Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2011
Чечик Анатолий Зиновьевич
— художник, сценограф, архитектор. Родился в Киеве. Живет и работает в Москве. Персональный сайт: www.chechik.ru. В “Дружбе народов” публикуется впервые.Зевес тогд╗ кружав сивуху
╡ оселедцем заїдав.
I. Котляревський
Зависеть от царя, зависеть от народа
Не все ли нам равно…
А. Пушкин
Не самая длинная лестница ведет на самую высокую в мире гору. На вершине ее посреди грациозной площади восседает бронзовый всадник. Странный небритый римлянин с бородой Моисея — то ли император, то ли философ. Отсюда, из-под копыт его коня, с Капитолийского холма, открывается захватывающий вид на город, на весь мир и на всю цивилизацию.
Рим покоится на семи холмах, как человечество на семи грехах. И ни одна из испробованных Римом религий не сделала людей лучше.
— Люди будут делать одно и то же, как ты ни бейся. Смотри внутрь себя! — говорил старик Марк Аврелий своему сыну. Но Луций Аврелий Антонин не послушался папу и плохо кончил. Ну что с него взять — Коммод!
Юрий Сергеевич Асеев, читавший нам курс истории архитектуры, учил нас, как отличать греческую скульптуру от римской:
— Римляне не умели ставить статуи. Гениальные инженеры, они почему-то не могли удержать мраморную фигуру на двух точках опоры. Если фигура опирается на дерево, колонну или кучу драпировок, значит, скульптура римская.
Не знаю, прав был Юрий Сергеевич или нет, но ничего похожего на Дискобола я в римском искусстве не встречал. То ли дело конные памятники — четыре ноги все-таки. Давайте отдадим должное Микеланджело, сделавшему прекрасную античную статую центром своего ансамбля. Мог же и сам изваять.
Отсюда, с Капитолийского холма, виден и собор Святого Петра, и Санта Мария Маджоре, и Эскориал, и Дом инвалидов, и Московский Кремль и Айя-София. Слева над площадью нависает гигантский нелепый претенциозный памятник этому королю, как его… Виктору-Иммануилу, а там, справа — чудовище из чудовищ — Колизей. Одного взгляда на него достаточно, чтобы навсегда пропала охота строить великие империи. Абсолютно бесчеловечное нечто. Но сандалии римских легионеров навсегда впечатали в завоеванные земли римский менталитет. И все и всегда хотели быть похожими на Рим. Византийцы, называвшие себя римлянами, и Карл Великий, когда строил в Аахене копию Сан Виттале, и Оттон, создавая Священную Римскую империю, и Людовик XIV, и…
Вот Чингисхан и Батый со товарищи завоевали больше, чем римляне, и ничего после них не осталось. Другое сознание.
Закон сохранения вещества открыл не Ломоносов. Его открыли римляне. Стоило Титу разрушить Иерусалимский храм, как в Риме тут же возвели арку Тита. Римляне строили город, а построили вечный памятник своей империи, своим бессмертным цезарям и их победам. И в этом им нет равных. Только вот имена тех, кто увековечивал в мраморе и бронзе величие Рима, в большинстве своем до сих пор малоизвестны. Куда ваятелю до цезаря. Малоизвестны и авторы фантастических базилик, романских храмов и готических соборов. Не нашлось у них своего Вазари, да и общество было еще не готово воздать им. Ведь все это создавалось к “вящей славе Господней”, а не для увековечивания имени зодчих и ваятелей. Авторство тоже пошло из Рима, только уже из другого. Подписываться художники стали в эпоху Возрождения.
Варвары разрушили Рим, и началось мрачное Средневековье, а потом вдруг — бац! На тебе — Ренессанс! Так нас учили. На самом деле, мне кажется, империю разрушил Константин, когда сделал христианство государственной религией, а Одоакр только констатировал факт. Там, где есть богочеловек, нет места божественному цезарю.
Не для того готы, лангобарды, герулы и скиры воевали Рим, чтобы вернуться в свои леса. Стали они жить-поживать на новом месте и добра наживать. Добро надо охранять. Стали строить заборы, чтобы остготская братва добро не отняла, а за заборами свои “римские виллы”. Такая себе “Римблёвка”. “Все подлежит изменению, превращению и исчезновению — дабы вслед за ним возникло другое”. Люди они были неграмотные, Марка Аврелия не читали. Да и не всем правителям так везет с придворными художниками, как Филиппу IV повезло с Веласкесом. Что уж говорить про папу Юлия II, у того выбор был такой, что глаза разбегались. Нужно время.
От падения Рима до рождения Джотто прошло 800 лет. И еще двести лет до рождения титанов Возрождения. Восемь веков поиска новой образности и новой пластики. Христианство искало свой изобразительный язык. Посмотрите, как изумительные яркие мозаики в римских базиликах, еще вполне античные, с наивным изображением Христа-пастуха с овцами, через всю Византию добрались до киевской Софии. И превратились в стройный, чеканный, совершенный апостольский чин с Орантой. Посмотрите, как античный бестиарий разбежался по всей Европе фантасмагорическим романским зоопарком и добрался до Дмитровского собора во Владимире. И до какой волшебной дематериализации камня довело готику “тёмное” Средневековье.
