Стихи. С татарского. Перевод Равиля Бухараева
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2011
Бухараев Равиль
— поэт, прозаик, драматург, переводчик. Родился в 1951 году в г. Казани. Окончил механико-математический ф-т Казанского ун-та (1974) и аспирантуру МГУ по кибернетике. Пишет стихи на русском, татарском, английском и венгерском языках. Печатается с 1969-го. Автор более 20 книг стихов и прозы. Переводит татарских поэтов. Составитель ряда поэтических антологий и исторических монографий на англ. языке. Лауреат Гос. премии Республики Татарстан им. Г.Тукая за поэтическое творчество. С начала 1990-х продюсер на русской службе Би-би-си. Живет в Москве и Лондоне.
У каждого народа есть поэт, пронзительно выражающий сокровенную и часто болезненную суть национальной души. При всем “национализме” таких поэтов, именно они наиболее близки по духу и другим народам. Оказывается, чем сокровеннее суть, тем более она “всемирна”, поскольку у всех людей мира самое “свое”, о котором, казалось бы, невозможно рассказать другим, и является самым общим. Но раскрыть эту истину удается только большим художникам. Таким художником слова и является самый “национальный” поэт татарского народа Габдулла Тукай.
Внешне его судьба напоминает судьбу М.Ю.Лермонтова — Габдулла Тукай не дожил до 27 лет и скончался от чахотки в апреле 1913 года. Но самым близким ему по духу и даже по деталям несколько эпатажной жизни является русский поэт Сергей Есенин. Именно в этом смысле можно говорить о “народности” Тукая, стремившегося постичь всю широту мировой культуры. Как и другие татарские интеллигенты начала ХХ века, он отчетливо понимал, что такой прорыв в мировую культуру для татарского народа осуществляется в первую очередь через русскую культуру.
Тукай — первый переводчик стихов Пушкина и Лермонтова на татарский язык и посвятил им, а также Льву Толстому одни из лучших своих стихотворений, а также газетные и журнальные статьи — в то время, когда в татарских школах почти не преподавался русский язык.
Татары любили и любят Тукая так, что многие его строки стали надписями на шамаилях — настенных обрамленных и инкрустированных изречениях, веками представлявших собой лишь айяты Корана. Самые честные переводы на русский язык неспособны передать чувства, вздымаемые в татарской душе поэзией Тукая. Но для всякого человека, живущего в Татарстане, для любого гражданина нашей многонациональной республики Тукай — это данность общей татарстанской культуры, и — как всякую подлинную культурную данность — его творчество нельзя уложить в узкие рамки ультрапатриотизма и крикливого национализма.
Пожалуй, самым удивительным в творчестве Тукая, выразителя сокровенных духовных чувств и надежд родного народа, является то, что в нем наиболее полным образом воплощен извечный интернационализм татарской культуры:
Наш след не исчезнет на русской земле:
Мы — образ России в зеркальном стекле.
В лад жили и пели мы с русскими встарь,
Свидетельством — нравы, привычки, словарь.
Такого родства временам не избыть.
Нас крепко связала истории нить.
На счастье — с народом любым наравне
Имеем мы право в родимой стране!
Народ называл Тукая предельно честным и прямым поэтом — ему нечего было скрывать от людей, и его идеал на столетия вперед стал нравственным компасом страны, где он родился и прожил свою недолгую, но прекрасную и жертвенную жизнь. Никто лучше и выше Тукая не высказал идею святости родного языка и родной культуры, идею необходимости национальной свободы, направленной на духовный труд и земное созидание. Но случайно ли, что именно он, больше других понимавший сокровенные мысли и надежды татар, призывавший к возрождению древней татарской цивилизации, государственности, культуры, ярче всех совместил в своих стихах народный и государственный идеал Татарстана, суть которого — свободное развитие татарского народа в пределах свободной России, где слово “свобода” является ключевым и всеобъемлющим словом:
Здесь родились мы, здесь росли,
и здесь мы встретим смертный час,
Вот с этой русскою землей сама судьба связала нас.
Прочь, твари низкие, не вам, не вам смутить мечты святые!
К единой цели мы идем, свободной мы хотим России.
