов на Европу. Военный успех всегда заставляет религиозных людей задуматься: а на чьей стороне Бог? Кальвин решил, что Бог во всяком случае не на стороне католической Европы. Кроме того, он уловил некоторые мотивы, общие у него с исламом, и поддержал лозунг, выброшенный еще Лютером: «Лучше быть турком, чем папистом!»
Главным полем битвы с католицизмом стали в XVI веке Нидерланды. О движении гезов мы еще в детские годы узнаем в запоминающейся на всю жизнь книге Шарля де Костера о Тиле Уленшпигеле. Она была написана в середине XIX века, в эпоху национальных революций и слабеющего христианства и очень далека от мировоззрения гезов. В книге жизнерадостные, чувственные фламандцы ведут борьбу за освобождение родины от этих «мрачных» аскетов — испанцев с их ненавистной инквизицией. На самом деле национальная идея в XVI веке еще не сложилась, а веселая, смеющаяся Фландрия была создана воображением Шарля де Костера. Исторические гезы были кальвинистами и боролись за веру; недаром на помощь им пришли «интербригады»,состоявшие из французских и английских кальвинистов (гугенотов, пуритан). И вряд ли гезы выглядели менее «мрачными», чем католики-испанцы; кстати, была у них и своя инквизиция. Но вот на что я сейчас хочу обратить внимание: на шляпах у них красовался исламский серебряный полумесяц и сражались они под красным знаменем Халифата!14
Нидерланды от наступающих турок оставались далеко, а вот Венгрия (тогдашняя Большая Венгрия) уже на две трети была ими оккупирована. Заметим, что во второй половине XVI века до 90 процентов венгров сделались кальвинистами (позднее Контрреформация вернула католичеству его прежние позиции в этой стране). Так что между завоевателями и последователями «женевского папы» установились здесь непосредственные контакты. Венгерские кальвинисты видели, что мусульмане, подобно им самим, твердо держатся Закона, не придают значения формальной иерархии (в религиозном плане), что молятся они в помещениях с голыми стенами — все эти «моменты» до некоторой степени сближали две стороны.
Конечно, Кальвин твердо стоял на почве своеобразно им понятого христианства и, следовательно, считал мусульман своими противниками. Более того, был уверен, что именно его последователям вручена орифламма на одоление неверных. Но одолевать их рассчитывал не военной силой, а убеждением, ошибочно полагая, что мусульман легко будет приобщить к его учению. (Отчасти его надежды осуществились лишь в XXI веке, когда в Турции получил некоторое распространение своеобразный гибрид «исламского кальвинизма».)
Как у пуритан, так и у мусульман Закон утверждал себя, в конечном счете, посредством системы наказаний, которая у первых была не менее жестокой, чем у вторых. Рук и ног пуритане не отрубали, но смертная казнь, чаще всего через повешение, полагалась за самые разнообразные преступления, даже за мелкое воровство. Неизменно каралось смертью отступление от веры; не было забыто правило Второзакония, согласно которому за вероотступничество родители обязаны были побивать камнями собственное чадо. За кощунство полагалось отрезание верхней губы; лишенный ее человек постоянно «скалил зубы» (кстати, этот жестокий обычай возрожден кое-где в современном мире).
Зато преступность у пуритан была сведена к минимуму, кое-где почти исчезла. Это особенно заметно в раннепуританских общинах Нового Света, где была достигнута, так сказать, чистота эксперимента, ибо здесь не было соприкосновения с непуританскими общинами. Как правило, здесь не существовало даже полиции, если не считать таковою «ночную стражу» из добровольцев. И тюрьмы, если они вообще были построены, большую часть времени стояли пустыми.
Людей усмирял страх перед суровым наказанием? Безусловно. Но не только он. Историки утверждают даже, что не столько он, сколько психологическое «овнутрение» ими Закона. Как пишет цитировавшийся выше Берман, к ним можно приложить формулу, выведенную Петражицким, «великим русским юристом» по его характеристике: «закон внутри нас». Заповеди «не убий», «не укради» и т.д., «спущенные» сверху, укладывались в душе столь основательно, что им не нужно было напоминать о себе; они уже были впечатаны в сознание как нечто само собою разумеющееся.
