Стихи. С немецкого. Перевод Сергея Морейно
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2012
Клаус Мерц (Klaus
Merz) — поэт, прозаик, сценарист, критик. Родился 1945 г. в Швейцарии, в г. Аарау (кантон Ааргау). По образованию филолог, культуролог.Живет в коммуне Унтеркульм (Швейцария). Автор семи книг стихов (последние — “Из праха”, 2010) и более десяти книг прозы, в т.ч. два романа и повесть. Лауреат многих литературных премий: Золотурна (1996), Германа Гессе (1997), Липп (1999), Готфрида Келлера (2004), Швейцарского фонда Шиллера (2005), кантона Ааргау (1992, 2005).
Сергей Морейно — поэт, переводчик, литературовед. Родился в 1964 г. в Москве. Окончил Московский физико-технический институт. С конца 1980-х — в Риге, был близок кругу журнала “Родник”. Переводит польскую, немецкую, латышскую поэзию. Автор десяти книг стихов. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Саулкрасты под Ригой.
От переводчика
Клаус Мерц — яркий пример поэтического достоинства,
иллюстрирующий знаменитую фразу А. С. Пушкина:
“Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел”.
По словам Манфреда Папста, он празднует жизнь,
говоря при этом о разлуке, смерти и бренности.
Это удивительное качество в последнее время
все реже и реже демонстрируется русскими поэтами.
Я, пожалуй, назову лишь Арсения Тарковского,
который легко опровергал утверждение Виктора Цоя:
“Война — дело молодых” (в трактовке “Поэзия — дело молодых”).
Слишком велико искушение и на шестом десятке
писать, используя поэтические клише юности,
на том уровне пафоса (страсти и страстности),
что как-то уже не соответствует опыту равновесия,
умению отпускать ситуацию, способности быть над схваткой.
Тем самым из стихов изгоняются гармония и покой.
Мерц, в свою очередь, тоже отнюдь не бесстрастен —
но это, скорее, пафос отсутствия пафоса, триумф баланса,
заставляющий вспомнить о самом Вильгельме Майстере.
Современная швейцарская поэзия — в отличие от прозы —
практически неизвестна русскому читателю.
Более того, в предпочтениях ценителей поэзии немецкой
наблюдается явный перекос — от кристально чистого Гюнтера Айха
в сторону более эффектного внешне Пауля Целана.
Возможно, строфы Мерца на русском языке
в какой-то мере соединят в себе
скульптурность минимализма Целана
с пастельным скепсисом Айха и приоткроют узкие врата
наслаждения тишиной, звучащей в слове.
С.М.
Из книги “Краткое сообщение”
Kurze Durchsage, 1995
За город
Крайние дома
атакуют пустое небо.
Из каминных труб идет дым.
Слышно звяканье якорных цепей.
Одни лишь водостоки
сулят нам кратковременную
зацепку за город.
Трава прозрения
Принять
и заметить:
слова понимают
тебя. Иногда.
Артефакт
Вот камень, возьми.
Вот глаз, возьми.
Внутри камня
склеп, выруби.
В тот склеп
глаз, клади.
В сосредоточенной слепоте
видишь, как он прекрасен:
в этом склепе твой глаз,
врубленный в камень.
Из книги “Пряжа”
Garn, 2000
Завтрак на траве
“Того и смотри, из рукава куртки у нее выскочит ствол, и она запрет нас всех в той вон подсобке”, — шепчет кассирша смотрителю, когда, с брезентовым раскладным стулом через плечо, женщина требует в кассе пятидесятипроцентную скидку. Затем она останавливается перед самой большой картиной на выставке, раскладывает свой походный стул, садится и вперяет взор в великого француза: дамы обнажены, мужчины в шляпах.
Она развязывает шнурки, сбрасывает туфли, пальцы на ногах скрещены; она вынимает из кармана куртки свой ланч:
“Я не люблю есть в одиночестве, однако с некоторых пор не всякое общество мне подходит, мой господин”, — отбривает она спешащего к ней смотрителя. И вонзает зубы в хлеб.
Пасха по-римски
Туалеты в воде по самые уши, вернее, по щиколотки. Вернувшись обратно в зал ожидания, обнаруживаю, что у пунктов назначения над нашими головами с каждой минутой меркнут их нимбы. (Лишь мужчину в резиновых перчатках ничто не в силах сбить с толку.) Остается вопрос: как станет жить тот, кто только что плотью и кровью отдался Ему посреди огромной площади? И Пилат, что и следующим утром за банковской стойкой, не приходя в себя, намыливает свои холеные руки.
Звездное ралли
Мотоциклист ставит тяжелую машину к бордюру и с тростью для слепых продолжает свой путь. Да, так оно бывало и раньше, тихо говорит его спутница, когда на высокой скорости мы зажмуривали глаза — в прежние времена. Теперь это пригождается нам в наших кратких поездках.