Нет свободной России без свободного Татарстана, как верно и обратное: нет свободного Татарстана без свободной России.
Яснее всего об этом на татарском языке сказал человек, творческая жизнь которого длилась лишь восемь лет, и он за эту жизнь испытал все отчаяние земного сиротства и полной неприкаянности.
На казанских фотографиях начала ХХ века Тукай выглядит подростком. Черные очки он носил потому, что с детства болели глаза, и сиротское детство навсегда запечатлелось в его тщедушной фигуре. Словом, не богатырь и не красавец, но какой огромный и сильный дух, какая работоспособность жили в этом маленьком теле! За время жизни в Казани — а ведь уже в 1910 году он заболел чахоткой — Тукай издал множество сборников стихотворений и написал множество статей по самым важным и острым проблемам общественной и политической жизни своего народа. Что касается лирической стороны его поэзии и личной жизни, то Тукай был настолько застенчив, что всячески сторонился женского общества, хотя и писал выдающиеся лирические стихи. Лишь одна из его поклонниц, Мавлюдова, связывается его биографами с личной жизнью Тукая, но они встречались только на людях, и ничего определенного об этом сказать нельзя. Тукай, по мусульманским понятиям, был очень молод, чтобы искать женитьбы, и к тому же, что мог он предложить невесте? В его музее хранится несколько личных вещей, умещающихся в один узелок, а ведь он был известнейшим и широко издающимся поэтом!
И все же в Казани Тукай испытывал не только человеческое, но и звездное одиночество. Вселенское сиротство, выпавшее на его долю, отторгало от людей и от земли, которую он любил. Любил так, что эта любовь пугала земных людей, потому что в словах и строках поэта была воплощенная жертвенность, отдающая все соки сердца тому, что не может ответить взаимностью. Стихи Тукая поздней казанской поры, уносясь с осенними ветрами его короткой жизни, взлетают прямо к звездам, ибо показывают, что душа его, как ни пыталась, не обрела пристанища на земле.
Габдулла Тукай — суть и совесть татарской культуры, которая, несмотря на все страдания и непреодолимые препятствия, всегда оставалась культурой, открытой для всех, и никогда не замыкалась в себе. Жизнь этого гениального поэта навсегда останется трагическим сюжетом российской истории, но его бессмертная душа присутствует среди нас, заставляя при всех тяготах бытия не забывать о вере, надежде, совести и любви к большой и малой родине, которая, увы, часто воздает должное своим сыновьям только после смерти.
С татарского. Перевод Равиля Бухараева
Весна
Пиши, ясней пиши, перо, и пробуждайся ото сна,
Ведь на земле уже давно весна, лучистая весна!
Пиши, перо мое, пиши, хоть пару строчек напиши,
Чтоб на бумагу перешли волненья сердца и души.
Звучат, звучат вокруг ручьи весенней искристой порой,
Пары тумана над землей восходят дымкой голубой…
Они сгущаются, как дым, и взору чудится тогда,
Что заволакивают мир туманы Страшного суда…
Льды оживают и плывут, несомы черною рекой,
Дробясь, сшибаясь, рвутся вдаль, могильный позабыв покой!
Внезапно кажется тогда, что в Судный час со всех концов
На сборище воскресших душ стремится войско мертвецов,
Что вдруг тряхнул рогами бык и Землю удержать не смог,
Что света Божьего конец вдруг вострубил архангел в рог,
Что все усопшие спешат к порогу Страшного суда,
Какие — в Рай, какие — в Ад, и неизвестно, кто куда!
Вселенную в зловещий миг объемлет ужас и испуг,
Повсюду страшный шум и гам, перемешалось все вокруг!
Природа в этот лютый час теряет вид привычный свой,
Как на закате облака, даль стала жуткой и рябой…
Но вскоре истинный свой цвет находят небо и земля,
Готовь зерно, паши и сей, работай, душу веселя!
И солнце сеет с высоты лучи горячие свои,
И прояснился наконец печальный, темный лик земли.
В напрасной ярости зима — уходит в стуже и снегах,
И шелковистая трава зазеленела на лугах.
Так обновляется всегда, готовый к праведным трудам,
Так воскресает люд земной, чьи предки — Ева и Адам.