Век Просвещения заставил пуританство отступать даже там, где у него были сильные позиции, как в Северной Америке. Это происходило и на самом деликатном направлении человеческой экзистенции — половой любви. Именно это направление нас сейчас особенно интересует, учитывая, что здесь происходит в наше время.
Пуританство подверглось атаке как «снизу», со стороны того, что называется бытовым распутством, так и «сверху», со стороны одухотворенной «высокой любви». Конечно, она была хорошо знакома эпохе Ренессанса; уже на ее исходе появилось необычное тому свидетельство: как раз в те годы, когда гезы сражались за каждую букву Закона, один из «мрачных» испанцев обдумывал один из самых великих романов о любви (в оценке Достоевского — самый великий) — Дон Кихота к вымечтанной им Дульсинее Тобосской.
В свою очередь, Век Просвещения породил новые типы человека — не только разумного (в просветительском понимании), но и чувствительного — подобно Руссо, не вполне отдающего себе отчет в том, кому или чему он обязан своей чувствительностью. Так «прекрасная душа» немецких романтиков парит надо всем, что есть в человеке низменного, а в то же время отвергает Закон, который, по словам Шиллера, способен лишь гасить высокие порывы. Из «Оды к радости»:
Видеть Бога — херувиму,
Сладострастие — червю.
Увы, такого рода полет души доступен лишь редким характерам, именуемым ангельскими.
А Гете показывает, что «высокая любовь» не достигает цели; что, впрочем, не означает, что она была напрасной. Его Фауст, вызвавший к жизни посредством магии свой идеал, Прекрасную Елену, обнимает ее и почти в тот же момент теряет, ибо она вдруг растворяется в воздухе, оставляя в его руках лишь свои одежды («любви и жизни связь разорвана» — так объясняет она сама свое исчезновение). Но одежды, что глубоко символично, превращаются в облака, которые окутывают Фауста, подымают его ввысь и с ним уплывают.
Экзальтированная половая любовь — тайна, всегда сугубо индивидуальная. Это своенравная вертикаль, восстающая против все уравнивающей горизонтали Закона. На чьей стороне правда?
Интересно сравнить, как подходят к этой теме век нынешний и век минувший. Натаниел Готторн, романтик, выросший на пуританской почве Массачусетса, в романе «Алая буква» вывел героиню, уличенную в адюльтере и в знак позора вынужденную всю оставшуюся жизнь носить пришитую к одежде алого цвета букву «А» (действие происходит в том же Массачусетсе во второй половине XVII века). Сердце подсказывает ей, что в ее поступке была своя правда, но она признает и общественную правду и смиренно и в то же время с достоинством носит позорящую ее метку.
А в одноименном голливудском фильме, снятом Роланом Жоффе в 1995-м (это, кстати, девятая по счету экранизация романа за всю историю кино), сюжет предельно упрощен: вся правда на стороне героини, а окружающие ее пуритане — темные люди, которые тащат ее на виселицу (чего в романе нет и в помине). От каковой ее спасают неожиданно напавшие на поселение праведные (какими их изображают в последние десятилетия) индейцы.
Но и сегодня не вся Америка и даже не весь Голливуд демонстрируют пренебрежение к своему пуританскому прошлому. В фильме «Тигель» Николаса Хитнера (1996), поставленном по сценарию Артура Миллера, авторы обратились к сюжету, которым обычно колют глаза пуританам, — Салемскому процессу 1692 года, в итоге которого двадцать человек было повешено за колдовство. В фильме показано, что всю историю «замутила» стайка истеричных тинейджерок — они выглядят вполне современными «оторвами», — которые по ночам собирались в лесу, где занимались колдовством и плясали эротические танцы. Это их стараниями в Салеме началась охота на ведьм; а пуританские судьи в конечном счете оказались вынужденными вынести тот приговор, который они вынесли (кстати, спустя пять лет — это не по фильму, а по истории — он был признан ошибочным).