Для того чтобы построить Нотр-Дам или капеллу в Кингз-колледж, нужны не просто каменотесы, а нужно высочайшее развитие математики и инженерии. Нужны Фома Аквинский и Августин Блаженный, и еще много чего нужно.
Посреди ломбардского герцогства высокой моды аккуратно подстриженной толпой кипарисов вонзился в небо миланский собор. Внутри — мощное пространство, а снаружи — дробленая мелкая игра в контрфорсы, тимпаны и шпили. Скорее похоже на Кельн, чем на Париж или Реймс. Ухоженная, отреставрированная, с подновленными скульптурами, очень поздняя готика “от кутюр”. Драгоценная шкатулка. Она не взлетает и не уносит. Может, собор убила непомерная площадь?
Есть много больших и красивых площадей, но гениальна только одна. Она вон там, слева от замка Сант-Анджело. Это пьяцца Сан-Пьетро. Собор начал Браманте. Потом Перуцци и Сангало, потом Рафаэль. Вряд ли Микеланджело что-то от них оставил. У него под началом бегал Виньола. Купол заканчивали делла Порте и Фонтана. Потом Мадерна достроил портик и, наконец, Бернини поставил колоннаду. Просто сборная Италии по барокко.
Несмотря на грандиозность, на ней не чувствуешь себя ни потерянным, ни раздавленным. Здесь центр мира, здесь проходит ось, вокруг которой вращается вселенная. И не может Земля вертеться вокруг Солнца. Это Солнце вращается вокруг этой площади.
Точно такую же по размерам площадь построили прекрасные архитекторы М.Григорян и А.Таманян в Ереване. Бывшая площадь Ленина. Она в точности воспроизводит пропорции овальной части Сан-Пьетро. Естественно, им не заказывали построить собор и ничего, что по массе было бы на него похоже. Пространство лишилось смысла, получилась сталинская гигантомания. Площадь не держится, расползается, и никакой Ленин в центре тут не поможет.
С Возрождением как с английским газоном. Если восемьсот лет пасти коров на Римском форуме, а за рыбой ходить через арку Септимия Севера, то рано или поздно это даст о себе знать. И если не в Риме, то в каком-нибудь маленьком городке вроде Урбино, или Капрезе, или на худой конец в деревушке Винчи родится тот, кто вернет Риму его былую славу.
И еще нужны деньги. Для того чтобы реализоваться Ван Гогу, много денег не нужно. Для того чтобы состоялся Микеланджело, надо много денег. Денег набралось порядочно. Ватикан напродавал индульгенций по всей Европе (кто придумал ценные бумаги?), это вам не какие-то акции. Во Флоренции поднялись ростовщики. Раньше их приличные рыцари в дом не пускали, а теперь они стали банкирами и уже пристраивают своих дочек к помазанникам божьим. Тут и Венеция подтянулась, маркетинг еще не придумали, но торговля бьет ключом. Золота завались, а тратить его не на что. Ламборджини — это, конечно, здорово, но это когда еще будет, до этого еще дожить надо.
И проснулись медные трубы на холме Тщеславия, и рванулись в небо купола новых храмов, и новые палаццо стали расти, как грибы. Санта-Мария дель Фьоре, Санта-Мария Новелла, палаццо Строцци… что перечислять то, что есть во всех путеводителях и учебниках! То, что ты выучивал, готовясь к экзамену по истории архитектуры, без всякой надежды войти в эти здания. Так историки театра изучают античный театр и комедию дель арте, зная, что никогда ее не увидят живьем. И хотя Ю.С.Асеев сопровождал свои лекции собственноручно снятыми слайдами, все равно это была сказка про тридевятое царство.
Можно выучить планы, запомнить, как выглядит Санта-Кроче или палаццо Питти, но нельзя ощутить себя внутри гармоничного ренессансного пространства. Оно создано для тебя и обволакивает тебя со всех сторон, ты плаваешь в нем, как в роскошном бассейне, растворяешься и наслаждаешься. Это в равной степени относится и к интерьеру, и к площадям, и к монастырям.
Справа от замка Сант-Анджело виден купол Пантеона. Довольно мрачное и неуклюжее снаружи, это здание обладает фантастическим внутренним пространством. Здесь лежат Рафаэль и этот король, как его… Виктор-Иммануил. На фоне Пантеона грациозно взметнулся в небо купол Иль Джезу. Виньоле и делла Порте, наверное, и присниться не могло, что их церковь станет каноном, а они крестными отцами типового строительства. Что полмира, от Аргентины до Украины, застроят и украсят церквями и соборами по их образу и подобию.
Строгий (по барочным меркам), гармоничный фасад Иль Джезу взрывается внутри. Если долгий подход к собору Святого Петра и его размеры постепенно готовят вас к великолепию, ожидающему внутри, то убранство Иль Джезу обрушивается на вас сразу. Понять, как это сделано и где швы в этом шедевре, невозможно. Золотой ордер возносит скульптуру к своду, и она плавно растворяется в росписи плафона, чтобы опять обрести объем, но уже с другой стороны нефа. Драгоценный солнечный свет превращается в золотой дождь и овладевает вами, как Зевс Данаей.
