Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2011
Даниил Чкония — поэт, переводчик, литературный критик, родился 19 февраля
1946 года в Порт-Артуре. Жил в Мариуполе, Тбилиси, Москве. Окончил Литературный институт имени Горького. Автор восьми книг стихов. С 1996 года живет в Кёльне (Германия).
С 2005 года — главный редактор (соредактор) журнала “Зарубежные записки”. Постоянный автор “ДН”, также публикуется в “Новом мире”, “Знамени” и других изданиях.
Господи, пришло бы мне в голову в советские времена, когда мы все сидели невыездными, что буду я разгуливать по европейским столицам как по своему двору, зная всякие закоулки Люксембурга или Амстердама, или тем более Кельна, в котором уже, оказывается, так давно живу?!
Но речь, разумеется, не об этом.
Вот и сегодня я приехал с утра на автовокзал, чтобы везти экскурсионную группу в однодневную поездку в Брюссель. Утро нынче выдалось неказистое, и это тревожит гостей: какая, мол, погода в Брюсселе?
— Солнечно, сухо, — с деланным безразличием бросаю я.
— А вам, что ли, все равно? — неуверенно улыбается турист.
— Все равно, — согласно киваю я, — матч состоится при любой погоде.
Бывает, бывает, ненастным днем кто-то бурчит: вы нас под дождь тащете, разве нельзя переждать в автобусе! Мне даже лень объяснять, что в однодневной поездке в тот же Брюссель или Анверпен пережидать дождь, который в любую минуту прекратится и тут же польет снова, бессмысленно. Что за характер у человека, реагирующего на обстоятельства с животным инстинктом! Сорвавшийся ливень, забастовка работников музея, пробка на автобане — такой громогласно возмущается: “Так и знал, неизвестно когда доберемся! Чего мы теперь не увидим?” Пробую объяснить, как строится экскурсия, убедить, что потерь в программе дня не будет. Главное — разрядить обстановку. Но, если тип не утихомиривается и вот-вот заведет весь автобус, лучше обострить ситуацию самому.
“Вы не из Житомира?” — живо интересуюсь я. “При чем тут Житомир? — он искренне недоумевает.
Действительно, бедный Житомир ни при чем, но Жмеринке и Бердичеву, а заодно и Черновцам уже столько раз доставалось. И не важно, откуда он: может, из Харькова или Днепропетровска, вовсе не исключено, что из разночинной Москвы. Но только не из Одессы — у них с чувством юмора все в порядке. И не из Питера, этих сразу выдает страдальческая улыбка ко всему готового интеллигента и правильная речь. “В Житомире, — сообщаю я, — никогда не бывает дождей и пробок!” Публика ухмыляется, в том числе посмеиваются и те, кто готов был поддержать брюзгу. Теперь они заодно с большинством и не выставлены на посмешище. Впрочем, я абсолютно не злопамятен, и капризный турист, успокоившись, сам пойдет на перемирие, начнет дружелюбным тоном задавать вопросы. Ну что — дождь. Стоит ли терять время…
Вокзал шумит, как улей.
— У нас не все! — говорит Катя. — Двоих нет, но они не проплатили.
Подкатывает автобус. За рулем Джованни. Этот доброжелательный итальянский парень ездит быстро, но очень надежно, маршруты знает назубок, работает не механически: во время обзорной экскурсии по городу без всяких подсказок чувствует, где притормозить, а где и прибавить можно.
— Давай, Катя, рассаживай народ. Опоздавших ждать не будем, раз они не платили заранее!
Может, испугались дождя и остались дома, а может, стоят в нескольких метрах от нас, в другой группе. Вчера звонили в бюро, просили зарезервировать места, божились, что придут, оплатят поездку прямо в автобусе. А потом прозвонили конкурентам, получили скидку, переметнулись. Туристические агентства работают по-разному. Демпингуют, как правило, те, у кого дела идут не лучшим образом, или кто отмывает грязные денежки — русский бизнес. Поэтому равнодушно выслушиваю жалобы экскурсантов на конкурирующую фирму, дескать, деньги берут, а там, как придется: ни организации поездки толковой, ни работы гида. Отмалчиваюсь. Про себя думаю: на дешевку потянуло, чего ж теперь жаловаться. Уводя группу к автобусу, озираюсь: кто у них сегодня работает? Этого знаю. Ходит впереди группы, пряча под пузо местного издания книжонку с идиотским названием, скажем, “Брюгге и его прелести” — так местные переводчики переводят слово “достопримечательности”. Фотографии с церквами и уголками города, малосодержательный текст — продается в каждой сувенирной лавке. Так и водит группы, подчитывая брошюру на ходу.
У автобуса возникает перебранка.
В чем дело? — вмешиваюсь я. Катя — практикантка, ее послали работать самостоятельно, поскольку заболел штатный сопровождающий, она теряется, боится наделать ошибок.
А ситуация дурацкая. Двое опоздавших все-таки явились и обижаются, что их едва не оставили.
— Вас группа ждала пятнадцать минут, решили, что не придете, как часто бывает с людьми, заранее не платившими…
Вот, возвел мысленно на людей напраслину, дескать, к другим переметнулись, а их транспорт подвел. Но шум по другому поводу. В автобус ломится молодой парень с двумя девицами. Катя пытается остановить его:
— Автобус заполнен! Вашей фамилии нет в списке!
— Мы перлись сто километров! Нам вчера сказали: приматывайте, места
будут! — настаивает он.
Уточняю название фирмы: может, не нам звонили?
— Не гони волну! — грубо обрывает парень.
— Вам, вам! — визгливо настаивают девицы.
Прошу Катю звонить в бюро.