Серое небо, низкие тучи, угрюмый океан, двадцать человек с веревками на шее, громко и с энтузиазмом читающих «Отче наш» — таков «тигель», из которого, нравится это кому или нет, вышла Америка.
И сегодня страна по в и д и м о с т и живет под Законом. Изображения Моисея и связанных с его личностью эпизодов в виде статуй или барельефов украшают здание Верховного суда в Вашингтоне и множество других судебных зданий во всех пятидесяти штатах. Когда президент Гарри Трумэн сказал: «Основоположения нашего законодательства даны были Моисеем на Синае»,15 тогда, немногим более полувека назад, его слова воспринимались всеамериканской аудиторией как нечто само собой разумеющееся.
Но, похоже, исторические декорации все больше раздражают «актеров», выступающих на этой сцене. Сам Верховный суд колеблется междубожественной предустановленностью Закона и тем, что можно назвать юридическим волюнтаризмом (колебания зависят от того, получают ли большинство в Верховном суде либералы или консерваторы). Раздражает и обычай приносить клятву на Библии; кое-кто предлагает, то ли в шутку, то ли всерьез, заменить Библию в этом качестве «Происхождением видов» Дарвина.
Прежняя Америка гордилась своим сходством с библейским Иосифом, которого не сумела соблазнить жена фараона Потифара (сюжет, часто встречающийся в живописи эпохи Ренессанса). А нынешняя напоминает слабодушного пуританина Фельтена, которого легко охмурилазлоковарная Миледи.
Отступает от Закона и значительная часть духовенства различных деноминаций, демонстрируя снисхождение к любым вариантам ЛГБТ. Так в США и так в Европе. В Англии, например, архиепископ Кентерберийский, фактический глава англиканской церкви, призывает отказаться от «омерзительного языка гомофобии» (то есть от языка, на котором говорили сорок поколений англичан, полагавших омерзительными совсем другие вещи). Бог, аргументируют отступники, есть любовь и потому Он благословляет всех брачующихся, независимо от того, как подобраны брачные пары и какого рода телесным утехам они предаются. И в доказательство цитируют апостола Павла (1 Кор, 6:19): «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа…» и на этом обрывают цитату; хотя дальше следует: «Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?» (выделено мной).
Эти носители «розового», на новейший лад, христианства своими речами ласкают слух извращенцев любого толка. Беда их в том, что в бурю они тонут, как это однажды случилось даже с самим апостолом Петром.
«Розовое» христианство ничего не может поделать с ростом преступности, с конца 60-х годов аккомпанирующим сексуальной революции. Не в силах остановить его и ужесточение наказаний (до 60-х, наоборот, имело место постоянное смягчение наказаний). Сейчас в правовом сознании американцев и в еще большей степени европейцев преобладает то, что называется легализмом — условное приятие законов, подкрепляемое угрозой наказаний (в США гораздо более суровых, чем в Европе).
Возрожденное пуританство стремится не только к дальнейшему ужесточению законов, но, главное, к тому, чтобы «подвести» под законы — Закон. Как пишет экс-губернатор Аляски Сара Пейлин, «необходимо вернуться к тому, о чем наши отцы-основатели говорили совершенно недвусмысленно, а именно, что создавая закон, надо опираться на Бога Библии и Десяти заповедей».
Наиболее радикальные пуритане, именуемые реконструкционистами, требуют ни на йоту не отступать от предписаний Джона Кэлвина (так американцы именуют Жана Кальвина16 ). И карать смертной казнью за колдовство, аборт, кровосмешение, занятия астрологией и целый ряд других преступлений; тюрьмы же оставить лишь для предварительного заключения. Словом, чтобы все было, как в первой колонии пилигримов Массачусетс-бэй.
Реконструкционистов не без оснований называют «американским Талибаном».
Большинству пуритан такая свирепость не по нраву; они справедливо указывают, что Кальвин на первое место ставил веру, а не систему наказаний. Но они охотно переняли у своих «крутых» единоверцев обычай носить желтые банты, который реконструкционисты позаимствовали у «железнобоких» солдат Кромвеля.