Внимание, розыск
В глубине леса прошлым воскресеньем мы набрели на трамплин лесничего.
Предположительно, экстраординарно хороший лесник — ради борьбы с вредителями и чтобы приветить кукушку — с помощью своей пружинной доски в нужный момент катапультируется прямо в лесные кроны. С вчерашнего дня о нем ни слуху ни духу.
В Хельсинки
Он носит костюм в полоску и тщательно подобранную к туфлям красную летнюю шапочку на голове. Он собирает пустые бутылки и с этого живет в одном из столичных предместий. Я натыкаюсь на него у витрины мебельного магазина, где он с удовлетворением сравнивает свой гардероб с бело-зеленой маркизой элитного дома.
Когда же мы, рассматривая полароидный снимок, для которого он послужил гротескной моделью, совместными усилиями искали общий язык, он был немного смущен, но по-английски корректен: I prefer Latin.
Без женщин
Вчера прямо посреди улицы была обнаружена пара бесхозных лаковых туфель. Зрелище невыразимой потерянности — не будь эти туфли столь ошеломляюще красными (их игривые носы уставлены в сторону железнодорожной насыпи) среди серости бетонного ограждения. Лишь день спустя мы узнаем, что самоубийца была босой.
Оксфорд-стрит, пять часов вечера
Световые брызги
на миг превратили улицу
в кафедральный собор.
Голубыми бичами
“скорые” изгоняют
торговцев из храма.
Над отхожими местами
горит: “Идите с миром!”.
Высокая мода
В темноте
стоя у перил,
объемлющую нас
легкость слышим.
Ее платье
из крыл летучей
мыши.
Из книги “Из праха”
Aus dem Staub, 2010
Военно-полевое
Сквозь Тракийскую низменность
дорога возвращает нас в город.
Родопы с Балканами окаймляют
пологий край. Инструктор
демонстрирует монумент
в память павших во все-
разрешающей битве:
Летние травы
от гордых воителей
только след мечты
вписал в дневник Мацуо Басё
на поле Хирайзумэ.
Пинакотека
Тучи стягиваются
легко и неотвратимо
дождь льет, льет.
Одна женщина оделяет
нас млеком, другая же
расчесывает волосы, три
сотни лет кряду:
Отнюдь не к живым, говорит
Мальро, но к статуям
да приидет блаженство.
Виперсдорф, после
1
Колесо тихо шуршит
по плоскости, скользя
под теневыми апрошами
Короля-солдата. Большие
коридоры, малые рондо. Сокол
и жаворонки уже высоко, лук
и стрелы. Средь бела дня
тонет за деревней “трабант”,
дружелюбные жители замерли
перед убегающими вдаль домами.
(Спокойствия ради за каждой
калиткой бдит овчарка.) После
по обочине долго петляет
заяц-зомби, ветер вместе
с тучами покидают сцену.
В палисаде каменный гном
берет свою лопатку и роет
яму в графском песке: в честь
A. Z., отставного лесничего
по прозвищу “Волк”. Он спас
бабушку и внучку из брюха
зверя. Над честным булыжником
випердорфских аллей
теперь асфальт.
2
Повсюду аккурат белые грибы,
“бабки”, говорят приехавшие сюда
швейцарцы, огребая добрую
взбучку от лесника-саксонца.
Осенью он менее всего склонен
к поблажкам. — Но при всем том
мы, знаешь, не рассчитывали
на это последнее тысячелетье,
что твой, дочка, суженый
таки вернется домой с войны.
Меж тем бесплатные
развлечения, а еще духовые,
но не духовные, спаси-и-сохрани.
3
Этот при- и убывающий свет,
еще бродячие тени облаков, еще
несущий головокружение ветер.
Еще один день подбрасывает мне
бабочку, с которой я знаком, утиная
эскадра поднимается в воздух.
Стрекозы жируют над опустелым
складом ядерных фугасов в бору:
один кадр на взмах ресниц, недо-
слащенный свет оседает на моей коже
бисером пота. Холодными пальцами
я записываю партию дрожи.
Поздний гость
Жизнь — всегда театр военных
действий. Сказав это, он
стягивает сапоги и носки.
И тотчас засыпает за столом.
Свет
Есть фразы,
что исцеляют,
и дни, что
легче, чем звук
Есть голос,
что я узнаю,
прежде чем
позовут.
Рим
Едва проснувшись, ты
натыкаешься взглядом
на собственные мраморные плечи.
В открытое море
Корабль базилики,
ведомый свыше, держит курс на тот свет.
Команда поет на хорах.
Краковская пасха
Кукушка зовет.
Дрозды славят Аушвиц-2.
На Казимеже в синагоге старик
сторож, он расправляет мне
в полутьме воротник
плаща, по-отечески.