Неоконченная беседа с академиком Николаем Шмелевым
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2014
Шмелев
Николай Петрович —
профессор, академик РАН, доктор экономических наук, директор Института Европы
РАН. Публикации в «ДН»: «Безумная Грета», повесть (1994, № 9); «XX век: вехи
истории — вехи судьбы» (№ 3, 1997); «Прогнозы и надежды. "Авансы и
долги" два десятилетия спустя» (№ 5, 2011).
Медведко
Не стало Николая Шмелева. Утрата для меня невосполнимая. Из всех интеллектуалов, с которыми я знаком, он был самым интеллигентным и душевным. Наверное, поэтому мы с ним чаще всего не спорили, а беседовали.
Наша последняя беседа проходила в разгар одновременно развивавшихся нескольких острых кризисов: сирийского как продолжения «арабской весны», украинского с его затяжными «Евромайданами» в Киеве и академического, связанного со смертельно опасными экспериментами для РАН. Будучи оба давними членами Союза писателей России, мы не могли оставаться равнодушными и к кризису, который переживало писательское сообщество.
Николай Петрович одинаково близко принимал к сердцу эти перемены и, словно предчувствуя свою безвременную кончину, прощаясь со мной после нашей беседы незадолго до Нового года, горько пошутил: «Похоже, писатели после своего общероссийского собрания тоже получили, как и академики, год моратория. Не знаю, переживем ли мы с тобой этот год….»
Беседа, запись которой вам предстоит прочитать, прервалась на полуслове. Многое в ней лишь намечено, многое мы не успели обсудить. В роковую ночь перед Рождеством до меня дошло ужасное известие о том, что Николай Шмелев скончался. Последняя его книга называется «Кто ты?». Это размышления о смысле жизни и о тех вопросах, которые каждый из нас задает самому себе: «Кто ты и кто мы?» Нам всем предстоит найти ответы на них вместо того, чтобы бесконечно спрашивать других: «Что делать?» и «Кто виноват?»
Николай Шмелев: Боюсь,
если мы попытаемся внести в них коррективы, картина вряд ли станет более
обнадеживающей. Поэтому я согласился продолжить разговор не без колебаний. За
это время много воды утекло в прямом и переносном смысле слова. Ликвидация
последствий наводнения на Дальнем Востоке еще не закончена. С преодолением
последствий «арабской весны» на Ближнем Востоке, продолжающейся уже три года,
дело обстоит еще тревожнее. Как образно выразился директор Института Африки
академик Алексей Васильев, «цунами "арабской весны" по своим
разрушительным последствиям может стать сравнимым с Фукусимой».
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет.
Не кажется ли тебе, что Прошлое очень быстро повторяется в этом гипотетическом Будущем, ставшем Настоящим, в котором мы живем?
Николай Шмелев: Разделяю
твою тревогу. «Гроздья гнева», как и другая книга Стейнбека «Зима тревоги
нашей», создавались в преддверии мирового экономического кризиса. За ним
последовала Вторая мировая. Назревала она долго и
быстро докатилась до Европы, а затем, через десяток лет, добралась и до нас. Но
не до Америки… В наши дни на фоне современного
глобального экономического кризиса войны, называемые теперь
локально-региональными, происходят уже по соседству с Россией. А что до
Америки, то кризис грозит ей то ли очередной
депрессией, то ли марафоном терроризма.
Николай Шмелев: Ты прав,
такие люди — не просто участники событий, но и творцы живой истории. Недавно,
будучи в Западной Европе, я узнал из печати о смерти в Австралии последнего
участника Первой мировой войны. И мне вот что
подумалось: да, конечно, этот человек воевал, но вряд ли он сумел хоть
как-нибудь повлиять на ход войны. Это было дано далеко не всякому и не всяким.
Николай Шмелев: Да,
носил не только красный галстук, но затем и комсомольский значок с изображением
Ленина. Что же касается родителей, то мой отец в партии большевиков никогда не
состоял. В оппозициях он тоже не участвовал. Родственников за границей не имел.