— Успокойтесь, молодой человек, здесь какое-то недоразумение, мы разберемся.
— Че разбираться, разобрались уже! — базарные интонации в голосе девиц крепнут.
— Пошел ты! — парень грубо отталкивает меня, пытаясь влезть в автобус. От толчка я чуть не ударяюсь о дверную стойку. Э нет, с такими нужно иначе! И я крепко беру его за запястье. Здоровый бугай, но такие при жестком отпоре, как правило, отступают.
— Во-первых, — цежу я сквозь зубы, — не тычь мне! А, во-вторых…
Здесь важно быть немногословным и убедительным. Парень слегка оседает.
— А кто мне башли вернет за дорогу до Кельну и взад? — бурчит он, вызывая улыбки окружающих, и, странное дело, из грозного хулигана, который выкобенивается перед своими спутницами, превращается в обиженного мальчишку.
Тем временем одна из девиц вспоминает: звонили все-таки в другое турагентство…
Мы отправляемся, и я неспешно начинаю свой рассказ.
Часа через полтора делаем паузу. Из автобуса не выхожу. Сегодня плохо спал, пытаюсь чуть-чуть расслабиться, подремываю…
— Земляк, с молодыми поосторожней! Они, генацвале, плохо предсказуемы!
Открываю глаза. Полноватый мужчина моих лет, может, чуть постарше, грустно улыбается и еще что-то говорит с ощутимым грузинским акцентом. Я согласно киваю, вспоминая утренний эпизод, кто знает, что мог выкинуть этот мальчишка. Встряхиваю головой, чтобы отогнать сон…
Кажется, я задремал. Июльский полдень раскачивался в глазах белым пятном солнца. Едва не падая от головокружения, но подпрыгивая на обожженных пятках, поспешил к воде и тут же, на мелководье, рухнул, чуть не исцарапав лицо об мелкие донные камешки. Одурь отступила. Встал и медленно побрел прочь от берега, плюхнулся еще раз там, где вода по пояс, затем снова мешком свалился в воду там, где по грудь, проплыл несколько метров под водой и вынырнул. Отфыркался. Обернулся к пляжу. В ушах звенело от детского визга, взлетали волейбольные мячи — береговая песчаная полоса в этом месте расширялась, места хватало всем, неподалеку визжали девчонки, притворно возмущаясь пацанами-сверстниками, норовящими подплыть под водой, схватить за ноги. Им лет по восемнадцать—двадцать. Дело знакомое.
Один оглянулся. Перехватил мой понимающий взгляд. Бьюсь об заклад, в этом возрасте, заметь я рядом взрослого, испытал бы некое смущение, отвернулся, прыти поубавил бы, давая незнакомому человеку возможность проплыть мимо. Нынешний смотрел на меня упорно и недружелюбно, о смущении речи не могло быть, он словно говорил взглядом: нечего, старый козел, на наших девок пялиться! Я перевернулся и поплыл. Засранец! Кому твои девки нужны, детский сад, плотва мелкая, да и та тебе не по зубам! Небось, днем с вами, недотепами, визжат и резвятся, а по вечерам млеют в руках у мужиков повзрослее…
Позволил себе разозлиться. Мысленно укоряю себя, стараюсь плыть несуетно, ровно, в хорошем темпе. Однако дыхалки уже не хватает. Ну, еще несколько метров да потехничней — смотри, пацан, сам, поди, саженками гоняешь, башкой во все стороны вертишь! Я почему-то уверен — он смотрит мне вслед. Кролю моему приходит конец, даже на нормальный брасс сил не остается, затихаю на спине, изображая ленивое блаженство. Впрочем, отдышавшись, я и впрямь ощущаю прилив благословенной лени. Пляжный шум отдаляется, высокие холмы возникают сплошным зеленым фоном, сквозь который, где белым, где красным, пробиваются верхушки санаторных корпусов. Отпускное лето сорокапятилетнего бездельника на азовском берегу. Нечастая радость. И кто виноват, что мы все по ялтам-коктебелям, гаграм-пицундам отпуска растрачиваем, вместо того чтобы набираться сил на этом мелком ласковом песочке под щадящим солнцем у щадяще соленого моря. Не засни я по лени да глупости, никогда б это солнце в дурман не загнало! В детстве мы часами валялись на пляжном песке, оставляя места в тени деревянных грибков старушкам или женщинам с малышами.
Я плыву обратно к берегу вполне уверенным брассом. Меня должно хватить на то, чтобы пройти вплотную с резвящейся компашкой, демонстрируя полное безразличие к их игрищам. Обходить их по дуге я не намерен. Сопляк инстинктом молодого самца обозначил свою территорию, но пусть понервничает, раз уж старый козел может вызвать чувство ревнивой неприязни.
Однако им тоже надоело болтаться в воде, и вся стайка тянется к берегу. Достигнув мелкой воды, я лениво бреду, стараясь сориентироваться, где мои вещи. Мокрые ступни горячим песком не припекает, прихватив полотенце и сумку, я перебираюсь в краешек незахваченной тени под соседним грибком.
Самое любимое занятие моей жизни: лежать с книжкой на диване. А еще одно: вот так сидеть на пляже или на скамейке городского сквера и наблюдать за жизнью, кипящей вокруг.