А там дальше, на севере, в небольшом городке Виченце, в эти же времена, в совсем другом государстве строил другой архитектор — Андреа Паладио. Вот они на двоих с Виньолой и определили развитие архитектуры лет на триста. Даже сталинский ампир построен по их правилам.
Да, еще Ринальди. Это с его трех улиц от пьяцца дель Пополо начинается и Версаль, и Петербург. Только у Ринальди в центре стоит обелиск, а три главные аллеи Версаля сходятся во дворце, в парадной спальне на подушке короля. Ну, Ленотру легче было. А тут и государство с гулькин нос, и такая чехарда с этими папами. Людовик долго жил и даже пережил своего ландшафтного дизайнера, который сделал то, до чего и цезари не додумались. Ленотр распространил власть своего Короля-Солнца на природу — сделал из растений архитектуру. Но мы-то знаем, вокруг чего вращается солнце.
Есть в городе Киеве улица Крещатик. Когда в сорок первом немцы заняли Киев, доблестные советские подпольщики сожгли всю улицу. Никаких военных объектов там не было. Перед отступлением большевички раздали жителям керосин, превратив всю улицу в склад горючего. Температура пожара была такая, что гранит плавился. После войны архитекторы во главе с Власовым расширили Крещатик и построили заново. Как завещали Виньола с Паладио и как учил их товарищ Сталин. Недооцененный великолепный градостроительный ансамбль. Нет в этом ансамбле великих произведений архитектуры, но улица получилась удивительно масштабной, гармоничной и многообразной. На ней одинаково естественно смотрятся и военные парады, и сногсшибательные девчонки.
В восьмидесятом году в “Киевпроекте”, где я в то время работал, начиналась первая реконструкция площади Незалежности, а тогда еще Октябрьской революции, возникла идея перенести правительственную трибуну от здания горсовета на площадь. Это разворачивало весь военный парад на 180 градусов и меняло исходное расположение войск. Мой друг отправился согласовывать все это в штаб округа. Командующий выслушал, посмотрел на карту и позвонил своему заму:
— Гриша, зайди. Тут выяснилось, что мы шестьдесят лет шли не в ту сторону.
Без парадов вообще жить невозможно. Без парада победа не победа и империя не империя. Товарищ Сталин хорошо знал историю. Он помнил, что парад победителей в Париже закончился на Сенатской площади. Вот и отправил Жукова подальше от Москвы. Теперь этому мудрому решению “отца народов” поставили памятник. Жуков на Манежной площади это не маршал-победитель, а новый командующий одесским военным округом, уезжающий с Красной площади согласно полученному предписанию.
У меня под окнами “прогуливается” Александр Сергеевич. Тот, который Грибоедов. Помпезный неприятный памятник великому поэту, мечтавшему стать королем. Все эти памятники бульварного кольца отвратительны своим пренебрежением к модели. Что Грибоед, что Тимирзяев, что Гуголь — как одна мама родила. Сейчас еще Шухова доставили. Навязчивая мания ставить памятники, где не попадя, превратила бульвары в филиал Новодевичьева кладбища. К сожалению, не помню, кто сказал, что писатель умирает трижды. Первый раз как человек, второй — когда ему ставят памятник и третий, когда его включают в школьную программу. Может, действительно реконструировать бульвары. Превратить их в некрополь и перезахоронить туда Шолохова со всем табуном. Один некрополь на Красной площади у нас уже есть.
Ставить памятники это отдельное искусство. Тут быть хорошим скульптором мало, нужно еще точно соотнести модель с местом, а масштаб фигуры с городским пространством. Как великолепно шагает по Елисейским Полям вошедший в Париж через арку Наполеона героический Шарль де Голль. Какой величественно-задумчивый стоит над чертежным столом А.Таманян в Ереване.
Марк Аврелий явно погорячился, написавши: “Ничего не следует делать зря и никогда не поступать иначе, как сообразно строгим правилам искусства”.
А как тебе такое правило, Марк Аврелий? “Мы будем восхвалять войну — единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительные действия освободителей, прекрасные идеи, за которые не жалко умереть, и презрение к женщине”.
Вполне римская идея, подходит какому-нибудь солдатскому цезарю. У тебя случайно не было легата по фамилии Маринетти? Непонятно, правда, при чем тут женщины. Видно, просто суфражистки достали.
Вот с его, Маринетти, легкой руки взметнулись по всей Италии руки в римском приветствии, а потом и в Германии. Просто как по Чехову — если в Риме стоят триумфальные арки, значит, сквозь них должны маршировать войска победителей. Место обязывает! Может, нужно было не храмы разрушать, а арки? Кто теперь помнит, что арки возводились для того, чтобы обагренная армия, победно возвращающаяся домой, в мирный город, очистилась от пролитой вражеской крови.
Правда, надо сказать, что одесское гетто уцелело только потому, что его итальянцы сторожили. То самое гетто, что придумали в Венеции. Только в одесском не отливали золотые монеты. Теперь вот и в России стали ручки вскидывать по образу и подобию. Что ж это вы, ребята? Вроде за Великую Россию выступаете, а пример с каких-то итальяшек берете. Дались вам эти макаронники? У нас свой родной футурист был, и не хуже, а может, даже лучше. Это он вам говорил: “Не делайте под Маяковского — делайте под себя!”