Мать рассказывала, что когда отец в день моего рождения услышал по радио о
смерти великого пролетарского писателя Максима Горького, он произнес: «Горький
умер, зато у нас Шмелев родился». Позднее я догадался, что он прочил мне судьбу
писателя Ивана Шмелева. Писать я пробовал с раннего детства, но покидать Россию
даже в мыслях никогда не было. Исколесил за свою жизнь почти весь мир.
Испытание на прочность сумел выдержать. В диссиденты оказался зачислен только в
восьмидесятые годы после появления в печати моей статьи «Авансы и долги»,
наделавшей много шума. Публикация повести «Пашков дом» еще более закрепила за
мной эту сомнительную славу.
Николай Шмелев: Оставаться
диссидентом в литературе нет никакой нужды. А вот в науке, волей-неволей,
приходится им быть. В свое время к коррективам, которые я предлагал, никто не
захотел прислушиваться.
Николай Шмелев: Да нет,
вернее будет сказать, что, как всегда, не сработала обратная связь. Она,
подобно закону стоимости, работает у нас в преобразованном виде. Бьет кувалдой
по голове каждого, кто осмелится высунуться. Поэтому все делали вид, что ничего
не происходит. Так было после смерти Сталина, а потом после снятия Хрущева и
отстранения Горбачева. Потому-то все перестройки заводили нашу экономику в
тупик. Всегда били по головам тех, кто пытался выступать реформаторами. При
Сталине летели головы у таких даже талантливых экономистов, как, скажем,
председатель Госплана Вознесенский.
Николай Шмелев: На это
мне не раз жаловался и сам Михаил Горбачев. Задним числом он даже каялся, что
давал слишком много авансов, не думая, как потом расплачиваться с долгами.
Задним умом мы все крепки. Все, кроме наших либералов. Они теперь строят некий
гибрид бандитизма с капитализмом. От них не отстают наши необольшевики
из КПРФ и наши «эсеры». Эти продолжают мечтать о социализме с человеческим
лицом, но забывают, что в истории России капитализм не успел выполнить свои
основные прогрессивные функции.
Николай Шмелев: Оно и
понятно, почему. Вспомни нашего общего друга Георгия Куницына. Его недаром
называли «последним в России легальным марксистом». На своих лекциях он часто
любил цитировать работу Энгельса о трех исторически прогрессивных функциях
капитализма. По Энгельсу, капитализм должен был их выполнить в каждой стране
перед переходом к социализму. Саму цитату я не запомнил, но суть
в общем такова. Первая функция — создание квалифицированного рабочего, как на
земле, так и на производстве. Вторая — воспитание гражданина, который сознает
не только свои права, но и обязанности. Наконец, третье — удовлетворение в
каждом гражданине «юношеской страсти к собственности». У нас же место
бюрократического социализма занял капитализм в уродливом, преобразованном виде.
Он не сумел выполнить ни одной из этих функций. Зато стар и млад
бросились удовлетворять пробудившуюся юношескую страсть не столько к своей,
сколько к чужой, особенно — государственной собственности. Вот мы и видим, как
говорил один классик, «злонравия достойные плоды».
Николай Шмелев: Ты сам в начале разговора упомянул о том, как мощно прошлое влияет на настоящее. Занимаясь в наши дни проблемами реинтеграции, мы пытаемся решить их без осмысления подлинных причин распада СССР. У меня складывается впечатление, что страна опять запутывается в проблемах прежних авансов и долгов. Не только русский, но и весь постсоветский бизнес оказался слишком недальновидным. Наши «партнеры» проявили себя не менее жуликоватыми, чем новорусские бизнесмены.
