Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2011
Александр Воронель — физик, профессор Тель-Авивского университета, главный редактор литературного журнала “22”. В “Дружбе народов” публикуется впервые.
…человеческая реальность состоит не из времени и пространства,
а из неизвестно чьих шепотов, бормотаний, выкриков и голосов.
Виктор Пелевин. “Зал поющих кариатид”
Способность западной цивилизации защититься от вторжения врагов или чуждых варварских норм поведения определяется не военными силами. Материальные силы свободного мира (с небольшой натяжкой можно эту цивилизацию называть и так) почти безграничны. Однако готовность западного человека следовать собственным принципам сегодня повсеместно сильно подорвана. Он и сам по временам не прочь повесить серьгу в нос, разрисовать татуировкой cвое тело и заткнуть рот оппоненту. Во всех европейских странах растет процент неонацистов, антиглобалистов, сатанистов и всяческих отщепенцев…
В таких условиях избиратель (благо в этих демократических странах кое-что еще зависит от избирателя) хочет от своего политического руководства какого-то прояснения, как говорят журналисты, “политического горизонта”.
Однако в делах и речах современных политиков часто поражают логические несуразности, непоследовательность, отсутствие исторической перспективы — недостаток всего того, что, казалось бы, должно составлять основу профессиональных качеств общественного деятеля. Это часто дает рядовым гражданам основания пренебрежительно судить о политическом руководстве и ощущать свое интеллектуальное превосходство. Возможно, оправданное…
Однажды на отпуске мы с девятилетним внуком шли вдоль деревенской улицы в немецкой деревне, и он меня спросил:
— Почему все в Израиле так сильно ругают правительство?
Мы в это время подошли к местному кафе, и я задержался с ответом, заходя напиться. У стойки с пивом толпились местные жители и громко орали. Все перекрывал мощный согласный рев: “Unsere Regierung — Scheisse!”1.
— Вот видишь, — сказал я внуку. — Мы не одиноки…
Издеваться над своим правительством даже вошло в джентльменский набор всякого западного интеллигента. Джорджа Буша американские интеллектуалы единогласно считали дураком. И Рейгана, кстати, тоже…
Однако что такое интеллект и каким образом его можно применить к реальности общественной жизни?
По-видимому, интеллект — это способность анализировать сложную реальность, выделять существенные тенденции в хаотическом потоке событий, распутывать клубки противоречий, различать главные и второстепенные скрытые мотивы и предвидеть будущие последствия поведения людей и организаций. Одним словом, схематизировать. То есть упрощать. Несомненно, что это хорошо для понимания действительности. Многие интеллектуалы хорошо ее понимают…
Хорошо ли это для эффективного воздействия на нее? Непременно ли для такого воздействия необходимо детальное понимание?
В этом как раз можно сомневаться.
Когда, выехав из России, я впервые посетил США, со мной захотели встретиться люди из РЭНД-корпорейшн, знаменитой исследовательской фирмы, которая составляет аналитические обзоры для правительства.
Может быть, они рассчитывали узнать от меня какие-нибудь важные российские секреты?
Я пошел на встречу, уверенный, как и все советские диссиденты, до и после меня, что, наконец, открою глаза этим жалким, беспомощным либералам, которые спят на краю пропасти, куда вот-вот готов провалиться весь их демократический мир…
Обе стороны были разочарованы встречей. Оказалось, что мне нечего сообщить об CCCР, чего бы лихие ребята из РЭНД не знали. Обо всех аспектах советской жизни они были осведомлены гораздо лучше меня.
Я был поражен их осведомленностью и спросил:
— Почему же ваш президент ведет себя и высказывается так, будто он ничего об СССР не знает и не понимает?
Вместо ответа эксперт, беседовавший со мной, приоткрыл дверь в соседнюю комнату и крикнул:
— Бен, поди-ка сюда! Здесь у нас сидит парень, который верит, что наш президент, принимая решения и произнося свои речи, считается с нашими отчетами…
А с чем же считается президент?!
Экспертные оценки фактического состояния дел — вроде тех, что дает РЭНД-корпорейшн, — лишь один из факторов, и часто не главный, влияющих на принятие ответственного решения.
Политическая реальность является только наполовину материальной, а более чем наполовину виртуальной, воображаемой и изображаемой.