Компания, в пределы которой я недавно вторгся, расположилась метрах в десяти. Чуть скосив глаз — благо, на свету стекла-хамелеоны моих очков сразу потемнели, — я наблюдаю за ними. Пара девчонок лежит в полном изнеможении. Две другие, наоборот, не могут угомониться, задевая белобрысого мальчишку. Он простодушно отмахивается. Остальные сгрудились в кружок, кто вытянув ноги, кто подогнув колени и уткнувшись в них подбородком. Насчет мелкой плотвы я погорячился. Парни очень даже немелкие, спортивные, а девушки и вовсе оформившиеся, одно слово — южане! Мой неосознанный недоброжелатель — рослый, мускулистый, с жесткой копной подсыхающих и щетинящихся волос — в центре внимания всей компании. И, хотя развлекает их своими байками другой, сразу заметно, что остальные реагируют на рассказ с некоторой оглядкой на вожака. Хозяин стайки держится солидно, но то и дело озирается.
Я проследил за его взглядом. Ага, голубчик, попался! — мне стало весело. Ровно на середине между мной и всей их бражкой возлежала она.
Лучшие в мире девушки и женщины сосредоточились в наших краях! Украина, Краснодарский край, Ростовская область и чуть западнее — южное славянство! Все! Остальные отдыхают! То есть собрать с миру по нитке себе на Голливуд вы можете! Но ежели выставлять тысячу на тысячу по месту прописки и без подставных — перестаньте, мужики, мараться в брачных конторах Европы! Летите, бегите, идите, ползите, ну, хоть в неизвестный вам Мариуполь — за проклюнувшимися невестами и зрелыми, как наливной плод, подругами!
Наливное дрожанье плодов…
С чего это всплыли давние строчки?..
А ведь, правда, они дрожали, эти плоды! И стояло марево Яблочного Спаса, и запах белых яблок смешивался с запахом августовского моря — от покатых холмов с ровными рядами садовых деревьев до обрывистой балки, кравшейся к самой воде, было несколько сотен метров…
Нам с Юркой было по шестнадцать, когда мы, накатавшись вдоволь на своих “Туристах”, пришли в конце прошлого лета в велосекцию в надежде обзавестись настоящими гоночными “Чемпионами”. Пришли в почти развалившуюся команду. Тренер, прихватив пару-тройку перспективных учеников, ушел в богатый клуб металлургического комбината, а здесь остались взрослые гонщики, не добившиеся больших успехов, теряющие форму мужики, да еще женская команда, которая почему-то не разбежалась. И вот еще мы, юнцы, не нюхавшие пороху, пригодные пока лишь для общего зачета.
Через пару месяцев нас повезли на областное первенство спортобщества. Дождливым октябрьским утром, под пронизывающим ветром, в открытом кузове грузовика-“технички” доставили команду на трассу. Старт был бы легким, потому что начинался на высоком холме и шел на спуск, потом — километра два равнины, можно было втянуться, поймать ритм пелотона. Беспрестанный дождь, сильный боковой ветер, колдобины, грязь, которую нанесли с подступающего проселка колеса сельских грузовиков, делали стартовый спуск опасным. Перед нами только завершилась женская гонка, в которой первый “завал” случился через три десятка метров после старта. Ругань висела над трассой. Она извергалась из многочисленных женских ртов — гонщицы выясняли отношения между собой, не обращая внимания на суетящихся вокруг механиков. Слава богу, скорость не успели набрать, обошлось без травм и поломок, страсти улеглись, гонка пошла. Легковые “технички” команд побогаче, грузовые бедняцких клубов уважительно потеснились, уступая дорогу нашему грузовику: наша Елена завал проскочила и шла впереди одна, работала ровно, спокойно, пригнувшись к рулю, преодолевала сопротивление то бокового, то встречно-бокового — в зависимости от менявшегося направления дороги — ветра. Ладная фигурка слилась с машиной, и ощущение какого-то необъяснимого изящества таилось в ее полете над трассой.
— Повезло Ленке! — орал, перекрывая шум дождя и ветра, кто-то из наших и решил подогнать ее. — Давай, давай!
— Не ори, она свой темп знает! — осадили его.
Про себя я подумал, что дело не в том, что ей повезло. Елена была другая. Ни разу из ее уст я не то что мата, просто грубого слова не услышал. Но от прочих гонщиц она отличалась не только этим. Все они были типичные “силовички” — раскачанные, как у мужиков, бедра-галифе, мощные зады, мозолистые ладони, обветренные лица. Елена была невысокой, некрупной, женственной. Конечно, она была крепконогой, но икры ее ног не вздувались, даже когда она становилась в “мирное”, как мы шутили, время на каблучки. Она училась на втором курсе института, школу окончила едва не с медалью, и речь Елены — голос у нее был тихий, спокойный — отличала ее от других велосипедисток. При этом кожа у нее была такая, словно никаких многочасовых тренировок и гонок на осеннем ветру или под палящим летним солнцем она не знала. Нет, дело не в везении, уверен был я, она умнее других — я же следил за ней в момент старта: Елена чуть ушла в сторону, не побоявшись разбитого асфальта у кромки раскисшей обочины, а другие инстинктивно ринулись к середине шоссе.
Теперь она держала ровный темп, стараясь не потерять ритм, не сбить дыхание, сохраняя запас сил: пусть дергаются позади сильнейшие, они не сразу найдут общий язык, не скоро осознают угрозу реального отрыва, а потом начнут бешеную погоню, сменяя друг друга, понукая тех, кто лидирует короче остальных. Пусть выкладываются — одной ей в такой ветер не уйти, но соперницы должны считать, что она думает иначе. Вот приблизилась “техничка” областного тренера — поглядеть, как чувствует себя лидер. Елена пригибает голову, из-под руки видит его машину, приподнимается в седле, в самом начале холма начинает пританцовывать, издали кажется — энергично, агрессивно, но перед этим она сменила передачу на более легкую. Короткий спектакль удался: тренерская “Волга” отстает, сейчас он станет орать на своих подопечных, пугать их, хотя отрыв не растет, наоборот, медленно сокращается. А Елена на пологий холм взбирается, снова сидя в седле и сохраняя ритм и темп.