А ведь имелась возможность не
допустить грабежа нашей экономики. Достаточно было закрыться в своей крепости,
как предлагал в своем нашумевшем романе-фантазии «Третья империя» один из
известных российских бизнесменов Михаил Юрьев (правда, в реальной
действительности сам он предпочел вывезти собственный капитал за рубеж, вложив
его в разработку сланцев в США). Но какой бы ни была
его личная стратегия, России, по его мнению, следовало ввести монополию на
внешнюю торговлю и на эксплуатацию своих природных ресурсов, которые по
конституции объявлены собственностью народа.
Николай Шмелев: Дмитрия Семеновича Львова я хорошо знал. Все его расчеты верны. Нетрудно подсчитать — при перерасчете долларов на рубли с учетом возросшей за последние годы цены на энергоресурсы каждый взрослый гражданин России мог бы стать миллионером. Но все обернулось грабительской приватизацией, подобной которой мир еще не знал.
«Великие» реформы Гайдара и Чубайса лишили население более девяноста процентов сбережений с обещаниями вернуть их в течение десяти-двадцати лет. Прошло уже более двадцати лет, а никто, разумеется, и не собирается полностью возвращать отнятое. А куда ушли деньги? На геологоразведку новых месторождений нефти средств не нашлось, зато по телевизору нам внушают по несколько раз на день: «Мы лидируем по запасу нефти и газа в Европе. Мы занимаем первое место по их экспорту». Тоже нашли чем гордиться! А что дальше? Заработки рабочих в России в пять-шесть раз ниже, чем в Европе, и в десять раз меньше, чем в США. А вот насчет инвестиций в национальную экономику власти продолжают надеяться на чужих дядюшек. Для их заманивания создали даже специальный Российский фонд прямых инвестиций с участием государственного капитала. Но с государственно-частным партнерством дела идут туго, особенно по части инвестиций.
У меня есть серьезные опасения,
как бы нечто подобное не повторилось бы теперь при грабительском реформировании
РАН. Может быть, это тот случай, когда «лапшу и тараканов подают в общей
тарелке». Потом насекомые расползутся вместе со всем недвижимым имуществом РАН.
Имущество распродадут и распределят, а ученым будут продолжать вешать лапшу на
уши. Протестов было много. Но обратная связь между властью и наукой, похоже,
опять не сработала.
Между тем, в первом варианте
реорганизации РАН вместо ликвидируемых научных организаций и структур предусматривалось
создание «общественно-государственного объединения». Но почему-то именно
общественные, не располагающие имуществом структуры, такие, как РАЕН, остались
вне поля зрения реформаторов. На это обратил внимание не только я, но и многие,
однако власти делают вид, что не слышат наши голоса. А то, как умеют
хозяйничать менеджеры, вроде Васильевой, можно видеть на примере Министерства
обороны. Как тут не вспомнить слова начальника внешней разведки
Николай Шмелев: Думаю, беда в том, что полностью отсутствует обратная связь между лучшими умами страны и «верхами». Вот лишь один из ярких примеров: академик Примаков, который также выступал против создания расширенной Большой академии, всегда приглашает меня на заседание возглавляемого им делового клуба «Меркурий», где ученые и деловые люди высказывают немало толковых мыслей и предложений. Но доходят ли они до «верхов»? Очень в том сомневаюсь. Другое дело, что начинать исправление ситуации в российской экономике надо с мер, столь очевидных, что для их выработки нет даже нужды приглашать ученых экспертов. Первое, что надо было бы сделать, — поставить преграду на пути разворовывания страны. Тогда не пришлось бы проводить и рейдерские набеги на имущество РАН, которые делаются якобы во благо науки. Но провозглашать можно что угодно. Подобное мы уже проходили при Хрущеве. Он тоже обещал приход коммунизма в восьмидесятых годах.
До последнего времени российской науке удавалось худо-бедно перебиваться с хлеба на воду. Научные институты всячески изощрялись, чтобы выжить. Сдавали в аренду свои здания — средств для научной деятельности все равно не было. Тем не менее, Россия оставалась крупной научной державой, способной состязаться с США и Европейским Союзом. Теперь позиции придется сдавать.
