Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2011
Ревич Александр Михайлович — поэт, переводчик, лауреат Государственной премии (1998). Постоянный автор журнала “Дружба народов”.
Поэма о святой нищете
В тридцать пятом, кажется, году
с алгеброю был я не в ладу,
оказалось: репетитор нужен,
и тяжелый ранец волоча,
шестиклассник не щадил плеча,
топал под осенний дождь по лужам
в дом, где комнатушку занимал
загнанный в сырой полуподвал
бывший инженер и театрал,
давний друг двоюродного деда
Аполлон Петрович, и к нему
брел я заниматься на дому,
лодырь, шалопай и непоседа.
Жил я на ветру и на бегу,
тех уроков вспомнить не могу,
алгебры не знал я и не знаю,
но клетушка эта часто мне
видится ночами и во сне,
и тогда, когда лежу без сна я.
Вспоминаю первый свой приход,
был высок мой давний доброхот,
седоусый тощий старикашка
с кружкою дымящейся в руке,
в форменном потертом сюртуке,
сразу понял я: живется тяжко.
Он мне вежливо придвинул стул,
крошки хлеба со стола смахнул
на ладонь и — прямо в рот с ладони,
ничего на свете не стыдясь,
не смущаясь, что повсюду грязь,
и того, что рядом посторонний.
Старый, старый высохший побег,
тонкий прутик в пустоши окружной,
одинокий в мире человек,
всем чужой и никому не нужный.
Той порой я ко всему привык,
сам ел крохи, со стола сметая,
и меня, мальчишку, в этот миг
не смутила нищета святая,
но в чужой судьбе, в жилье чужом,
на продавленном сиденье стула
почему-то душу, как ножом,
одиночество полосонуло.
Бывший инженер и театрал,
человек удачливый по сути,
видимо, всех близких потерял,
в мировом пожаре, в нашей смуте.
Духу не хватило у меня
Допытаться, где его родня,
дом, достаток, может быть, и дети,
и не мог я догадаться сам,
что тогда предстал моим глазам
праведник из древних лихолетий,
Иов, потерявший все на свете.
3 июля 2011
Поэма о последнем школьном бале
Девочки танцуют английский фокстрот.
Ярослав Смеляков
Посвящение
Жили мы тогда, Светлана,
бесталанно,
мы ведь были в годы эти
просто дети,
выходили недоростки
на подмостки
в драме жизни не играли —
умирали
не от пули, так от боли
и в неволе.
Это было, было в самом деле,
это было, так и не прошло,
это снится по ночам в постели,
где под одеялом так тепло,
потому что живы, уцелели,
живы, потому что повезло.
А тогда в вечернем школьном зале
патефон наяривал фокстрот,
девочки усердно танцевали,
и жевал парнишка бутерброд.
Год тридцать девятый, класс десятый,
вечер выпускной, последний класс,
нам, ребятам, уходить в солдаты,
а девчонкам дома жить без нас.
Это было, было в самом деле,
это было, так и не прошло,
под иглой со скрипом звуки пели,
время детства тихо истекло,
но пластинка под иглой крутилась,
патефон наяривал фокстрот,
паренек по кличке Наутилус
все жевал какой-то бутерброд,
сверху столько лампочек светилось,
напоследок провожая нас,
наш последний, наш десятый класс.
А потом негаданно-нежданно
появилась девочка Светлана,
беленький курносый колобок,
рыжеватый локон сбился вбок,
а она смеется или плачет,
не понять никак — глаза в слезах,
а сквозь слезы — чертики в глазах,
и ни слез, ни радости не прячет,
ничего на свете не тая,
и не то дурит, не то дурачит,
ах, ты непутевая моя!
Ничего особого такого
не было, а жизнь потом была,
школы нет, сгорела вся дотла,
а подобранная мной подкова
счастья никому не принесла.
Кончен бал, и город наш в руинах,
кончен бой, прошло немного лет,
нет дворов и нет домов старинных
Пустыри. Ни стен, ни окон нет.
Прежний быт едва ли кто наладит,
а ведь здесь столетие назад
сколько зданий мой построил прадед,
сам я помню не один фасад.
И ребят из класса — так случилось —
только четверо осталось нас:
Павлик Скиба, Ленька Наутилус,
Боря Гершелевич–Тарантас,
и, конечно, сам я, жив покуда,
хоть не ждал спасенья ниоткуда.
Живы мы, вечерние огни
светятся, деревья шепчут что-то,
а красавиц сколько, нет им счета,
сколько сизарей и собачни,
кошки, дети — сколько их повсюду,
живы все, и жизнь не умерла,
отыграли мы судьбу-прокуду,
выпала монета на орла.
Никого обманывать не стану,
я совсем забыл тот школьный бал,
столько лет не видел я Светлану,
и с тех пор ее не вспоминал.
Но однажды в дождь совсем осенний,
хоть пора весенняя была,
кажется, в одно из воскресений, —
били, помнится, колокола, —
встретилась мне нищенка у храма,
серое худое пальтецо,
старая обвисшая панама,
круглое погасшее лицо.
Господи, но это же Светлана,
где он, тот курносый колобок,
где он, тот счастливый голубок?
Смотрят серые глаза стеклянно,
увидала, узнает, и вдруг
отшатнулась, на лице испуг,
словно встретила какую нежить,
миг — она исчезла навсегда,
больше я не стану вас манежить.
Как узнать, какая с ней беда
приключилась? Так и не узнаем.
Кажется, прошло все это краем
и меня коснулось так, слегка,
и пускай печаль невелика,
но мелькают дни, мелькают лица,
и порой все это ночью снится
до конца, а может, на века.
15 мая 2011
* * *
В ночах резни, в ночах больших пожаров,
когда крестами двери отмечали,
и падал на людей горящий кров,
иные спали крепко, без печали.
А в дни совсем недавних катастроф
мы затыкали уши и молчали,
и занимались сочиненьем строф
и славили притом не палача ли?
Большие дети маленьких отцов,
мы запирали двери на засов,
забыв, что есть подмога и пощада,
и если говорить начистоту,
благословляли нашу глухоту,
глухих отцов глухонемые чада.
13 августа 2011
Молитва
Помилуй, Боже, тех, кого люблю,
спаси их недоверчивые души,
дай уцелеть большому кораблю
и малому плоту дойти до суши.
Меня прости за то, что забывал
о жалости, о совести и чести,
дай пережить любой девятый вал,
дай быть, где скажешь, но со всеми вместе.
31 августа 2011
* * *
Как заслужено, так и случится,
в должный час, никуда не спеша,
отлетит незаметно душа,
бесконечного мира частица,
и однако лучи сентября
мне стучатся в окно, говоря
воркотней голубей неосенней
и осиновой летней листвой:
“Он с тобою, он все еще твой
мир людей, голубей и растений”.
2 сентября 2011