Начавшееся, как его уже называют, Четвертое великое Пробуждение,17 чтобы оправдать свое громкое имя, должно увлечь молодежь. Между тем, пока что в рядах пуритан преобладают люди среднего и пожилого возраста. Молодые люди среди них тоже есть, но большая часть молодежи в той или иной степени отдает дань «кривой» культуре. Что с учетом возрастных особенностей можно понять — как говорит русская пословица, «что криво, то игриво».
Но молодые не всегда будут молодыми, а повзросление весьма часто приносит с собою перемену взглядов. Те, кому сегодня тридцать и даже шестьдесят, росли в атмосфере культурной революции и, значит, испытали многие из тех искусов, перед которыми стоит сегодня молодежь. И как раз знакомство с ними побудило нынешних пуритан стать тем, чем они стали.
Так или иначе, некоторые наблюдатели полагают, что пуританство призвано еще раз сыграть в истории решающую роль. Выражая распространившуюся точку зрения, физик Гэвин Финли пишет: «По мере того, как мы приближаемся к следующему водоразделу мировой истории, пуритане выступят главными игроками на сцене». И далее: «Пуританство — это мускулистая разновидность христианства, воинствующего, политически активного и даже крестоносного».18
Воинствует оно со своими же соотечественниками. Во всяком случае, в первую очередь с ними. Их девиз: «Америка, вспомни своего Бога!» Это близко к традиционному изоляционизму, который в прежние времена разделяли обе главные партии, республиканцы и демократы, считавшие, что Америка должна служить светочем демократии для всего мира, но не вмешиваться в его дела (за исключением разве что Латинской Америки).
К пуританам начинает прислушиваться и Европа. В этой части света кальвинизм уже почти выдохся. Голландия, например, когда-то бывшая его оплотом, стала, как говорят, самой «легкомысленной» европейской страной. Нигде больше в Европе не относятся так снисходительно или даже поощрительно к абортам, однополым бракам, употреблению легких наркотиков ets. Хотя и в этом, казалось бы, заповеднике ЛГБТ сохранился (на севере страны) свой Библейский пояс, где женщины ходят в платьях до пят, а мужчины не пьют, не курят и не предаются никаким другим непотребствам. Примечательно и то, что среди европейских «воинов ислама» больше всего именно голландцев и фламандцев; гезы их, наверное, поняли бы.
Д.С.Мережковский писал, что Кальвин входит в духовный состав европейского человечества, как соль — в состав человеческой крови. Если это так, то еще возможны сюрпризы, способные повергнуть в изумление тех, кто живет сегодняшним днем.
Самое мощное в Европе движение против ЛГБТ развернулось на родине Кальвина, во Франции. Правда, религиозная составляющая в нем пока невелика и отторжение ЛГБТ мотивируется преимущественно традициями культуры. Что, конечно, тоже очень существенно. И все же самым эффективным противоядием против «кривой» культуры является Закон.
Мысль о том, что могут вернуться времена Закона, вселяет в европейцев тихий ужас. И ведь нельзя исключать того, что это произойдет уже в близком будущем. Мишель Уэльбек так даже уверен в этом. «И вы, и я, — говорит он (обращаясь к философу Бернару-Анри Леви), — отдаем себе ясный отчет, что религия возвращается в современный мир в формах столь же привлекательных, сколь привлекателен герой комикса — чудовищный Халк (герой не только комикса, но и фильма, злой и зеленый монстр. — Ю.К.), но для нас не менее очевидно, что этот возврат неизбежен». Выше Уэльбек говорит о том, что он имеет в виду именно религию Закона. «Разумеется, — продолжает Уэльбек, — я не могу взять на себя ответственность и постановить, что для общества окончательно порвать с религией равносильно самоубийству. Однако именно это подсказывает мне интуиция и подсказывает с большой настойчивостью».19
Возможно, интуиция не обманывает Уэльбека. Хотя что именно в европейской жизни смотрится как злое и зеленое — на сей счет существуют разные мнения (зеленый — это ведь не только цвет ислама; к примеру, вода безнадежной Леты тоже, говорят, зеленая). Бывают такие ситуации, когда институт самосохранения оказывается сильнее всех прочих соображений. Перед лицом мусульманского вызова Европа может свернуть на путь религиозного Закона — и таким образом сохранит себя, как христианская Европа. Но это не будет восходящий путь.