Ничего фашистского в манифесте футуристов, разумеется, нет. Обычная плебейская ненависть к недосягаемому превосходству аристократизма. Только не надо путать аристократизм с аристократией. Легче же уничтожить музеи, чем создать что-то подобное. На холме Зависти жертвенный огонь не угасал никогда.
Рим — аристократ, которому не нужно доказывать свое происхождение и превосходство. Пусть Лондон с Парижем пыжатся, изгаляются — строят то Бобур, то дом-яйцо. Рим этого и не замечает. Зачем ему эта претенциозность парвеню. Вот взяли и построили в Риме музей искусства ХХ╡ века. Он там дальше за Пантеоном. Место подходящее нашли — рядом со стадионом дуче. Его отсюда и не видно.
В эпоху восторжествовавшего плебейства во дворцах стало принято устраивать музеи.
— Вот у нас и Версаль музей, и Лувр музей! А у вас?
— А у нас есть Эрмитаж! А у вас?
— А у нас империи уже нет, но королева еще есть. Поэтому у нас музей отдельно.
В каждом музее есть свой знаковый экспонат. В Париже — Мона Лиза, в Лондоне — Венера перед зеркалом. В Мадриде — Менины. В Милане — Тайная вечеря.
Италия — вся музей. Еще и страны такой не было, а музей уже был. Мир давно стоит в очереди в музеи Ватикана и галерею Уффици. Теперь, с легкой руки Дэна Брауна, мир выстроился в очередь — посмотреть, есть ли у апостола Иоанна женская грудь. Запись только по интернету.
В десяти минутах ходьбы от Санта-Мария делла Грацие, в академии Брера висит “Тайная вечеря” Рубенса. Очень странная картина. На заднем плане в пирамидальной композиции — Христос, вещающий апостолам. Апостолы написаны буквально двумя ударами кисти. Лицо Христа обращено вверх, откуда на него и на стадо олигофренов, его окружающее, нисходит золотой свет. А на переднем плане, спиной к ним, сверлит вас пронзительным взглядом черных глаз Иуда. Могучая фигура, умное лицо. Не злодея и не предателя. Весь образ наполнен силой, рвущейся с холста. Как прикажете это понимать? Читал ли Питер Пауль Евангелие от Иуды? Очереди нет.
После Италии ходить по другим музеям тяжело, а на классическую архитектуру смотреть вообще невозможно. Мало кто выдерживает сравнение. В России, пожалуй, только Растрелли и Росси. Только небо над такой архитектурой должно быть синее, а не серое. Без солнечного света она умирает и превращается в плоскую декорацию.
В больших музеях всегда можно расслабиться на “шуме эпохи” — второстепенных работах, которые показывают срез времени и ведут вас от одного шедевра к другому. В Италии расслабиться нельзя. Негде. Средний уровень мастерства был настолько высок, что поистине взошедшие на вершину заслуживают прозвища титанов.
Бедный Маринетти! Ну как среди этого жить! Конечно, захочется все разрушить.
Сначала я ходил в музеи учиться, потом вдохновляться, а теперь я захожу поговорить с друзьями и коллегами. В той же галерее Брера висит “Лежащий Христос” Мантеньи. Революционный прорыв. Первое мощное освоение линейной перспективы в живописи. На репродукциях это не заметно, а тут видно, что голова слегка великовата. Что называется — не лежит. Не справился? Вряд ли. Мантенья был гениальный рисовальщик. Меньшая голова, возможно, не производила бы такого эффекта. Отойти-то невозможно!
Брера — учебная академия, и коридоры очень напоминают коридоры моего киевского института. Те же сводчатые потолки, те же гипсовые копии антиков. А может, не гипсовые и не копии? Не поймешь. Статуи накрыты полиэтиленом, дополняющим своими складками скульптурные, — идет ремонт. В студенческом кафе варят замечательный кофе. Тут же, на углу, магазин художественных материалов.
Все, кто хоть раз в жизни открывал коробку с красками, уже побывали в Италии. Передвигаясь по стране, вы путешествуете по палитре. Сиена натуральная. Умбра жженная. Венецианская красная. По Аппиевой дороге вы отправитесь на юг — неаполитанская голубая, неаполитанская желтая, неаполитанская красная. Нежный пастельный колорит этих красок как-то не вяжется с пряным южным портовым городом. Наверно, рыба во всем мире пахнет одинаково, а вот море по-разному. Балтика, та совсем не пахнет. Для меня Неаполь пахнет Одессой. Моим детством. Вечерний променад на виа Толедо так похож на одесситов, фланирующих по Дерибасовской. Воронцовский дворец явно скромнее, чем дворец Бурбонов, зато оперный театр даст неаполитанскому форы. И “ридна мова” тут тоже уместна.
— Галю, де це ты купыла? — первое, что я услышал на берегу Лигурийского моря, на пляже с черным вулканическим песком.
