Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2011
Петербургская поэзия в лицах: Очерки / Сост. Б. Иванов. — М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Екатерина Ратникова
Стихи из подполья
Мир неподцензурного искусства второй половины прошлого века, несмотря на обилие исследовательских работ на эту тему и все более растущий интерес ученых, до сих пор очень мало известен и исследован. Это связано с его естественной закрытостью для посторонних, отсутствием заметного корпуса общедоступных публикаций, а значит — со сложностью и неоднозначностью даже нелицеприятного восприятия современным читателем и зрителем так называемой “не-официальной” культуры 1950—70-х годов.
Отдельное явление этой культуры — Петербург-Ленинград: город и люди, которые в указанный период в нем жили и создавали свои произведения. Но, например, из “питерских” поэтов, писавших в советское время, сегодня широко известны Иосиф Бродский, Александр Кушнер (который, по выражению Генриха Сапгира, печатался всегда, хотя “в 60-е годы читался как самиздат, — во всяком случае, с большим интересом”1 ), Глеб Горбовский; кто-то назовет еще Виктора Соснору — и вряд ли более того. Так же обстоит дело и с прозаиками, и с художниками. Конечно, некоторые филологи и искусствоведы-профессионалы могут значительно дополнить список, но в данном случае я имею в виду именно массовую известность (точнее, неизвестность) многих петербургских авторов в среде как деятелей искусства, так и его простых ценителей. Есть имена, до сих пор (на протяжении уже нескольких десятков лет!) не замеченные читателями, зрителями и критикой, хотя именно в наше время книги, о которых их авторы могли только мечтать при жизни, с большим опозданием, но все же выходят в свет.
Сборник очерков о жизни и творчестве петербургских поэтов советского периода, о котором пойдет речь, будет интересен как специалисту-литературоведу, так и обычному читателю. Мировоззрение разных поэтов, атмосфера творческих кружков, отношения представителей поэтического “подполья” с представителями официальной доктрины… Все это — содержание, а формально книга состоит из девяти очерков, каждый из которых представляет собой исследование жизни и творчества одного из крупных петербургских поэтов середины XX — начала XXI века. Как говорится в предисловии, изначально планировалось представить в сборнике гораздо большее количество поэтических имен, но — не нашлось тех, кто был бы способен написать о них глубоко и обстоятельно. В итоге — вот поэты, о которых в основном идет речь в книге: Роальд Мандельштам, Глеб Горбовский, Виктор Соснора, Александр Кушнер, Дмитрий Бобышев, Леонид Аронзон, Иосиф Бродский, Виктор Кривулин и Александр Миронов. На самом деле не так уж и мало — каждый, кто хорошо знаком с их творчеством, сразу отметит, насколько широко охвачено пространство поэзии именно таким подбором имен. Но конечно же кроме этих, главных в данном случае фигур в книге говорится и о многих других творцах неподцензурной литературы — современниках героев и авторов очерков. Кстати, авторами исследований, собранных под этой обложкой, стали личности, также хорошо известные как в самом Петербурге, так и за его пределами — например, об Иосифе Бродском написал ныне покойный Лев Лосев, а целых три работы (о Викторе Сосноре, Александре Кушнере и Дмитрии Бобышеве) выполнены прозаиком и критиком Андреем Арьевым. Очерки ценны, кроме всего прочего, еще и большим количеством ссылок на книги и журнальные публикации, связанные с темой “подпольного” искусства.
Почти во всех статьях расставлены практически одни и те же акценты. Например, при перечислении источников, которые питали “неофициальную” культуру. Как убедительно доказывается в книге, многие поэты и художники-“подпольщики” в основу своих текстов и картин закладывали весьма серьезный классический фундамент (во что, увы, верят даже не все литературоведы). Петербург того времени жил многими течениями и направлениями как отечественной, так и общемировой истории искусства. Жил в прямом смысле этого слова — к малодоступным литературным текстам, музыкальным пластинкам, на художественные выставки прорывались при первой же возможности, несмотря на недостаток денег и прочие лишения. В результате античность, немецкий романтизм, XIX век русской литературы, русский символизм и русский же авангард напитали поэзию и живопись 1950—70-х годов самыми разными символами и смыслами.
Исключительно важную роль в становлении неподцензурной культуры в лучших ее проявлениях сыграл исторический контекст (в том числе и современная политическая ситуация). Дело здесь даже не в открытой и страшной по своей сути оппозиции творческих людей определенному типу власти (каковая тоже существовала), а скорее во внутреннем естественном неприятии художниками и поэтами действовавших в то время внешних ограничений, подкрепленном идеями романтизма и авангарда. В итоге — обращение творческих людей к личности и ее мировосприятию как конечному пункту художественного поиска. Во многих случаях (хотя и не во всех, конечно) участники совершенно разных объединений и кружков на протяжении длительного времени предпринимали попытку фиксации на холсте и бумаге своего восприятия окружающего мира в общекультурном контексте, что значительно обогатило поэтику Петербурга того периода необычной, свежей и яркой метафорикой.