Не менее, чем положение в
науке, меня беспокоит ситуация в нашей экономике в условиях нарастающего
глобального экономического кризиса. Путин не раз напоминал, что снижение темпов
интеграции приведет к замедлению темпов роста экономики во всех странах СНГ. За
последний год они снизились почти вдвое. Соответственно сократился рост
товарооборота и инвестиций. И хотя при встрече с главами многих стран
«дальнего» зарубежья Путин обычно начинает беседу с констатации того, насколько
увеличился за последнее время товарооборот с ними, чаще всего увеличение идет
при отсутствии какого-либо роста инвестиций.
Николай Шмелев: Да, это отражение общей мировой ситуации. Бизнес предпочитает короткие инвестиции длинным. Я всегда доказывал, что сама по себе рыночная экономика не страшна. Однако она должна быть регулируемой. Должен соблюдаться определенный баланс между свободой рынка и социальной справедливостью. Поэтому я выступал против провозглашенного и проводимого Гайдаром курса — мол, рынок сам по себе решит все проблемы и все отрегулирует. В знак протеста против этой политики и решил выйти из президентского совета при Ельцине.
Одни инвестиции тоже не решают всех проблем, как в свое время, и отток из страны капиталов. Взятый курс на модернизацию и инновации должен еще дополняться диверсификацией. Мне не раз приходилось в разных интервью говорить, что нельзя сидеть только на нефтяной игле. Нужно что-то делать с сельским хозяйством. Треть посевных площадей уничтожена, а половина крупного рогатого скота вырезана. Вот где наша проблема.
Диверсификацию экономики нужно проводить за счет тех оставшихся у нас отраслей, что еще можно спасти и возродить. Это военное судостроение и самолетостроение — в этих областях мы до сих пор способны создавать конкурентоспособные модели. Плюс — новое строительство, где частный капитал пока не очень хочет участвовать. Но здесь возникает новая проблема — практически не осталось рабочих кадров высокой квалификации. Старые специалисты постепенно уходят с производства, а многие — из жизни, не передав опыт молодому поколению. Профтехучилища также убиты. Сейчас даже квалифицированного сварщика трудно найти. Профессионалы говорят, что по технической базе мы отстали от развитых стран на целое поколение. И, значит, нет каких-то чудодейственных средств для диверсификации экономики, нужно просто «играть по всему роялю».
Долго обсуждалось, с чего же
нам начинать: с промышленности, или следует «оживить» человека, воспитать в нем
предприимчивость? Китай вот начал оживлять малый и средний бизнес, обеспечил
занятостью всю страну. Хоть ломом, хоть мотыгой, но делай хоть что-нибудь.
Система очень разумная, поэтому успех Китая долгосрочен, и я могу им только
восхищаться. Перенос китайской модели на нашу специфику был бы во многом
уместен. Корень жизни мы почти подрубили. С моей точки зрения, движущая сила —
это как раз малый бизнес, его нужно развивать.
Николай Шмелев: Нельзя забывать о продолжающейся трансформации мировой экономики. В ней уже более девяноста процентов мирового финансового оборота падает на виртуальную экономику. Если и дальше будет продолжаться такое «реалити-шоу», то реальная экономика сожмется до невидимой точки, и вряд ли можно ждать космического «большого взрыва», после которого родится что-либо путное.
Беда еще и в том, что за
двадцать лет, прошедшие после октября девяносто третьего года, мы по состоянию
экономики и уровню жизни населения скатились в компанию слаборазвитых стран.
События того месяца сыграли столь роковую роль в жизни страны, что он
заслуженно получил название «черный октябрь». Обрати внимание на странную
причуду истории — в двадцатом веке судьба России дважды круто менялась именно в
октябре. Все то, что было создано в стране совместными усилиями миллионов после
октября 1917 года, оказалось расстреляно вместе с Белым домом в октябре
1993-го. Хотя, разумеется, расстрел защитников парламента и произошедшие в
государстве перемены «второй Октябрьской революцией» не назовешь.