Но греки, як спаливши Трою,
Зробили з неї скирту гною…
Не знаю, Эней основал Рим или Ромул с Ремом, но Помпеи сожгли не греки. Помпеи уничтожил Везувий. Уничтожил и сохранил. Для нас. Сохранил целый город с амфитеатром, храмами, виллами, гончарными лавками, винокурнями, маслобойнями и прочими очень нужными постройками. Сохранилась даже настенная живопись в интерьерах. Возможно, слегка покрасневшая от температуры, но все равно замечательная.
Блуждая по узким улочкам, ты как будто погружаешься в повседневную жизнь античного города. Можно зайти в ювелирную лавку, можно перекусить на ходу чем Нептун послал, а можно сходить в термы попариться, поболтать с соседями и поплескаться в бассейне, зря, что ли, водопровод провели. Потом можно сходить в публичный дом, прицениться. Фаллосы, высеченные на плитах мостовой, укажут дорогу. Вечером можно повеселиться на площади на ежегодном празднике Сатурналий. Это такой римский карнавал — праздник свободы. Рабы наряжаются господами, а господа — рабами. Ну, действительно, что ж это за свобода без рабов. Осталось только добавить, что тур стоит от ста сестерциев и сорок сестерциев без извержения, и хоть сейчас в рекламу.
Не все жители Помпей погибли во время извержения, некоторые умерли раньше своей смертью. На одном надгробии надпись — “Вино, карты и женщины сокращают нашу жизнь. Но! Вино, карты и женщины составляют нашу жизнь”. Нормальные люди жили в Римской империи, в нормальных пространствах. Зачем им нужны были эти цезари с их триумфами?
Вообще, если бы не Рим и Везувий, Жак-Луи Давид не придумал бы свою Андромаху и не заказал бы Жакобу римское кресло, чтобы посадить в него натурщицу. Жакоб, не будь дурак, поставил эти кресла на поток, и очень вовремя, надо сказать. Тут как раз Наполеон созрел стать императором. Так вот и стиль ампир появился.
Если бы не Везувий, Брюллов бы не написал свой “Последний день Помпеи”, не стал бы знаменитым художником и не смог бы помочь выкупить Тараса Шевченко из крепостных. Тот бы не кончил Академию художеств и …
Прямо у подножия Капитолийского холма стоит театр Марцелла, вернее, то, что от него осталось, и начинается старый еврейский квартал. Если пойти по улице Леселидзе, то выйдете на Моэдани, а потом к Абанотубани и к Куре. То есть к Тибру. На противоположном скалистом берегу прилепился римский Авлабар. На том
берегу — Горгасали и Метехи, на этом — Марк Аврелий и Санта-Мария-ин-Арачели. Здесь памятник этому, как его… Виктору-Иммануилу, на проспекте Руставели — дом правительства. Архитектура одна и та же — колонны в пять этажей.
Во время войны, которую главный художник Худфонда Тбилиси Т.Китовани и доктор театроведения Дж. Иоселиани вели против кандидата филологии З.Гамсахурдия, дальнобойное орудие одну из колонн разнесло в дым на уровне третьего-четвертого этажей. В воздухе осталась висеть огромная капитель высотой во весь пятый этаж. Вот это, я понимаю, качество строительства! Только у нас, у грузин, капители могут висеть в воздухе!
А до этого было 9 апреля, и доблестная дивизия Дзержинского, построившись римской черепахой под римскими платанами, убивала грузинский народ. Воевать с народом легче на площадях и проспектах. Вот и Осман прорубал бульвары не для того, чтоб справиться с пробками, а чтоб не строили баррикады на узких улочках. Хорошо, что у него не было Таманской дивизии. Был бы сейчас в Париже не бульвар Османа, а Кутузовский проспект. А на Кутузовском проспекте у нас что?.. Правильно! Триумфальная арка.
В Риме на каждого императора приходится по одной арке. Наполеон поставил себе две. Потом поставил колонну, как у Траяна, в честь своих побед. Потом и его самого поставили сверху на эту колонну. Поставили борцы с тиранией — парижские коммунары. Пока Вандомская колонна стояла без императора, союзники спохватились и быстренько возвели свои. Одну — на Трафальгарской площади, другую — перед Зимним дворцом. Ну, чтоб вам свое что-то придумать! Через девяносто лет т. Кирову пришла в голову гениальная идея — поставить на Александрийский столп вместо ангела статую Ленина. Архитекторам с трудом удалось “доказать”, что колонна не выдержит и рухнет.
Рим — город-воин. Вопреки итальянской грамматике Рим все-таки — воплощенное мужское начало, а Венеция — женское. Венеция, как и подобает первым красавицам, наряжалась, украшалась, любовалась своим отражением в каналах и плела интриги. Она и теперь целыми днями любуется собой. По ночам же она превращается в коварную соблазнительницу, скрывающую свои прелести в роскошных белых мраморных кружевах. Она эротична и капризна, она привыкла к воспеванию и преклонению. Она избалована художниками, одно перечисление которых тянет на авторский лист. Не объясняйтесь ей в любви, не рассчитывайте на взаимность — ее сердце принадлежит Тициану.