Соподчинение элементов этой действительности не поддается строгому мышлению прежде всего потому, что в первую очередь приходится учитывать полностью нестрогое мышление многомиллионных соучаствующих масс. Это мышление только в исключительно редких случаях определяется волей политических деятелей. Скорее политические деятели сами являются заложниками (а наиболее успешные — даже медиумами) спонтанно сложившихся массовых стереотипов.
Всякий предмет, приковывающий общественное внимание, всякое явление и всякое государственное устройство имеют три разных модуса существования:
1) Что на самом деле.
2) Что люди об этом думают.
3) Что профессиональные оценщики — реклама, масс-медиа или журналисты, критики или эксперты — захотят нам представить.
Три эти стороны одного образа редко находятся в гармоническом согласии, и относительный вес его компонент в разных группах людей совершенно разный.
При современном уровне глобализации мы стоим перед почти непроницаемо вязкой общественно-политической реальностью, в отношении которой любое воздействие может оказаться катастрофическим по своим последствиям. Одновременно эта топкая трясина бесконечно податлива. Случайный локальный скандал или колебание биржи может изменить весь пасьянс. Политическая реальность в отличие от материальной состоит из совершенно несопоставимых, разнородных элементов, среди которых не только трудно угадать относительную важность каждого, но и невозможно удержать один и тот же расклад на протяжении заметного промежутка времени.
Согласно одному из сюрреалистических рассказов Борхеса при дворе китайского императора “все животные делятся на: а) принадлежащих императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) нарисованных кистью, д) сказочных и е) прочих”…
Подобно этому и политическая действительность состоит из: нераспознаваемых государственных интересов, неотличимых от личных интересов их представителей, из случайно закрепившихся словесных штампов, военных возможностей, устоявшихся привычек обывателей, исторических народных обид, доходов коммерческих и масс-медийных компаний, решений судов, повсеместных сознательных и непроизвольных дезинформаций, амбиций должностных лиц и журналистов, случайных недоразумений, зарплаты поденщиков и профессоров, качеств программистов и еще многих, многих прочих реальных и воображаемых элементов…
Я еще ведь, кажется, не упомянул бесчисленные подкупы, забастовки, посулы и угрозы, колебания биржи, шпионские и воровские аферы, причуды знаменитостей… Судьбы целых народов зависят от капризов голливудских звезд и остроумия телекомментаторов. Какой бы отдельный аспект реальности мы ни выделили, окажется, что в единственном числе он не является решающим, и многие из них вступают в противоречие (или усиливающее взаимодействие) друг с другом…
Сошлюсь на страну, где я теперь живу. Шестьдесят лет назад при возникновении Израиля мир, казалось, был проще. Нефть была дешевле. Газеты и телевидение были не так влиятельны. Западные обыватели, обнищавшие и напуганные недавней мировой войной, были меньше уверены в себе. Поп-звезды не всегда имели политические предпочтения. Население Израиля было в десять раз меньше и гораздо более однородно. Успехи израильских, да и других демократических политиков того особого времени ни в какой мере не могут служить примером для сегодняшнего лидера.
Демократия как сообщество свободных и ответственных индивидов, какой она мыслилась в американской Декларации независимости, не существовала, конечно, и в момент ее провозглашения. Но стремление к ней в значительных группах населения европейских стран присутствовало.
Однако за прошедшие двести лет благосостояние свободных стран сильно выросло. Слишком большая часть их населения, будучи освобождена от давящей ежедневной заботы о хлебе и безопасности, может себе позволить не ограниченное ни страхом, ни нуждой, не мотивированное ни классовым, ни расовым стимулом участие в общественных (а равно и антиобщественных) движениях.
Если в прошлом можно было приблизительно согласиться, что “любовь и голод правят миром”, то в государствах “всеобщего благосостояния”, особенно после успешной сексуальной революции, ничто уже больше миром не правит. Свободный мир стал неуправляем. Политическая жизнь стала не столько полем столкновения интересов социальных слоев, сколько полем столкновения амбиций профессиональных политиков. Моментальный успех стал единственным критерием для лидера. И склонность к компромиссу в ущерб здравому смыслу и собственному отдаленному будущему вошла в регулярную практику этой цивилизации.