Гонка короткая — полсотни километров. Где-то на двадцатом ее достает головная группа. Наелись тетки! — злорадствую я про себя. До поворота едут дружной компанией, восстанавливаются. На обратном пути, все понимают, будет легче — ветер временами окажется попутным. Елена выглядит свежей других, пусть очень сильных и опытных гонщиц. На финише она вырывает третье место. Выпрыгиваем из кузова, бежим поздравлять ее. Наши обнимают Елену, целуют, что-то кричат.
Я тоже пожимаю ей руку — чего лизаться! Не могу же я признаться себе, что как раз больше всего хотел бы поцеловать ее!
Перед общим стартом мужской и юношеской гонки меня бьет дрожь. Ни ветра не боюсь, ни дождя, ни угрозы “завалов” — “Удобно, кладбище рядом!” — ржут мужики. Думаю об одном, не отстать совсем, не приехать в одиночестве, последним. И опять-таки не хочу признаться себе, что не насмешек товарищей боюсь. В конце концов, это моя первая настоящая гонка, никто от меня ничего серьезного не ждет, никто строго судить не будет, но не хочу опозориться перед Еленой. Впрочем, я даже не уверен, что она вообще замечает меня.
Финиширую где-то во второй половине юношеского пелотона, хмурюсь, делая вид, что недоволен собой, но тут же расплываюсь в улыбке: гонщики из мужской команды одобрительно похлопывают по плечу, и подбежавшие девушки целуют меня, а Елена, чмокнув в щеку, роняет: “Молодец!”
Оказалось, она живет на соседней улице. В следующем сезоне мы часто тренируемся вместе с женским составом, некоторые из опытных гонщиц не слабее нас, юнцов. Бывает, что возвращаемся вместе. Убей меня, не помню, о чем мы переговариваемся, Елена и домой едет в хорошем темпе — не до общения. “Пока!” — кивает она, сворачивая к дому. Приветливая улыбка при встрече, такая же — на прощание. Вот и все. Мне кажется, никто не замечает моего состояния, да я и сам не понимаю своих чувств.
Только Олег откровенно недолюбливает меня. Подначки, которые я, смеясь, выслушиваю от других, бесят, если задевает меня он. Иногда нам назначают тренировку с мужским составом — хотят “притереть” нас к мужской команде — вдруг понадобится замена в командную гонку. И тогда Олег мне спуску не дает — придирается, на смене лидирует с резким ускорением, так что не успеваю усидеть на колесе, цепочка рвется. Кто-то из старших упрекает его: ровней темп! Но Олег винит меня.
— Чего ты к нему цепляешься? — удивляются мужики.
— Да нужен он мне! — отмахивается Олег.
И, похоже, мы оба понимаем: дело в Елене.
Ну да, это был августовский день. Мы возвращались с тренировки в город. Несколько человек из команды взрослых, юноши и с нами Елена. Перед подъемом, натужно ревя, нас обогнал колхозный грузовичок с кузовом, набитым арбузами — ровные темно-зеленые шары маленьких “огоньков”. Их одной крепкой рукой запросто подхватишь. Мы, как всегда, переглянулись — с колхозной шоферней у нас вражда. Мы для них бездельники, болтающиеся на дороге: потому норовят обдать нас струей воды из лужи, выдавить на обочину, пугануть резким сигналом. В конце подъема этот грузовичок зависнет. Парни, кто половчее, обычно выкатывают прямо из кузова на ладонь арбуз, передают следующим. Три-четыре “огонька” на компанию — замечательный десерт, с которым мы управляемся в придорожной посадке. Вот и теперь веселимся: на подъеме от нас не уйти, а останавливаться он не будет, только чертыхнется, глядя в зеркало заднего вида. С гиканьем компания начинает набирать скорость.
Но я знаю, Елена в этих охотах не участвует, и не прибавляю хода.
— Чего не поехал? — улыбается она. — Вон какие “огоньки”!
— Неохота! — отмахиваюсь я.
— Чего вдруг? — в глазах у нее пробегают озорные искры. — Сладкого не любишь?
— Не люблю! — хмурюсь я и почему-то краснею.
— Смотри, белый налив! — Елена вдруг притормаживает у сада, который по склону спускается к дороге.
Я соскакиваю с велосипеда, вслед за ней перетаскиваю его через кювет, кладу в траву. Рога рулей чуть зацепили друг друга, они посверкивают в траве — мой потрепанный, но, какое счастье, настоящий гоночный, и ее новенький — два “Чемпиона”. Мы бредем между рядами деревьев. Перестоявшие яблоки дразнят своим запахом! Порывы едва ощутимого ветра шелестят мелкими листьями. Елена надкусывает яблоко и передает мне. Жадно впиваюсь в него и ловлю ироничную улыбку: что ее смешит? Елена вдруг подтягивается к ветке чуть высоковатой для нее.
— Ну-ка, подсади меня!
Может, я перетренировался? Или запах дурманит голову? Отчего голова кружится?..
— Подсади же!
Это как в замедленной съемке: зайдя почему-то сбоку, обхватываю ее бедра и неожиданно высоко поднимаю девушку, она срывает яблоко, но я все держу, удивляясь, какая же она легкая, и, хоть и кружится голова, я не хочу выпускать ее из рук.
— Опусти меня! — просит Елена. Голос у нее странно неуверенный, и улыбка совсем другая, тоже неуверенная.