Мой путь на площадь Сан Марко был похож на тайное свидание. В надвигающейся ночи незримая служанка провела меня по фантастическому лабиринту сказочного палаццо в королевские покои прекрасной догарессы. И если бы посреди площади лежала живая Венера Урбинская, я бы не удивился. Она вполне могла бы стать символом и покровительницей Венеции, не будь у города другого, более целомудренного патрона.
Здесь же, на площади, стоит самый красивый в мире собор. Его привезли инопланетяне и подарили Венеции. А какой другой город на нашей Земле достоин такого чуда? В нем все вопреки правилам. Избыточность декора возведена в астрономическую степень. Этот собор построен из философского камня. Здесь столько золота, что оно перестало быть роскошью, а стало строительным материалом. Здесь мрамор перестал быть камнем и превратился в драгоценность.
Обратно на площадь я вышел оглушенным. Нечто подобное я испытал когда-то в Новгороде. В небольшой церкви Федора Стратилата на ручье. Когда благодаря лесам реставраторов, увидел росписи Феофана Грека с расстояния вытянутой руки с кистью. Глазами Грека.
Венецианская республика не была государством-ангелом. Она вместе с крестоносцами штурмовала Константинополь, вместе с османами торговала рабами, воевала с папами и с генуэзцами, с Карлом V и с теми же османами. Побеждала и терпела поражения. У нее были могущественный флот и свои адмиралы. Вот только триумфальных арок не строили. Земли в городе мало. Зато писали полотна и плафоны. Как вам “Триумф Венеции” Веронезе в палаццо Дожей? По-моему, очень сексуально.
После странствий по итальянским городам можно долго приходить в себя, а можно не прийти вообще. Можно завоевать Италию, но нельзя ее покорить. Она все равно покорит тебя. Карл V захватил и разграбил Рим. Последний император Священной Римской империи, последний император, получивший триумф в Риме. Зашел в Сикстинскую капеллу, посидел на площади Латерано возле статуи Марка Аврелия (она тогда там стояла), попозировал Тициану в Падуе, поднял оброненную им кисточку, отрекся от престола и ушел в монастырь.
Тициан умер от чумы, и его сожгли вместе с другими на одном из островов, а в церкви Санта-Мария Глориоза деи Фрари под саркофагом с надписью Тициан покоятся его кисти. Может быть, даже та, которую поднял император Карл.
Венецианская республика просуществовала 1100 лет и исчезла в наполеоновской империи. А вы думали, откуда в Лувре такая хорошая коллекция итальянской живописи. И Египетская коллекция тоже оттуда — из наполеоновских походов.
“Паук горд, завлекши муху; другой гордится, подстрелив зайчонка, иной — поймав сетью мелкую рыбешку, кто — одолев вепря или медведя, а кто — сарматов. Разве все они не разбойники, если разобраться в их побуждениях?”
На холме Алчности давно придумали, как наживу прикрывать государственными и религиозными идеями. Беда в том, что идеи имеют свойство ветшать, их надо подкрашивать, чтобы их подкрашивать — нужны деньги. А деньги имеют странное свойство заканчиваться. Можно, конечно, обложить налогом городские туалеты, как Веспасиан, но этого хватит только на то, чтобы “сделать нового младенца Деве Марии”.
Христианский Рим затмил античный. Божественные цезари поблекли перед божественными художниками. Вся Италия превратилась в огромный памятник художественному гению. Давид на площади Синьории во Флоренции — это памятник Микеланджело, а не библейскому царю. Тут вот итальянцы решили подарить копию статуи Израилю, так правоверные ортодоксы отказались. Этих фарисеев нагота царя видите ли покоробила. А я думаю, все дело в том, что у Микеланджело Давид не обрезанный.
Падуанцы, когда ставили на площади конную статую, возводили памятник своему кондотьеру. И написано под ней: “Гаттамелата”, а памятник-то — Донателло.
Сколько я рисовал его голову, готовясь поступать в институт! Почему-то в Киевском художественном институте предпочитали Донателло. На экзамен ставили Гаттамелата или Николо Дауцано. Сколько я их рисовал. И анфас, и справа, и слева, и в три четверти, только что не сзади. Кто этот Дауцано, я до сих пор не знаю. Видеть его не могу!
В институте на первом курсе мы вычерчивали и отмывали классические фасады. Я, помнится, копировал Сансовино. Рисунок интерьера у нас был в Софии, и полдня мы проводили в соборе. Какое восхитительное это византийское пространство. Как они удивительно нашли меру между человечностью и возвышенной торжественностью. Как точно впустили солнечный свет в интерьер, и как он преображает мозаики, странствуя от одного проема к другому. Архитектура — это ведь прежде всего решение пространства, а потом все остальное.
После таких уроков смешно выслушивать версию об итальянском авторстве храма Василия Блаженного. Стендаль сравнил его с недоеденным ананасом. Не нужно искать в плане сходство с рисунками да Винчи и Браманте. Достаточно в него войти. Внутреннее пространство храма абсолютно не соответствует его внешнему объему и пластике. В этом отношении он скорее египетская пирамида, чем храм. По своему пространственному решению — склеп. Человек с ренессансным сознанием и образованием построить его просто не мог. Приверженцам этой идеи следует искать итальянский след не в итальянской архитектуре, а в итальянском авантюризме.