Николай Шмелев: Слава
богу, все ограничилось двухдневной гражданской войной. Продлись она дольше,
пришлось бы платить другую цену. Не знаю, кого следует больше благодарить за
«черный октябрь» — Ельцина с Грачевым или Хасбулатова с Руцким. Кто из них, по
твоему мнению, начал первым?
Николай Шмелев: Могу
согласиться с тобой лишь частично. Последовавшие за «черным
октябрем» обе чеченские кампании не идут ни в какое
сравнение с тем, что могло бы еще раньше разыграться на просторах России. Вернее
всего, после этого восстановить российский «социум общей исторической судьбы»
было бы уже невозможно.
Николай Шмелев: Можно
подумать, что ты был сторонником гэкачепистов, а потом — «белодомовцев»?
Мне больше импонировали взгляды Хасбулатова и его экономические тезисы, которые он излагал на читательской встрече в Институте востоковедения. После той встречи мы обменялись своими книгами. Послушав его лекции, у меня появилось желание повнимательнее ознакомиться с его трудом «Правда 1993 года и мятеж Ельцина».
После расстрела Белого дома у меня сложилось впечатление, что выступления тех и других были «мятежами на опережение». С Ельциным мне тоже приходилось встречаться за общим столом с чаепитием. Оно было организовано клубом «Человек» в Центральном доме литераторов. Тогда он на нас всех произвел впечатление «политического животного», он постоянно находился «настороже» и не слушал своих собеседников. Выдавая себя за популиста, он оставался слишком далеким от народа. Такое убеждение еще больше укрепилось у меня после прочтения мемуаров Ельцина «Марафон президента». Он чувствовал, что до конца своего президентского срока не удержится. И учиненный им расстрел Белого дома устроен был, чтобы упредить своих противников. Что Хрущев, кстати, не решился в свое время сделать.
Кстати, в течение нескольких лет тебя считали членом семьи Хрущева… Но не членом его команды. Скажи, Никиту Сергеевича погубил волюнтаризм или отсутствие у него политического чутья?
Николай Шмелев: Скорее, то и другое вместе взятое. Не хватало у него к тому же еще ни политической, ни общей культуры. Ну, а что касается его зятя, всесильного в то время Алексея Аджубея, с которым ты вместе издавал газету «Третье сословие», то у него были большие политические амбиции. Но он, как и наш дорогой Никита Сергеевич, переоценивал свои возможности. Чутья, видно, тоже не хватило. Тот и другой, во всяком случае, были реформаторами, но не революционерами.
А разве можно было считать
революционерами Ельцина или Хасбулатова? Или они хотели тоже ограничиться
реформами? Того и другого погубило то, что губило в России всех революционеров
и реформаторов — нетерпение и нетерпимость ко всем, кто с ними не соглашается
или им противостоит.
Николай Шмелев: Мне тоже припоминается, что Ельцин до своего указа о роспуске Верховного Совета хотел ввести особый режим управления. Этому помешали тогда прокурор и председатель Конституционного суда. Белый дом после разгона Верховного Совета заняло правительство, а появившаяся вскоре на Охотном ряду Госдума после двойного отказа в вотуме доверия правительству Черномырдина едва не оказалась распущенной. Однако то, что Евгений Примаков сформировал новый кабинет министров, выправило и спасло положение. Это признает и сам Ельцин в своих мемуарах «Президентский марафон». Если использовать его метафору, забег продолжался до конца 1999 года, до того момента, когда «царь Борис» после отречения передал Путину эстафету нового марафона.
С тех пор в стране
произошло немало перемен, но меня продолжает тревожить, что Россия так и не
выработала своего курса, четких и ясных идеалов — своей, так сказать,
«национальной идеи», под которой я, разумеется, понимаю не идеалы одной
какой-нибудь национальности, а всего общества в целом.