Я невообразимо долго — ну, точно как в замедленном кинокадре — опускаю Елену, разворачивая лицом к себе. И — сам не понимаю, как это происходит — губы наши соприкасаются, я целую Елену, торопливо, по-детски, задыхаясь!.. И хотя она приговаривает: “Перестань, сумасшедший, отпусти меня!” — но лица не отворачивает, и рук моих не отводит. Потом вдруг чуть отстраняется:
— Сладкого он не любит! Ну-ну, сладкоежка! — и вдруг целует меня, долго, медленно, так что воздуха не хватает!…
Мы вздрагиваем и одновременно отстраняемся друг от друга, услышав хруст ветки под чьей-то ногой. Олег криво усмехается:
— Вас там все ищут. Арбузов набрали…
— А мы хотели яблок нарвать! — в голосе Елены слышны виноватые нотки.
Выходим к дороге все трое, не глядя друг на друга. Садясь на велосипед, ловлю на себе пристальный взгляд Олега. Взгляд спокойно-внимательный, взгляд взрослого врага. В город возвращаемся всей компанией, я жду, пока парни начнут разъезжаться, ведь с Леной (я впервые, даже про себя, называю ее так) нам по пути. Но неожиданно она сворачивает в боковой переулок одной из первых:
— Всем — пока! Я сегодня к подруге заеду.
Досадно. Только что ликовал — мы с ней целовались! — и казалось мне, Лена тоже ждала момента, когда мы останемся вдвоем… Но все равно на морде моей цветет довольная улыбка, и я нагло радуюсь тому, что Олег застал нас в яблоневом саду. Я даже готов встретиться с ним глазами, но вот и он жестом прощается со всеми, сворачивая к дому…
Через день у нас тренировка с женской командой, и я мчусь на трассу раньше назначенного срока. Я надеюсь, что потом мы с Леной снова притормозим у яблоневого сада… В условленном месте собираются все, нет только Лены. В таких случаях опаздывающих не ждут, сами найдут группу. Катимся по дороге, пока неспешно, перебрасываясь короткими фразами, кто-то даже успевает рассказать анекдот. Я все оглядываюсь, но знакомой фигурки на трассе не вижу. Настроение портится. О том, чтобы накануне заехать к Лене, позвать, скажем, на индивидуальную тренировку, а мысль такая была, речи нет. Я откровенно трушу. Но здесь, в группе, встретиться с ней заговорщицким взглядом — другое дело. А потом — яблоневый сад. Если, конечно, она притормозит — у меня самого духу не хватит.
На другой день отрабатываем езду в командной гонке, и я жду, что Олег снова будет пытаться сбросить меня с колеса: упрусь, но не дам ему оторваться, заранее злюсь я. Злюсь еще и потому, что Лены нет, — мимо женской группы, ушедшей на трассу раньше нас, мы пролетаем с ходу, и я убеждаюсь, что она снова пропускает тренировку. На Лену это не похоже. Как ни странно, Олег выходит на лидирование очень ровно, чуть прибавляя скорость, но усидеть за ним удается без особых проблем. Сегодня он меня не дергает, но почему-то это не радует: кажется, я бы нашелся, что ответить, — непривычная уверенность проснулась во мне.
Спустя два дня все разъезжаются. Мужская команда на сбор, после которого лучшие едут на республиканскую многодневку, женщины отправляются на свои гонки в Крыму. Мы, юнцы, катаемся сами, все больше норовя не задерживаться на трассе, зато лихо возвращаемся на базу, к маленькому стадиону, примыкающему к городскому парку, куда ближе к вечеру тянется народ. Движения на этой улице почти нет, стайки девчонок и молодых парней выходят прямо на проезжую часть. Набрав скорость, мы перестаем крутить педали, на холостом ходу сухой звук наших “трещоток” — мы даже соревнуемся, чья звонче, — распугивает прохожих, и нам кажется, будто все только и смотрят на нас. Короче, не столько тренируемся, сколько валяем дурака без присмотра старших.
Но ведь мы с верным другом Юркой еще и в волейбол стучим, так что нам нагрузок хватает, и вскоре нашу волейбольную команду отправят на юношеский чемпионат области…
Лена так и не появляется. К концу сентября сезон идет на спад. Кажется, я уже не переживаю… Тем более, вскоре неожиданно для себя впадаю в новую влюбленность, и вечерами в закоулках опустевшего с приходом осенних дождей парка целуюсь с Наташкой, волейболисткой из институтской команды. Наташка постарше меня, но почему-то приходит на эти свиданья, иронично подтрунивает надо мной и периодически дает по рукам, поскольку границы дозволенного четко не определяются, все зависит от ее меняющегося настроения…
Мне все-таки хочется видеть Лену. Особенно после того, как встречаю в городе Олега. Он проходит со своей взрослой компанией и делает вид, будто не замечает меня. Это не задевает, наоборот, вызывает некое победное чувство. Спустя пару месяцев случайно узнаю, что Лена перевелась в университет областного центра и в этот же город перебирается Олег. А вскоре кумушки из женской команды, собравшиеся вместе с нами в спортзале на тренировку после январской паузы — надо было начинать подготовку к новому сезону, — разнесли новость: Елена вышла замуж за Олега.
Я сидел на скамейке будто обухом перешибленный. Как же так! А я? А поцелуи в яблоневом саду? А молчаливое — так мне казалось — признание Олегом моей победы?!
Конечно, переживания мои сдуло первым же весенним ветром, тем более что и сам не заметил, как Наташку сменила Алина. В смысле того, что парк был по-прежнему пустынен по вечерам, раньше апреля-мая жизнь в нем не начиналась, только целовался я уже с другой.
Жизнь так сложилась, что Елену я больше никогда не видел.