Закон — благая тяжесть в ногах. Но с избыточно тяжелыми ногами трудно взлететь.
О
мертвой и живой воде
Наша страна открыта сейчас всем ветрам, несущим, среди прочего, пыльцу различных «цветов зла». Более, чем когда-либо, актуальны слова В.О.Ключевского: к старым порокам у нас пристают новые соблазны.
Смрадный воздух блатного мира, неизбытое наследие революционных лет пронизывает все наше существование, подменяя «жизнь по совести» — жизнью «по понятиям», право — правежом и т.п. Мораль для многих наших сограждан — что спитой чай. Слово «добродетель» уже в предреволюционные годы употреблялось чаще с ироническим оттенком (свидетельство М.О.Меньшикова), а сейчас практически вообще не употребляется. Зато по уровню преступности, в частности по числу убийств на 100 тысяч населения, мы вышли на первое место в Европе. И на второе место в мире по числу заключенных на те же 100 тысяч — 611 (первое место держат США — 738).
Высокую преступность в нашей стране можно объяснить целым рядом причин. Это и наследие революционных лет и производного от них ГУЛАГа. И более близкие причины: крах советского проекта и вытекающая отсюда мировоззренческая невнятица. На Западе не было наших «великих потрясений», тем не менее и там усиливается холод в отношениях между людьми, который посредством видео- и прочей продукции транслируется на весь мир. Вместе с опытом всякого рода «необузданных скверн», к которым в последние годы еще прибавились и выверты «кривой» культуры.
Но чужие ветры приносят и средства противоядия. И вот, известный социолог И.В.Бестужев-Лада публикует статью «Неопуританство — спасение гибнущего человечества?»20 Вырождение народа идет по нарастающей, констатирует автор и делает вывод: «нужен «Мэйфлауэр 2» («Мэйфлауэр» — название корабля, на котором приплыли в Новый Свет самые первые пуритане) — «качественно новое духовное движение, сходное с тем, какое создали пуританские отцы-пилигримы»; этому кораблю, поясняет автор, предстоит плавание во времени, а не в пространстве.
На мой взгляд, стремление Бестужева-Лады восстановить в правах Закон вполне обоснованно. Но при этом незачем обращаться к пуританству; ниже к исламу. Закон — неотъемлемая составная часть православия. На сей счет существует ясное, как дважды два, высказывание Христа: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить» (Матф., 5:17).
Но если бы православие, вообще христианство постулировало бы только покорность Закону, оно ничем не отличалось бы от иудаизма и ислама. В этих двух религиях Бог замкнут в Себе и требует от смертных только послушания, а в христианстве Он раскрывается людям — через Христа и Св. Духа. Пуритане же в известной мере — оступники и отступники от христианства; при всех их достоинствах.
От Св. Духа исходит благодать — догадка о высшей истине, радость от приобщения к красоте. Вопрос добра и зла отходит на задний план. Образно об этом сказано в известном «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона (XI век): Закон — стужа ночная, свет луны; Благодать — утро солнечное.
Резкое противопоставление Закона и Благодати проводится в посланиях апостола Павла. Для него Закон есть «покрывало, лежащее на сердце» (2 Кор, 3: 14-15), которое и доныне не позволяет видеть свет Христов. Религия Закона, требовавшая соблюдения внешних норм, уступила место иной религии — поклонения Отцу в духе и истине; «старое прошло, теперь все новое» (2 Кор, 5:17). «Радикальное преодоление зла, — пишет Б.П.Вышеславцев, — с христианской точки зрения достигается не внешним пресечением зла (не negationegationis21 Гегеля), не обратным злом, а положительным созиданием добра.22
Но следует помнить, что пафос превосхождения Закона, который пронизывает Новый Завет (а не только послания апостола Павла, как иногда думают), направлен против «книжников и фарисеев» Ветхого Завета, равно как и против языческих законников, например, Греции и Рима. И более всего уместен он там и тогда, где и когда законы функционируют более или менее исправно. Но если законы «буксуют», тогда их приходится как раз укреплять. Хотя и не заходить так далеко, как зашел Кальвин, который поставил Закон впереди Христа.