В первый свой визит в Италию, всякий раз выглядывая из окна гостиницы, я ловил себя на мысли, что сейчас это все кончится и пойдут титры. Потому что кроме картинок в истории архитектуры было еще итальянское кино. Была недосягаемая прекрасная Моника Витти, был феерический Тото и, конечно, — Феллини.
В Неаполе вообще не покидает ощущение, что ты попал на съемочную площадку к Витторио де Сика и сейчас из-за угла, покачивая бедрами, появится Софи Лорен. Изменилось время, изменилась мода, но люди на улицах все равно выглядели как персонажи из тех фильмов начала шестидесятых.
При взгляде на историю Италии возникает впечатление, что предназначение этой страны — научить нас искусству. Триста лет армия преподавателей учила мир ваянию и зодчеству. Одновременно с ними сначала Данте, а потом Боккаччо преподали курс стихосложения и литературы. В гламурном XVIII веке Италия продемонстрировала свой взгляд на сценическое искусство и преподала урок театра масок. На венецианской сцене развернулась грандиозная битва. Сошлись два непримиримых антагониста — “аристократ” Гоцци и “плебей” Гольдони. Догадываетесь, кто победил? Потом итальянцы взялись за музыкальный театр, легко и непринужденно расставив в опере всех по своим местам.
В начале XX века в Париж был откомандирован Модильяни. Чтобы раздвинуть границы жанра “ню” до вселенских масштабов и обнажить человеческое страдание, одиночество и беззащитность. Мир не сразу это понял, и пришлось итальянцам построить у подножия холма городок Чинечита и отправить Кабирию в Дорогу. Во второй половине XX века Италия учила мир снимать кино. Про революцию и народных героев, нас учить снимать было не нужно, а вот про людей…
Возле фонтана Треви думаешь не об итальянской архитектуре и Витторе Сальви, а вспоминаешь “Сладкую жизнь” с Анитой Экберг и Марчелло Мастроянни. Потом, естественно, всплывает завораживающее “Интервью” и волшебное превращение трамвая из съемочной площадки в довоенную реалию. Возможно, я пристрастен, но я никогда не видел в кино древнего Рима лучше, чем в “Сатириконе”, и лучше Венеции, чем в “Казанове”. Так же как никто достоверней не погружал нас в мир кватроченто, чем Пазолини и Дзеффирелли.
АМАРКОРД! Этот фильм навсегда останется для меня лучшим. Я даже знаю, что нужно, чтобы снимать такое кино. Сначала раскатываем тесто, как для лазаньи или для “millefogli” — тысяча листов, так по-итальянски называют “наполеон”. Самое главное здесь — не перепутать порядок. Первым кладем лист этрусской цивилизации, сверху на него лист античной, потом византийский лист, потом романский лист и сразу толстый слой Ренессанса — Пьеро делла Франческа, Альбети, потом добавляем немного мистики — могилу Калиостро и все. Римини готово! Теперь сидим и ждем, когда родятся Феллини и Тонино Гуэра.
Когда я только переехал в Москву, мой друг, желая мне помочь, свел меня с известным режиссером. Режиссер посмотрел на меня и снисходительно спросил:
— Вы у кого учились? Я вот учился у Марии Осиповны Кнебель, а вы?
— А я у Рембрандта.
Я действительно очень многому научился у него, и у Тинторетто, и у Караваджо, и у де Ла Тура. У всех, кто работал со светом и освещением. Всю свою театральную часть жизни я старался переплавить классическое искусство в современную сценографию. Не изображать в декорациях архитектуру, а создавать театральное пространство, способное проживать вместе с актерами свою пластическую и световую драму. Способность художника создавать свой мир всегда для меня была главным достоинством. И если этот мир — театр, то художник в нем Бог, а дьявол — режиссер.
Чем еще, как не дьявольской режиссурой, можно объяснить, что Лени Рифеншталь запретили снимать кино, а “Два вождя после дождя” Герасимова так и висят в Третьяковке, и никто и никогда не запрещал ему рисовать. Вы представляете себе фильм Михаила Ромма “Обыкновенный фашизм” без Лени Рифеншталь? Я — нет, а вот живопись без Герасимова могу представить очень легко.
Разве не дьявольская режиссура, что Рихард Вагнер стал “фашистским” композитором, а де Кирико — предтечей муссолиниевской архитектуры. Вон там, правее арки Тита, виднеются термы Каракалы, а еще правее торчит этот дворец Цивилизации, “квадратный Колизей”, как его прозвали итальянцы. Что Мейерхольд и Тициан Табидзе, щеголявшие в буденовках и шинелях, были расстреляны, а Станиславский, которого с трудом уговорили вернуться в страну, жил в собственном доме посреди Москвы и умер своей смертью.
Струнные играют в карты. Духовые обсуждают футбол. Арфистка под роялем предается чревоугодию и прелюбодейству одновременно. Самозабвенный дирижер пытается собрать разваливающийся оркестр. А молот уже раскачивается.