С Олегом мы встречаемся годом позже. Он подрастерял форму, ездит скорее по инерции, для командного зачета. Перед стартом как-то весело-небрежно приветствует меня движением руки: за этот год мы, юнцы, окрепли, с некоторыми из нас теперь нужно считаться. На последней четверти гонки удается уйти в отрыв группой из семи человек. По двое от каждой из трех главных соперничающих команд, поэтому пелотон сознательно отпускает нас. Олег идет седьмым, в придачу. Его присутствие никого не беспокоит. Темп высокий, лидирование каждый отрабатывает честно, откладывая разборки на финишный спурт. Через некоторое время Олег начинает сдавать. За год с лишним я пообтерся, почувствовал себя уверенней, с раздражением оглядываю на глазах сникающую фигуру Олега.
Бывает, попадает в отрыв умник, который пытается беречь силы за чужой счет. Если это соперник, способный вклиниться в финишную борьбу, или хитрован, сбивающий темп в пользу пелотона, ему быстро объясняют, что нужно работать, как все, или отваливать из группы. Но если человек не претендует на призы, а, оказавшись в отрыве, хочет просто доехать до финиша, такого особенно не задевают. Едва Олег, в очередной раз сократив лидирование, отходит в сторону, я прикрикиваю на него:
— Чего косишь?
Олег молчит, да и сказать ему нечего. Видно, как трудно удерживает он темп. Шлея мне под хвост попала:
— Сиди в хвосте, не мельтеши под ногами! — злорадно припечатываю я после очередной его смены.
Кто-то из гонщиков удивленно оборачивается: чего, мол, прицепился к мужику?
— Да пусть едет, — укоряет меня Юрка, — кому он мешает!
Похоже, Олега Юркины слова деморализуют: он нервно озирается и, теряя скорость, постепенно отстает от нас. Запоздалый стыд обжигает меня. Вернуть бы Олега в группу, но куда там!
Потеряв концентрацию, упускаю момент перед финишем, когда Юрка начинает раскатывать меня. Он вынужден на мгновение сбросить скорость, и, пока я плотно сажусь на колесо, две другие пары соперников берут нас в клещи. Все! Они разбирают финиш между собой. Юрка еще отчаянно вертит головой, не видя выхода: он до последнего надеется, что я уйду влево или вправо, попробую с чужого колеса вырвать финиш, — я и пытаюсь, но уже поздно! Пролетаем над жирной белой чертой, и я осознаю, что не только сам бездарно проиграл гонку, но и разрушил все надежды на командную победу. А ведь там, в пелотоне, и Генка, и Леха, заправские финишеры, которые терпели и делали все, чтобы никто не ушел вдогонку за нами. Сквозь слезы стыда и обиды — я даже не пытаюсь прятать их, — обернувшись, с ужасом вижу, как на отчаянно сопротивляющегося Олега наседает пелотон и поглощает его. Мог бы быть седьмым, а теперь какой — двадцатый, сороковой? — судьи определят. Мы почти одновременно гасим скорость, поздравляем победителей, и один из них, именитый по нашим меркам гонщик, добивает меня:
— Помогло? Боялся Олегу шестое место проиграть?
Подъезжают наши.
— Юрка вовремя пошел, а я прозевал… — надо же объяснить, что дружок мой не виноват.
Кто-то из ребят кивает головой, принимая к сведению мою информацию, и все молчат…
Олега с тех пор я тоже никогда не встречал. Со временем о нем и Елене память, кажется, стала стираться… Что мне было вспомнить? Постыдное свое поведение в последней нашей с ним гонке?… Может, возникло когда видение жаркого полдня, почти прозрачных, дрожащих в мареве яблок…
“Наливное дрожанье плодов…”
К чему это я?.. А, вот оно в чем дело! Я проследил за взглядом парня и увидел ее. Она сидит как раз на середине между мной и его компанией. Я только, было, подумал о том, что лучше девушек, чем в наших краях, не сыскать, но иногда, будем справедливы, и северные столицы найдут, чем глаз порадовать. Именно такой экземпляр располагается в перекрестье наших взглядов, и парень мгновенно понимает: я прочитал его интерес к девушке. Малый слегка теряется. Оно и понятно, эту территорию он еще не пометил.
В отличие от его подружек, крепких, загорелых девчонок в готовых треснуть купальниках, на огромном, ярко-зеленом, словно лужайка, полотенце полулежала северная русалка — хрупкое, белотелое, изящное создание. Впрочем, русалочка — лет двадцати пяти — цену себе знала: об этом свидетельствовала ее томная поза и едва заметное выражение высокомерия на лице. Тебе, мальчик, снова завелся я, она пока не по зубам!
Я даже не понял, по какой такой ассоциации вспомнил давнюю историю про Олега с Еленой, то ли “плоды” эти в голову пришли, то ли вечный мужской инстинкт соперничества связал нынешнюю ситуацию с воспоминанием о временах почти детских. Нет, ну смешно же, ни его девчонки, ни эта столичная ленивица, на самом деле ждущая серьезного мужского внимания, мне не нужны. Я дядя взрослый, солидный. Не прояви мальчишка своей неосознанной агрессии, дурацкого напряжения в нашем пространстве не возникло бы. Я даже не понял, кой черт меня дернул его дразнить: смотри, губошлеп, как это делается!
— Простите, вы не присмотрите за моей сумкой? Пойду, порезвлюсь с молодыми, давно мячиком не стучал…
Она приподнимает голову, снимает свои темные очки. Внимательно смотрит на меня — вопрос, который читается в ее глазах — кадрит или нет? — мне очевиден. Я тоже сдвигаю очки, она смущается…
И этот цепкий взгляд мужской
Пугает и тревожит…
Опять всплывают давние, написанные по другому поводу, строчки.
— Да, пжа-алста! — словно взяв себя в руки, осчастливливает она меня кивком головы.