Мусульмане говорят, что Бог христиан «не аутентичен», так как выдвигает противоречивые требования: «жить по Закону», а в то же время уметь быть «выше Закона». Но как раз это антиномичное сопряжение несовместимых, казалось бы, начал наиболее полно отвечает природе человека. Волею Божьей человек призван к Любви, но это «верхняя октава» в христианстве, которая «дается» далеко не всем и не всегда. И в тех случаях, когда подняться выше закона невмочь, надо хотя бы не опускаться ниже его. Ибо Закон и производные от него законы хотя бы удерживают общество от сползания в тартарары. «Задача права, — по словам В.С.Соловьева, — вовсе не в том, чтобы лежащий возле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он — до времени не превратился в ад».23
Но чтобы в головах воцарился хотя бы минимальный порядок, надо, чтобы человек усматривал некоторый порядок также и в окружающем его мире природы. На это указывает американский философ и правовед Лео Страус: «основная дилемма, в которой мы находимся, порождена проблемой естествознания Нового времени. Невозможно найти адекватное решение проблемы естественного права (то есть наиболее элементарного уровня правосознания. — Ю.К.), пока не будет разрешена эта основная проблема».24 Еще один американский философ, Чарльз Тейлор пишет, что расстройство в сфере культуры (в широком смысле обнимающей право) объясняется тем, что космос утрачивает для человека всякий смысл; примерно с 1600 года небо «убегает» от Земли, оставляя землян в холодном одиночестве и недоумении. Недаром и мусульмане, и пуритане современную астрономию не жалуют. Ваххабиты доходят до того, что грозят перерезать всех астрономов, а обсерватории закрыть раз и навсегда. Остальные мусульмане и американские пуритане так далеко, конечно, не заходят, но считают, и совершенно справедливо, что астрономия создает одностороннее представление о космосе. Существует и другое — символическое, религиозно-поэтическое, приноровленное к уровню восприятия человека и в мировоззренческом смысле даже более важное, чем научное. Потому что свободное от пространственно-временной «клети». Давид Самойлов, вероятно, далекий от всякой теологии, выразил это представление в следующих строках:
Время — только отсрочка.
Пространство — только порог.
А цель вселенной — точка.
И эта точка — Бог.
А Бог — «инстанция», любящая и карающая одновременно. Учитывая же нынешнее положение дел на Земле, можно ли забыть о второй Его «функции»? Современное человечество, — пишет известный протестантский теолог Карл Барт, — «нашалившие мальчишки и девчонки в ожидании учителя».25 Естественно, учитель явится не ради потакания шалостям. Путь выживания для нашего народа, как и для всего евроамериканского человечества — путь устрожения морали, подкрепленный законодательно. Восстановить в правах Закон — «орган гнева Божьего», по выражению Барта — все равно что окатить народ мертвой водой, которая предохранит душу от рассыпания. Но эта процедура требует, как известно, еще и последующего омовения живой водой. Чтобы воссияла вновь почти скрывшаяся из виду Святая Русь. Сорок лет спустя после революции 1917-го года А.В.Карташев (последний обер-прокурор синода, затем министр исповеданий Временного правительства) писал: «Прошлогодний снег растаял. И не в нем дело, не в истлевшей плоти старой Руси, а в ее бессмертном духе, имеющем вновь воплотиться в соответствующую ему в новых условиях новую форму. Старотеократические условия исчезли… Святая Русь в арматуре новейшей общественности и государственности — это не парадокс, а единственно реальная возможность».26 Наивно думать, что Святой Русью называли территорию, населенную русскими. Святая Русь — это святые Руси и окружающее их благоговение и стремление подражать им — хотя бы настолько, насколько это возможно для «малых сих». А о том, что такое стремление существует, свидетельствует переиздание канонических «житий святых», выходящих значительными по нынешним временам тиражами. Например, в издательстве «Комсомольской правды» выходит серия из тридцати томов, каждый из которых посвящен известному святому. Редакции представляется, цитирую, «очень важным рассказать о людях, таких же простых, как мы с вами, но которые за свои военные, нравственные, духовные и т.