Серьезное отношение ООН к требованиям палестинских организаций, которое в 1947 году диктовалось условиями назревающей “холодной войны” и открывало СССР редкий шанс протянуть руку на Ближний Восток, уже и тогда означало многообещающую уступку требованиям террористов изменить в их пользу европейские критерии. Существовавшие тогда же и в Германии организации беженцев из Судетов, Силезии и Польши в просоветских масс-медиа раздраженно называли “реваншистскими”.
Как-то в Америке нам с женой пришлось разговориться с хозяйкой придорожного мотельчика. Она оказалась судетской немкой и рассказала, как им с братом (тогда еще детям — в 1945 году) пришлось бежать из Чехии. От неминуемой смерти в руках разъяренных чехов их спасла только счастливая мысль деда представляться евреями. (А мы и не знали, что родиться евреем может быть ценным преимуществом!) Вместо того чтобы, подобно палестинцам, протестовать и всю жизнь мстить чехам, они перебрались в Америку и после долгих мытарств открыли свой маленький бизнес…
Представим себе теперь, что миллионы этих “реваншистов”, насильно выселенных из своих домов и переживших кровавые погромы и бескровные изнасилования, отказались от вживания в чуждый им образцовый порядок западных земель Германии, пренебрегли судьбой детей и внуков и решили потратить жизнь на массовые протесты и террор (а при обострении “холодной войны” у ЦРУ, возможно, нашлось бы для них и финансирование). Разгневанные немцы-пруссаки из Померании и Кенигсберга взрывались бы в берлинском и пражском метро и захватывали советских, польских и чешских заложников на международных авиалиниях. Требовала бы тогда ООН вернуть “обездоленному прусскому народу” Восточную Пруссию?…
В отличие от “мягкосердечных”, ненастойчивых немцев реваншисты в арабском мире и через шестьдесят лет (т.е. по-видимому, уже их внуки и правнуки) все еще надеются на какого-то Хоттабыча, который произведет для них чудо, до сих пор считавшееся недоступным даже Богу, — стереть прошлое и вернуться к границам какого-нибудь прошедшего года…
Впрочем, это только у нас с тех пор прошло шестьдесят лет.
В мусульманском мире время не течет.
Все преобразования в пользу прогресса в прошлом происходили в результате деспотической, едва ли не преступной активности элитарных групп и отдельных деспотов, выбрасывавших массы людей из их традиционных ячеек и превращавших их в резервную рабочую (или военную) силу, которую можно сосредоточить для использования в новом направлении. Огораживания в Англии, войны с индейцами в Северной и Латинской Америке, вывоз рабов-негров из Африки, преобразования Петра I и И.Сталина в России имеют один и тот же смысл — мобилизации и переориентации больших масс населения на иной (потенциально более динамичный) образ жизни (или смерти).
Все эти действия, спустя столетия справедливо трактуемые как злодейства, были возможны лишь в той мере, в какой (и только до того времени, пока) большая часть вынуждаемых к переменам людей не имела собственного голоса.
Атмосфера последних ста лет, зависимая от общественного мнения, препятствует всякому реальному изменению, ибо всякое рациональное, инициированное сверху изменение общественных условий возможно лишь насильственно. Оно неизбежно ущемляет интересы какой-то части населения, успевшей приспособиться именно к этим условиям.
А всякое насильственное изменение (например, переселение), не согласованное с его жертвами, есть — по современному определению — преступление властей.
Михаил Горбачев, который на Западе оценивается как прогрессивный герой, давший свободу своему народу, воспринимается самим этим народом чуть ли не как преступник, нарушивший их цветущее существование на полдороге к полному торжеству справедливости и в мировом масштабе. Только умелое манипулирование и изощренная демагогия спасли Ельцина от победы коммунистов на выборах…
И это после всех разоблачений злодейств прежних режимов!
Любые изменения болезненны для какой-нибудь части населения. Особенно болезненны они всегда для той части, которая не склонна (или чаще не способна) к ним приспособиться. Это прежде всего касается бедных, необразованных и догматично настроенных. Такая коалиция почти всегда побеждает в обществе, где у каждого только один голос. Поэтому в демократических обществах так велика (я бы сказал, решающа) роль политической демагогии, лоббирования и разных форм коррупции. Именно эти отклонения от демократического идеала и обеспечивают обществам некоторую подвижность. Вопросом номер один для каждой демократической страны становится вопрос о направлении результирующего вектора изменений.