Так с наступлением весны я размышляю ясным днем:
То о кончине я грущу, то восхищаюсь бытием…
1907
Не уйдем!
Человек с кривой душою нам пустой дает совет:
Уходите в край султана — здесь для вас свободы нет!
Не уйдем! Горька отчизна — край чужой стократ горчей!
Где у нас от силы десять — там пятнадцать стукачей!
Что за разница, казаки ль там нагайкой бьют сплеча:
Там казачье войско — в фесках, но камча — везде камча!
Слава Богу, казнокрадов там и здесь полно пока,
Кто богат, и на чужбине рвет кусок у мужика!
Разве мы ума лишились, чтобы, родину кляня,
В полымя бежать чужое из привычного огня?!
Мы б ушли, когда б за нами вдаль ушли и города,
Цепь мучительных столетий, наши горькие года.
От рожденья до кончины за родной живя чертой,
Мы срослись навеки плотью с почвой родины святой!
Вольная страна Россия — наша цель, и до конца
Не уйдем, и не зовите, лицемерные сердца!
Наш ответ звучит в печати — знайте раз и навсегда:
“Если лучше вам, туда пожалте сами, господа1 !”
1907
Поэт
Меня движенье времени состарит,
В изнеможенье сгорбиться заставит,
Но, несмотря на древние года,
Душа не одряхлеет никогда!
Грудь пламенем поэзии полна!
Что старость — по плечу мне ноша эта!
Душа ясна — в ней навсегда весна,
Зимы и стужи нет в душе поэта!
Нет, мне не стать обычным старичком!
О мелочах печалясь, те стареют.
Дай Бог, не влезу я на печь молчком:
Меня уж как-нибудь стихи согреют.
Я, распевая песни, встречу смерть.
Сам Газраил не запретит мне петь.
Спою: “Я ухожу — вы остаетесь”,
Когда настанет время умереть.
1908
Национальные чувства (аллюки)
Вчера я слышал — кто-то напевал
Наш кровный, светлый, ласковый мотив…
Щемил он сердце, думы навевал,
До боли близок, вечен и красив.
Срываясь, переливы в тишине
Поведали, чем жив родной народ.
В напеве том понятны были мне
Все триста лет страданий и невзгод.
Жил, столько без претерпевая зря,
Жил, слезы проливая, горько жил,
Но, чувством кровной общности горя,
в напев свои мечты народ вложил…
Стоял я, потрясенный глубиной,
Величием страдающей души.
Вставал Великий Болгар предо мной…
Катила волны Белая в тиши…
Не снес я боли — подошел к нему:
“Земляк, скажи, что за напев — как стон?”
Печально поглядев в ночную тьму,
“Напев мой — Аллюки”, ответил он.
1909
Утраченная надежда (Тафтиляу)
Краски яркие поблекли, мир я вижу без прикрас:
вот и жизни середина — вот и юность пронеслась.
Подниму ли взор на небо — среди звезд в тиши ночной
вместо месяца сияет полная луна сейчас.
Прикоснусь пером к бумаге — только зря взметнусь душой,
искрами безумной страсти стих не брызнет в этот раз.
Саз мой чудный, что же рано смолк священный голос твой?
Разлучаемся в печали, ты — разбился, я — угас…
Улетел из клетки мира птицей дух плененный мой.
Вместе с радостью и горе сотворил Господь для нас.
Не дадут душе приюта рощи родины больной;
все деревья облетели, до земли главой клонясь…
Озарившая улыбкой мой начальный путь земной,
мне отрадой ты не стала, скоро с миром разлучась.
Умерев в рыданьях, мама, не осталась ты со мной,
в мир чужого всем ребенка приведя в недобрый час.
Ты одна и утешала — ласки я не знал другой;
страж любви меня жестоко отовсюду гнал, сердясь,
И на твой могильный камень, что теплей души любой,
Боль моя слезой горчайшей и сладчайшей пролилась.
1910
* * *
Жизнь люби, люби отчизну, мир, которым жив народ.
Не печалься о кончине; всякий, кто живет, — умрет.
К мелкой злобной укоризне оставайся нем и глух.
Унижения мирские не вольны унизить дух.
1910
1 В оригинале последняя строка написана Тукаем по-русски.