Кто бы сомневался, барышня, что вы москвичка, усмехаюсь я и, двинувшись в сторону раззадорившегося кружка волейболистов, слышу за спиной:
— Пойду, мячик покидаю!
Ну, скучно даже! Что ж вы, ребята, такие предсказуемые! Вполоборота и скосив глаз, оцениваю его вытянутую, сухую, но уже основательно накачанную фигуру. Хорош! Он мне определенно нравится, но азарт разобрал, и я раздвигаю кружок играющих. Внимание, пляжники! “Пляжниками” во времена волейбольной юности мы называли не отдыхающих, а неумелых любителей повозиться с мячом.
Итак, в бой идут старики! Я становлюсь против двоих недурно играющих молодых людей. Один — прямо напротив, другой чуть наискосок. Остальные не в счет. Как и полагается пляжникам, эти остальные то неловко принимают мяч, то неточно пасуют, то неуклюже пытаются гасить. Двое напротив — грамотно перепасовываются, у них хорошо расслабленные кисти, бьют точно в ноги условного противника. Ребята перекликаются, и я уже знаю, что их зовут Вадик и Вовчик. Сейчас, обращаюсь я мысленно к остальным, вы, голуби, узнаете, что такое защита! Увидите, как достаются в броске на грудь безнадежные мячи, как делается быстрый шаг навстречу атакующему, чтобы успеть поднырнуть под летящий мяч, и — прием сверху, прием снизу, решение почти автоматическое, — чуть амортизируя, — тело само складывается в падении назад или в сторону — руки не просто принимают мяч, а передают его по идеальной траектории для новой атаки! Не важно, с какой силой бьет нападающий, главное, чтоб точно — в ноги, и ты, кувыркаясь, не только берешь эти мячи, но и вытягиваешь безнадежные, уходящие из игры после неудачного приема соседа-пляжника.
Мне снятся волейбольные мячи… — вдруг вспоминаю я строку.
Вошедшего в круг никто сразу атаковать не станет, мне просто перепасовывают мячик, я мягко, пробуя, подбрасываю его над головой, а затем резко, словно пружина, вытягиваюсь. Если замедленно прокрутить пленку, то выглядит это так: ноги приподнимаются на носки, дальше — через выпрямляющиеся плечи — энергия начатого движения передается на уходящие вперед-вверх руки к кистям ладоней — направление мячу придает все тело, и он зависает не слишком высоко и чуть впереди над головой Вовчика. Вовчик подпрыгивает, бьет не сильно, но хлестко, я встречаю мяч и снова делаю передачу под удар, только теперь гораздо более высокую, и кричу ему: “Можно!” На языке волейболистов это означает, что я готов, и он с короткого шага выпрыгивает и бьет, мощно, зло, весело, я едва успеваю нырнуть под мяч, но в последнее мгновение меня хватает на то, чтобы сделать точную высокую передачу на Вадика, и, стремительно вскакивая на ноги, я снова кричу: “Можно!” И Вадик бьет, не так сильно, но и не так точно, поэтому мне приходится сделать два быстрых шага, прежде чем в падении я достаю и этот мяч, возвращая его Вовчику. Удар — прием, удар — прием, удар — прием! На какое-то время прочие выключены из игры, пока Вовчик, пропуская свою очередь на атаку, не откидывает мяч одной из играющих девушек, и она неудачно принимает его. Короткой паузы хватает на то, чтобы обменяться одобрительными взглядами, — мы как бы подтверждаем возникшее между нами взаимопонимание.
Вперед, парни, я готов, можете атаковать. Конечно, через десять минут я умру, но никто не осудит меня, если, пожаловавшись на возраст, я отойду в тень. Сделать это нужно вовремя, тогда все поймут, что я всего лишь кокетничаю…
— Привет, Димон! — улыбается Вовчик и чуть отступает назад, чтобы расширить круг и дать место моему юному недоброжелателю.
Димон хмуро кивает в ответ. Мяч в игре, Дмитрий — думаю, так его и зовут — будто нехотя отпасовывает мяч Вадиму, тот перебрасывает мяч кому-то из пляжников, который тоже делает пас в сторону Дмитрия. Резким движением кистей он выстреливает в меня, мяч летит прямо, без всякой траектории, чуть опускаясь с высоты его роста на уровень моей груди, — это скорее короткая баскетбольная передача. “Засранец!” — восклицаю я мысленно и успеваю отреагировать вполне солидно: вот тебе мяч под удар! Но он не атакует, а вновь повторяет свой маневр, и я, словно не замечая столь откровенного недружелюбия, делаю передачу под удар Вадику. Он бьет косым, будто обводящим блок, в сторону Вовчика, тот приподнимает мяч коротким пасом над соседом, и чертов Димон крюком вонзает его в песок передо мной! Я только и успеваю подставить ладони под мяч, чтобы на отскоке он не ударил меня.
Парень просто взбешен. Спрашивается, зачем я ищу приключений на свое жирное место? Что мне, нужны эти сопливые телки? Нужна эта — себе на уме — русалка? Кстати, как она там? Я, отряхивая песок, смотрю будто бы на свое плечо и вижу, что и она, и компания Димона, и загорающая вокруг публика, заметив оживление в игре, наблюдают за нами.
С трудом — но теперь я начеку — отбиваю два удара моего визави, отмечая его силу и технику, — Димон явно не любитель. И вдруг, получив высокий пас, он бьет со страшной силой, но не в ноги, а прямо мне в лицо — я едва успеваю подставить под мяч полуоткрытый кулак. “Говнюк ты, Димон!” — я еле удерживаюсь, чтоб не сказать это вслух.
