Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2012
Не стало Александра Михайловича Ревича.
Это был человек-легенда с прекрасной и трагической судьбой, состоявшейся во всей полноте — фронтовик, дважды бежавший из немецкого плена, прошедший советский штрафбат, трижды раненный в боях под Сталинградом, большой поэт, блистательный переводчик, лауреат Государственной премии РФ, профессор Литературного института, Учитель, Воспитатель и Наставник многих современных поэтов, переводчиков и литераторов, которых он неустанно пестовал и выводил в большую литературу. Дважды лауреат премии “Дружбы народов”, Ревич — добрый друг
журнала — многие годы печатался только у нас.
Человек невероятного обаяния, удивительной силы и стойкости духа,
Александр Михайлович умер в возрасте 90 лет, не дождавшись новой книги поэм и стихов, которые писал до последних дней.
Вечная память.
Поэма совпадений
Какое совпадение — тоже смерть… А. Ревич. “Поэма о недописанном стихотворении”
красными расстрелянный в Ростове,
не был ни злодей, ни изувер,
просто время было непростое.
Он притопал к маме. Ночь. Ни зги.
Шел пешком. Ни брички, ни трамвая.
“Верочка, скорее, помоги,
слава Богу, есть душа родная.
Сима у меня родит с трудом,
ты ведь врач, хотя не гинеколог,
с этим делом справишься. Пойдем.
Извини — пешком, а путь наш долог”.
И пошли вдвоем в пустынный мрак,
где ни фаэтонов, ни двуколок,
вот и дотащились кое-как
в отдаленный городской поселок.
Ночь была, я слышал, тяжела,
мама помогала, как могла,
и случилось так, что до рассвета
в это достопамятное лето
тетя Сима Колю родила.
Сам-то я, безвинный и невинный,
лишь спустя два года с половиной
в свой черед приду на белый свет
и потом когда-нибудь услышу
этот вот рассказ про дядю Гришу,
а пока меня в помине нет.
Сын родился. Радость-то какая!
И отец счастливый малыша,
ранним светом полная душа,
маму благодарно опекая,
проводил ее и, не спеша,
повернул к себе, где ждали дети,
двое малышей. Никто на свете
больше не встречал его с тех пор.
Вижу я, как в стекла окон сонных
утреннее солнце бьет в упор,
вижу: в полной форме при погонах
офицер под шумною листвой
мирно возвращается домой.
Но в квартал, покуда безголосый,
вдруг свалились красные матросы,
невзначай свалились, как с небес,
ровно пять штыков наперевес.
“Офицер? Ты что таращишь зенки?
Что с ним говорить? А ну-ка — к стенке!”
Так, идя дорогою прямой,
в это утро не по доброй воле
дядя Гриша не дошел домой.
И остались травы в суходоле,
солнце, снег, осенняя грязца,
дочка Нина и парнишка Коля,
никогда не видевший отца,
тетя Серафима, баба Маня
с самоваром, с Филькою-котом,
как в старинном дедовском романе,
где не хочешь знать, а что потом.
Баба Маня, тихая старушка,
столько потерявшая детей,
мышка незаметная, норушка,
ты жила по-вдовьи без затей,
в сварах неповинная и сплетнях,
изредка ходила по утрам
помолиться Богу в ближний храм,
пестовала внуков малолетних
Алика с Андрюшею, а там —
в незнакомом необъятном мире
разбросало уцелевших чад,
может быть, каких-нибудь внучат,
кто живет в Белграде, кто в Сибири,
и никто не пишет, все молчат.
Кажется, все разом замолчали,
только кровь в висках, как долото.
Выпадают каждому печали,
ей, такой безропотной, за что?
Никогда не опуская руки,
все она осилила сполна,
хоть росли безбожниками внуки,
вытворяя всяческие штуки,
изучая кое-как науки.
Вот какие были времена.
А потом опять была война,
и когда в дождливый день осенний
после всех везений и спасений,
повидавший всякого с лихвой,
я вернулся битый, но живой,
рассказали мне, что бабы Мани
больше нет, что вражеский патруль
как-то ночью, в предрассветной рани
засадил в нее десяток пуль,
фельджандармы то ли, егеря ли,
времени фашисты не теряли,
не задумываясь, расстреляли
бабу Маню старую мою,
уложили, как врага в бою.
Враг? Какая чушь! Побойтесь Бога!
В ночь старуху извела тревога:
болен пятилетний внук Андрей,
надо собираться поскорей
и бежать — нужна ее подмога.
Понимала ведь, как строг запрет
по ночам ходить, но пониманье
здесь при чем? Ведь это баба Маня:
если в ней нужда, запретов нет.
Сколько было совпадений, сколько
на одну семью свалилось зол:
дядя Гриша, баба Маня, Колька —
ведь с войны он так и не пришел.
2012
* * *
самое главное — воздух, вода,
это пространство вокруг мировое,
облако, солнце, ночная звезда.
Всё это дар, это всё безвозмездно
щедрой рукою даровано нам.
Мир мой, моя озаренная бездна,
душу за всё напоследок отдам.
16.I.2012
Творчество
I
небо, и снова плюс тридцать в тени,
синь стала ярче, а зелень наивней,
словно вернулись мы в первые дни,
словно всю эту хоромину снова
в эти минуты воздвиг предо мной
Зодчий небес и рельефа земного,
вечный Творец всякой твари земной.
II
и, завершая свой труд поскорей,
Скульптор слепил человека из глины,
ну, а потом всевозможных зверей.
Так что Адаму осталось немного,
этим созданьям найти имена,
и окликать в первый раз осьминога,
цаплю, лягушку, кота и слона.
14.IX.2012
* * *
и, слава Богу, нам не очутиться
в звериной шкуре и не воплотиться
в какого-то безмозглого быка.
Пусть человечья доля нелегка,
к чему в глубинах плавать, как плотвица,
как ласточка, взмывать под облака,
молчать, как рыба, и свистать, как птица.
Свет впереди у нас, а может, тьма?
Но лучше быть в тюрьме или казарме,
чем жить в хлеву – что в мире есть бездарней?
Людской удел – сума или тюрьма.
А вы твердите о какой-то карме,
но это не для нашего ума.
27.IX.2012
Снова перед светом
каждым продолженьем бытия
всякая душа по-детски верит —
жизнь еще не кончена моя.
Это детский лепет? Или это
женщина, а может, Серафим
тишину осеннего рассвета
окликают именем моим?
В стеклах дождь и улица ночная,
угасают огоньки в окне.
Кто-то перед светом вспоминая
все же помолился обо мне.
19.X.2012