Логически безупречные концепции знающих интеллектуалов хороши как идеологический материал для сплочения кружка сторонников, возможно, группы лоббистов, может быть, даже для основания новой партии. Но вряд ли они могут послужить основой для принятия конкретных сиюминутных политических решений лидеров. Их конкретные решения почти всегда непоследовательны и недальновидны, хотя эффект этих решений часто оказывается долговременным. Только из таких — непоследовательных, но со временем ставших привычными — случайных решений и составляется тот кусочно-разрывный процесс, из которого мы в своей наивности хотим вылепить непрерывную Историю.
Демократически избранный политик должен не только осуществлять свое головокружительно парадоксальное движение в такой действительности, но еще и как-то объяснять и обосновывать свои решения одновременно своему и окружающим народам.
Вот почему демократический лидер часто запинается и временами допускает логические зияния в обосновании своих решений. Вот почему он часто подозревается (и то и дело уличается) в лицемерии. Его реакция на видимые всем события одновременно является также и его непризнанным отзывом на те неуловимые дуновения в настроении масс людей, нюансы в тоне дипломатов, колебания в самолюбии влиятельных лоббистов, расхождения в экспертных оценках генералов и аналитиков, которые в своей совокупности внятны только опытным манипуляторам. Успешные лидеры обладают интуицией игрока, которая подсказывает им момент для удачного хода, когда интеллект молчит (и, может быть, даже мешает?).
Тридцать лет назад весь мир и заметная часть нашего населения были в бешенстве, когда Израиль разбомбил атомный реактор в Ираке, на котором работали французские техники. Теперь мир должен был бы поблагодарить за это Менахема Бегина, а европейские техники вряд ли еще раз захотят пытать судьбу, хотя в тот раз, благодаря деликатности израильских спецслужб, французские техники не были задеты. Все же Иран теперь обречен нанимать только более беспечных российских техников.
Тот же Менахем Бегин, вопреки своей идеологии, сопротивлению старых соратников и обоснованным сомнениям, принял решение о мире с Египтом, который, худо-бедно, держится уже почти тридцать лет и, похоже, президент Мубарак теперь становится чуть ли не одним из вернейших союзников Израиля…
Бегин принял оба эти решения потому, что он привык полагаться на свою интуицию больше, чем на экспертные оценки… Это очень неприятная человеческая черта. Но без такой самоуверенности ни один глава правительства не смог бы работать.
Наибольшей самоуверенностью, наряду с магнетической силой внушения, обладают как раз некоторые тяжелые психопаты, и это не секрет, что почти вся первая половина ХХ века прошла под знаком титанической борьбы двух великих параноиков за господство над миром. Оба они, и Сталин и Гитлер, неоднократно принимали решения, радикализм которых поражал современников, заставляя одних признавать их гениальными, других — безумными. Их деятельность во многих деталях до сих пор порождает ужас в свободном мире и, пожалуй, ученическое, неумелое подражание и обоснованную зависть в несвободном мире деспотов и экстремистов.
Невообразимая сложность современной реальности поощряет обывателя к вере в вождей. Все более слепая вера в вождей в сочетании со столь же слепой верой в универсальные демократические процедуры формирует в “свободных” обществах необоснованную надежду на чудесные решения неразрешимых проблем. Эта вера у избалованного легкой жизнью обывателя, привыкшего вручать свои проблемы политической элите, то и дело берет верх над всякими рациональными соображениями и здравым смыслом.
После целого столетия веры в “науку”, Историю, эволюцию, объективные условия, производительные силы, “классовые” и “расовые” интересы; после Льва Толстого с его “народным разумом” и Карла Маркса с его “классовой борьбой” и “производственными отношениями”; после возникновения и развития научной социологии и признанных успехов антропологии мы опять, словно старуха к разбитому корыту, возвращаемся к произволу предводителей, эпидемическим народным психозам в духе крестовых походов и “священных войн”, к отчаянным планам заговорщиков…
Наступает всеобщее господство волюнтаризма. Мир уже больше не “объективная реальность, данная нам в ощущениях”, а скорее опять “воля и представление”, как было до исторического материализма, во времена королей-завоевателей, волшебников и героев. Не пора ли уже поверить и в чудеса?
1 Наше правительство — дерьмо! — (нем.).