п. подвиги были признаны святыми».27 Заметим, что военные подвиги поставлены здесь на первое место. Надо, однако, учитывать, что канонические жития писались в давно минувшую эпоху и на современный вкус выглядят несколько однообразными в л и т е р а т у рн о м отношении. Между тем, как писал Г.П.Федотов, именно р а з в и т и е м темы Святой Руси (а значит, и русских святых) определяется дальнейшая судьба России. Трагический XX век дал множество новых святых мучеников, но пока что наиболее заметным в житийном жанре стало житие-фикшн — роман Евгения Водолазкина «Лавр». О нем немало писали как о литературном произведении, но, на мой взгляд, роман представляет собою также значительный духовный акт, ибо воспроизводит порядок ценностей, близкий той «сокровенной» Руси, что именуется святой. Со времени Петра I в сонме русских святых на первое место вышел Александр Невский (что аналогично западному обычаю, где больше всего среди святых феодальных князей и воинов). Эта традиция возобновилась в недавние годы. А в «Лавре» выведен иной тип святого — целителя и юродивого. Князь-воин мечом отстаивает веру и родную землю, заслуживая тем самым признание народа. А юродивый, на свой особый лад «сильная личность», выбирает крайнюю аскезу и самоуничижение, что далеко не всегда бывает понято народом; особенно когда он сознательно навлекает на себя поношение от людей. Так создается равновесие, особенно характерное именно для православия (в католичестве юродивый — крайне редкая фигура): величие и слава империи на одном полюсе — и смиренная святость на другом. «Лавр» — «запрос» на возрождение святорусской духовности, обращенный к широкому читателю и усиленный литературными достоинствами романа. Здесь есть искусно рассказанная история любви (парафраз подлинной истории св. Ксении Петербург-ской). И есть череда приключений, связанных с паломничеством Лавра в Святую землю. Кстати, удачно выбрано время действия: XV век. Это время, пожалуй, наивысшего подъема русской религиозности.28 То, как создаются о б р а зы святых, чрезвычайно важно для будущего. Петражицкий писал, что для человека вообще первостепенна эмоциональная мотивация, и прежде чем поступить тем или иным образом, он имеет перед глазами «образы поступков». Еще один классик русской юридической мысли П.И. Новгородцев указывал, что как в юридическом, так и в метаюридическом (религиозном) поле наиболее эффективным оказывается «непрямое обучение» — трансляция чувств. Ветер с Востока (который ощущается уже сейчас) и ветер с Запада (который, думаю, тоже даст себя почувствовать в недалеком будущем) должны поспособствовать тому, чтобы у нас был восстановлен в правах Закон. Но живая вода может пробиться только из родного, до времени заваленного камнем источника. Слепая Иоланта в опере Чайковского прозрела силою любви рыцаря Водемона, а не пользованием «великого мавританского врача» Эбн-Хакия, хотя и не без некоторого его участия.
ПРИМЕЧАНИЯ
1Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. — Париж, 1937. С. 501.
2Гальцева Р. О симптомах реставрации и симптомах
новой цивилизации. — Посев, 2013, № 7. С. 10.
3Цит. по: Poggioli
R. Teoria dell arte d avanguardia.
—
4 Кстати говоря, военная мощь главной страны Запада, Соединенных Штатов, в глазах остального мира сейчас, возможно, преувеличивается. Техническая ее составляющая, действительно, впечатляет, а вот с человеческой составляющей дело обстоит гораздо хуже. Растущее мужеподобие военнослужащих женщин не может компенсировать растущее женоподобие военнослужащих мужчин. Вполне вероятно, что в самом близком будущем Соединенные Штаты станут, говоря по-китайски, «бумажным тигром».