Еще одно из проявлений “неподцензурности” — демонстративно веселая насмешка над всем советским (которая, не стоит забывать, жестоко каралась как в 50-е, так и в 60-е, и в 70-е годы). Отчасти именно такая насмешка (в обеих столицах) над недавним прошлым и настоящим, ощущение не-подлинности происходящего вокруг, игра, пришедшая из авангардных течений 20-х годов и призванная “заговаривать” собой все неловкое и больное, и положила начало тому, что очень быстро переросло в соц-арт и другие направления постмодернизма на русской почве. Вот отрывок из книги о художниках-арефьевцах2 , выпущенной искусствоведом и историком ленинградского андеграунда Любовью Гуревич: “Художники, кроме Гудзенко, политикой особо не интересовались. Но были в компании антисоветские разговоры (они назывались “чириканьем”). Давали вождям прозвища: Ленина называли Угрюм-Бурчеевым, а Сталина — Гуталинщиком, Маленкова, когда тот пришел к власти и пообещал улучшить жизнь, подняв пищевую промышленность, — Ванилинщиком. Ставили пластинки с речами вождей, меняя скорости”. Это — середина 50-х годов. А вот очень характерное, уже чисто игровое стихотворение Владлена Гаврильчика 1967 года написания (кстати, довольно странно, что имя этого довольно интересного поэта и художника советского андеграунда ни разу не встречается в книге):
Период захсолнца. Пора лирмгновений.
Законные чувства вторгаются в грудь.
С любдевой стою в коллективе растений.
Волнуюсь, за родину гордый чуть-чуть.
Какова высокого качества небо!
Я нежно взволнован, я искренне за.
(При этом отмечу, что, где бы я ни был,
Всегда вспоминаю любимой глаза.)
Теперя захсолнца, но верно, что скоро
И всенепременнейше кончится ночь.
И залпом лучей молодая Аврора
Всю прошлую тьму ликвидирует прочь!3
Я привожу эти строки исключительно в качестве уникального (как и все творчество Гаврильчика), зафиксированного письменно примера пародийно-веселого соединения “советскости” и лирики. В качестве атмосферы, никем, кроме мемуаристов, не описываемой, подобная этой шутливость (конечно, не всегда выраженная на бумаге или холсте) присутствовала во многих творческих кружках и объединениях Петербурга, при том что судьбы большинства из тех, о ком идет речь, вовсе не были светлыми и радостными, скорее, наоборот.
И, конечно, главное, ради чего собирались вместе все эти очень разные поэты, — стремление к слову и к работе над словом, как бы банально это ни звучало. Вечный поиск, открытие новых горизонтов, собственное глубокое переосмысление ситуации — то же самое, к чему стремились в начале века многие из любимых петербургским “подпольем” авторов, то же самое, к чему стремится во все времена практически каждый поэт. И, к сожалению, только сейчас исследователям становится более-менее понятно, какого масштаба был этот поиск и к каким результатам он в конце концов привел. Вот отрывок из доклада Виктора Кривулина на Второй конференции культурного движения в 1979 году: “За последние 20 лет произошла революция поэтического языка, оказавшаяся не замеченной и не осознанной не только публикой, но и самими поэтами… Поэты заговорили языком, неслыханным прежде в России… Многие из них не могут оценить его эстетически, не могут любоваться им. Для них язык, состоящий из знакомых слов, соединенный посредством неизвестной грамматики, непонятен <…> В основе нового поэтического языка лежит принцип свертки исторического опыта в личное слово <…> В новейшей поэзии слово может означать что-либо только тогда, когда оно рассчитывает на историческое приращение смыслов, более того, когда провоцирует ход и направление такого приращения”. Как говорится в предисловии к сборнику, неофициальная литература советского периода — “именно та литература, от которой отталкиваются новые литературные поколения”, чутко уловившие все, что в данном случае нужно было уловить. А значит, идеалы и стремления поэтов того времени — как “официальных”, так и “не официальных” — не пропали даром. И возвращение их имен в историю поэзии, пусть долгое, трудное, но все-таки возвращение — прямое тому доказательство.
1 Цит. по: http://www.rvb.ru/np/publication/01text/11/04kushner.htm
2 Арефьевский круг / Сост., комм. Л. Гуревич. — СПб.: ООО “ПРП”, 2002.
3 Цит. по: http://www.rvb.ru/np/publication/01text/14/01gavrilchik.htm