Николай Шмелев:
Насколько я понял из всех споров о «русской идентичности», ее поиски могут
продолжаться еще очень долго, ибо спорят не столько о самой «национальной
идее», сколько о том, останется ли Путин президентом на второй
или третий срок. Всех почему-то интересует, кто из представителей так
называемого «креативного» класса способен прийти ему
на смену. Но ведь этот класс, несмотря на громкое название, ничего еще не
создал и никаких творче-ских задатков не выказал… Или, скажем, до сих пор иронизируют по поводу распавшейся
советской «дружбы народов». Но почему-то мало делается для развития подлинного
сотрудничества народов России, Белоруссии, Казахстана. Желательно
было бы, конечно, чтобы в таком сотрудничестве приняли участие Украина и Южный
Кавказ с неизвестно куда дрейфующими сейчас Грузией и Азербайджаном.
Самой же Сирии до сих пор удавалось удерживаться на краю пропасти. Весь мир признал Путина самым влиятельным в мире политиком за то, что он сумел предотвратить нанесение по Сирии американских ударов. Но опасность расширения и разрастания войны по-прежнему сохраняется. В связи с этим возникает вопрос: какую позицию, по твоему мнению, займут в таком случае страны ЕС и НАТО?
Николай Шмелев: Они
оказались перед трудным выбором. Думаю, ни одна из стран не желает участвовать
в войне, и каждая ищет способ избежать вовлечения в войну, и наиболее
примечателен в этом смысле пример Турции, которая стремится убить сразу двух
зайцев — стать членом ЕС и одновременно выбиться в лидеры мусульманского мира.
Николай Шмелев: У
западных стран есть в резерве политическая многопартийность, своеобразная
конкуренция между «мульти-культи» и
многопартийностью. У нас при советской однопартийной системе такого резерва не
имелось. И после того, как Ельцин провозгласил за каждой республикой право
«брать столько суверенитета, сколько кто способен проглотить», все начало
расползаться по швам. Однако самораспад имел еще и экономическую подоплеку, как
происходит всегда, когда политические авансы не сходятся с финансовыми.
В России к этому добавилась еще нерешенность многих национально-этнических и
конфессиональных проблем.
Николай Шмелев: Причем,
это далеко не единственная угроза. Обрати внимание на «революционные» идеи,
бурлящие в некоторых общественных кругах. Я имею в виду, помимо всего прочего,
призывы либералов отказаться сначала от Кавказа, а теперь и от Сибири с Дальним
Востоком. Один из примеров — выступление на «Эхе Москвы» Евгении Альбац, которая убеждала, что ничего, мол, с Россией не
произойдет, если границы страны будут проходить по Уралу. Можно, конечно,
отнести эти высказывания к очередной ахинее Альбац,
если бы идея не перекликалась с мечтой Бжезинского расчленить Россию. Академик
Сахаров тоже в свое время успокаивал: ничего страшного, если Россия разделится
на десять и даже более частей…
Николай Шмелев: Я тоже согласился бы служить такой Троице, но при одном условии. Надо уметь еще по-хозяйски трудиться на своей земле, а не бесконечно спорить о преимуществах социализма над капитализмом. Признаюсь честно, мне теперь приходится сожалеть о том, что пытался прогнозировать, что ждет Россию в пятидесятые годы XXI века. Делать прогнозы и вносить в них какие-то коррективы дальше нового года у меня теперь нет никакого желания.
Могу сказать лишь одно: в будущей Святой Руси великороссам и малороссам стоит придерживаться общей молитвы. С нее начинали обычно день наши предки: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Земля остается нашей общей кормилицей и после того, как все ее природные и энергетические ресурсы иссякнут. Тогда придется и нам, как в старину, вновь обходиться своим хлебом и своей солью. Если хотя бы они будут оставаться еще нашими.
_____________________
1 Триединство. Россия перед близким Востоком и недалеким Западом. Научно-литературный альманах. — Москва, Грифон, 2012.