5 Berman H. Faith
and Order.
6 Следующие слова Кальдерона относятся к отдельно взятому человеку, но могут быть отнесены и к человеческим обществам: «Цель рожденья — / Вынесть рока превращенья / Отгадать и умереть». Самое важное слово здесь — «отгадать». Хотелось бы только слово «рок» (если именно оно стоит в испанском оригинале) заменить другим — «Провидение».
7 Кстати, во Франции еще в первой половине XIX века отце- и матереубийцам, перед тем, как предать их смерти, отсекалась правая рука. Ну, конечно, тут дело шло о преступлениях, несравненно более тяжких, чем воровство.
8 В Техасе сохранился архаический закон, позволяющий мужу «учить» жену палкой «толщиною с большой палец руки». Нынешние законодатели, узнав об этом, подивились, но вместо того, чтобы отменить его, дополнили: теперь и жене позволяется «учить» мужа палкой вдвое более толстой.
9 Имеется в виду: первый раз —
с Пиренейского полуострова в конце XV века,
во второй — с полуострова Балканского в начале XX века (во втором случае,
правда,
«не вчистую»).
10 http://www.brusselsjournal.com/node/3837
11 Географически это Юг и часть Среднего Запада. Но этот термин можно понимать также и метафорически — без географических ограничений.
12 О возрождении пуританства я писал в статье «Нерон высадился в Америке». — «ДН», 2013, № 8.
13 Но ошибается норвежский исследователь ТоркельБрекке, автор книги «Фундаментализм» (Brekke T.Fundamentalism. Prophecy and protest in an Age of Globalization. NewYork: Cambridge University Press, 2012), полагающий, что новоявленные пророки, подобно своим ветхозаветным предшественникам, пытаются «заново прочесть послание, исходящее от Бога» (р. 268) и тем самым идут наперекор институциональной религии. Современные американские пророки, если уж так их называть, призывают «всего лишь» к возрождению христианства и если порицают религиозный истеблишмент, то за отступления от него.
14 Знамя Халифата, дотоле белое, стало красным после взятия Константинополя. Позднее, уже в XIX веке, оно стало зеленым.
15 http://www.usachristianministries.com/US-history-quotes-about-god-and-the-bible
16 По-французски: Кальвен. Русское «Кальвин» — от латинизированной формы его фамилии Calvinus.
17 Первое из религиозных Пробуждений
(Awakenings) пришлось на 1730-е годы,
второе — на конец XVIII и начало XIX века, третье — на середину XX века.
18 http://endtimepilgrim.org/puritans.htm.
22Уэльбек М., Леви Б.-А. Враги общества. М.: Иностранка, 2009. С. 244-245. Стоит привести автопортрет атеиста, набросанный Леви: «На моем примере мы видим отъявленного атеиста во втором поколении — атеиста не только религиозного, но и политического. На этой стадии атеизм безрадостен, лишен героизма, ни от чего не освобождает. В нем нет даже антиклерикализма, боевой пыл угас окончательно и бесповоротно. Он холоден, безнадежен и проживается как чистейшее бессилие, белый туман, в котором продвигаешься с трудом, как зима без конца и без края» (там же, с. 248).
20 http://old.nasledie.ru/persstr/persona/bestush/article.php?art=57
21 Отрицание отрицания (лат.).
22 Этика преображенного эроса. М.: Республика, 1994. С. 20.
23 Соловьев В.С. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1988. Т. 1. С. 454.
24 Штраус Л. Естественное право и история. М.: Водолей, 2007. С. 79.
25Барт К. Оправдание и право. М.: ББИ, 2006, с. 140.
26Карташев А.В. Воссоздание Святой Руси. Париж: 1956. С. 49.
27 «Комсомольская правда» от 12 декабря
28 Характеристика Федотова: XV век — «век свободы, духовной легкости, окрыленности, которые так красноречиво говорят в новгородской и ранней московской иконе по сравнению с позднейшей» (Федотов Г.П. Собрание сочинений в 12 томах. М.: Мартис, 2000. Т. 8. С. 161).