Отсюда, с Капитолийского холма, моя тбилисская жизнь очень напоминает “Репетицию оркестра”. Два года я проработал в экспериментальной студии графики в Доме художников. Бок о бок с замечательными художниками Наной Чургулия и Марком Поляковым. И было много совсем тогда еще молодых ребят. Мы травили офорты, писали, делали выставки, а молот уже раскачивался — уже был Сумгаит, и Баку, и Ош.
В девяностом году мы устроили выставку авторской книги. Моя книга включала в себя карту Европы на 2017 год. Советского Союза на карте не было, а Грузия была без Абхазии и Южной Осетии. Марк тихо попросил меня тогда карту снять. Через год от Дома художников и нашей мастерской остались только четыре наружных периметральных стены, а Ленин бежал, забыв бронзовые башмаки на пьедестале.
Я родился в стране, занимавшей одну шестую часть суши. И все почему-то очень этим гордились, хотя три четвертых этой страны пустовало. В этой стране страшно гордились победой во Второй мировой войне и воздвигали гигантские мемориалы погибшим, а выживших инвалидов войны вагонами свозили в резервации.
В этой стране за сорок лет так и не восстановили разрушенный своими же бомбардировками город Клайпеду. И Успенский собор в Киеве не восстановили. В этой стране в Крыму воду давали по часам. Два часа утром и два часа вечером. Отвоеванный у японцев Южно-Сахалинск даже в восемьдесят шестом году был похож на сплошное гниющее пятиэтажное хрущевское общежитие вокруг белокаменного обкома с римскими колоннами.
Многое уже сбылось из того, что я нарисовал тогда на карте. Мне повезло. На моих глазах развалилась бесчеловечная империя, одна шестая превратилась в одну седьмую. В Крым вместе с татарами вернулась вода. Восстановили не только Успенский собор, но и Михайловский Златоверхий. Моя однокурсница великолепно живет в Таллине, а всего-то — немного выучила язык.
Недавно одна моя знакомая молодая девушка из Благовещенска, говорящая на четырех языках (в том числе на китайском), съездила в Киев. Побывала за кулисами моего родного театра им. И.Франко и была поражена двуязычности актеров и тому, с какой легкостью они переходят с одного языка на другой. Что тут удивительного? Удивительно другое, когда я приехал в Тбилиси, то обнаружил, что все армянское население города свободно говорит по-грузински, а вот русское почему-то нет.
Имперское сознание очень живуче. Двадцать лет не срок для истории.
Трудно жить в безвременье. Трудно расставаться с сознанием своего “величия”, впитанным с манной кашей в детском саду. “После каждой революции приходит свой Бонапарт. Чем шире наводнение, тем мутнее и спокойнее воды”. Это не Марк Аврелий сказал, это из дневников Кафки. Лицам, страдающим от нехватки земли в России, могу рекомендовать старый венецианский способ.
В конце XV века Венецианская республика, желая потеснить испанцев на Кипре, выдала знатную венецианку Катарину Корнаро замуж за худородного короля Кипра Жака Бастарда. Катарина отправилась на Кипр вместе с дядей. Король через год умер, родившийся после его смерти наследник тоже, дядю убили, и власть снова захватили испанские советники Жака. Венецианцы собрали флот и послали на Кипр. (“Отелло” читали?) Испанцы убежали, а Катарину Корнаро снова выдали замуж за … город Венецию!
Господа, подумайте, может, женить неудобных соседских президентов на каком-нибудь городе. Нет, не на Москве, конечно, а, скажем, Люберцах или Электростали? Только не забудьте потом водопровод провести.
А может, черт с ним, с величием? Вот австрийцы же живут без него, и неплохо. А какая была империя!
В чудном уютном провинциальном городе Австро-Венгерской империи Черновцы сохранилось множество замечательных зданий австрийского модерна. Главная же достопримечательность города — это здание театра. Прекрасная эклектика. Построили его архитекторы Фельнер и Гемлер, те самые, что построили и венскую и одесскую оперы. После распада Австро-Венгрии город отошел Румынии, а в сороковом году его захватил товарищ Сталин. Когда в сорок первом город заняли немцы, машинист сцены (есть такая рабочая должность в театре) погрузил все театральные костюмы, мебель и реквизит в два вагона и увез в Бухарест. А после окончания войны привез все это обратно. Рассказал мне это его сын, мужской мастер в пошивочном цехе театра. Все, что сохранил его отец, разграбили потом съемочные группы “Мосфильма” и “Ленфильма”, приезжая в город на съемки.
Вопрос для ЕГЭ: патриотом какой страны был этот машинист сцены?
Варианты ответа:
1. Австро-Венгрии.
2. Румынии.
3. Германии.
4. Советского Союза.
Помните, что сделал дирижер в фильме Феллини, когда молот разрушил зал для репетиции? Он взял палочку и стал репетировать дальше.
С Капитолийского холма открывается захватывающий вид. Отсюда прекрасно видно, что империи смертны, а художники нет. Что солнце восходит не над Кремлевской стеной, а над клубом им. Русакова, а заходит не за Эскориал, а за музей в Бильбао. И еще! Что когда Господь Бог создал эту землю, он границ не проводил…