— Ты чего, Димон? — удивляется Вовчик, пока кто-то бежит за далеко улетевшим мячом.
— Киксанул! — как бы сочувствуя, объясняю я Вовчику.
— Дури много! — испуганно бурчит один из чайников и выходит из круга. — Ну вас, инвалидом сделаете!
Димон отмалчивается. Игра продолжается, и мне пора сдаваться. Димон бьет еще раз, но совсем не сильно, а прицельно и точно, и я озорно подставляю под мяч голову, поднимая его над собой, и вновь головой пасую соседу. Народ одобрительно смеется. Димон опять бьет, точно и несильно, я возвращаю ему мяч под удар и снова кричу: “Можно!” Он резко замахивается и неуловимо быстрым обманным движением кисти опускает мяч в центр круга. Классическая “покупка”, выполненная на высшем уровне. Это мой самый любимый в былые времена момент игры! Два стремительных шага для разгона — и я, вытягиваясь в полете, у самой земли завожу под мяч тыльную сторону ладони, продолжая скольжение уже по песку. Я знаю, со стороны это выглядит красиво: изящно выполненный обманный удар нападающего, красивый полет и приземление защитника! Мяч взлетает достаточно высоко. Я еще беззащитно распластан почти у ног Димона. Он слегка подпрыгивает и бьет в мою задницу, совсем несильно, но как бы припечатывая меня к земле. Инстинктивным движением кисти за спину отбрасываю мяч в сторону. Аплодируют нам обоим… И под общий смех мы аплодируем друг другу, он — стоя надо мной, я — лежа на песке и подняв руки над головой.
Через пару минут сдаюсь.
— Все, мужики! Дыхалки нету! — мне не до кокетства, перед глазами кружатся мушки.
Они приветливо машут, и я бреду за своей сумкой. Димон оказывается рядом.
Наклоняюсь к своей сумке:
— Спасибо, что присмотрели! Вас как зовут? — спрашиваю я русалку.
— Анастасия!
Конечно, Анастасия! Как еще могут звать русалку! — улыбаюсь я про себя и оборачиваюсь к медленно идущему мимо нас парню:
— Тебя Димой зовут?
— Да! — дружелюбно отвечает он.
— Вот, Настенька, это Дима, — представляю его, — классный волейболист!
Димон смущенно улыбается, от былой агрессии и следа нет.
— Правда-правда, — подтверждаю я, — тут без дураков!
— Вы тоже играете! — кивает он.
— Играл! — поправляю я, возясь со своей сумкой и жестом приглашая его присесть. Он с готовностью садится на песок.
— Давно из Москвы? — спрашиваю Настю, и она без удивления отвечает:
— Я только вчера приехала.
— Надолго? — продолжаю допытываться я.
— Недели на три, наверно.
— Раньше здесь бывали?
— Нет. У меня здесь знакомые, мамина подруга…
— Значит, на косе не были? — выражаю я свое сочувствие. — Ну, Дима, грех будет косу гостье не показать! Ездите на косу?
— Ездим!
Господи, да у него же открытая, совсем детская улыбка!
— Я бы и сам показал, — развожу руками, — но мы с женой и детьми скоро уезжаем.
Точки расставлены, мне пора.
— Удачи вам, дети мои! — шутливым басом говорю я и застегиваю сумку. Жму руку Димону. Киваю Насте.
Она тоже кивает и почему-то кажется, что с некоторым сожалением. А может, это мне так хочется думать…
Вечером я с тоской думаю, что утром меня замучает крепотура. Пальцы рук уже ноют. Но особенно болят запястья. Где те времена, когда они были бесчувственными к ударам мяча, когда я ножницами срезал мозоли, набитые велорулем, когда суставы не ограничивали движения моего плеча. Жена безнадежно машет на меня рукой: кто заставлял тебя скакать, словно молодой козел!
А, действительно, кто? Чего мы с ним не поделили? И вообще, с молодыми нужно быть осторожным.
Да-да, так и сказал этот сегодняшний грузин.
Кстати, в Грузии в мои университетские годы до перехода на учебу в Москву это и произошло. И сам я был тогда cовсем молодым.
Сема тиснул в молодежной газете стишки. Конечно, не смехотворный гонорар стал поводом для посиделки. Мы прикинули, что вскладчину, без особого шика, можем позволить себе однажды провести вечер в приличном ресторане. Несколько бутылок вина, сыр, зелень, овощи — что еще нужно, чтобы хоть на один вечер из небогатых студентов превратиться в кутящую компанию! Ресторанный зал интуристовского отеля был полон. Нам достался закоулок позади объемной угловой колонны. Отсюда не очень виден был оркестр. И часть публики, которую нам было интересно рассмотреть, скрывала от нас колонна, но кого это могло опечалить! Настроение у всех было шумное, беззаботное, спорили о чем-то, перебивая друг друга, иногда бестолковый шум перемежался тостами.
Еще один не совсем удобно расположенный столик, как и наш, таился позади колонны. Я иногда поглядывал туда. Двое принаряженных молодых людей — типичные горцы-провинциалы — обхаживали двух заезжих русских девочек. Ситуация была до неприличия банальной. Горцы приехали в большой город по каким-то своим делам. Ну кто бы еще сидел в такое пекло в черных костюмах, белоснежных рубашках с галстуком, в узких черных туфлях, из которых выглядывали белые носки? С девчонками все тоже было ясно. На профессиональных проституток — а что б там ни писала советская пресса, таковые существовали и наезжали в Грузию сотнями — эти простушки не походили. Или отбились, познакомившись с настоящими кавказскими, как им казалось, джентльменами, от экскурсионной группы, или приехали, путешествуя самостоятельно, в поисках впечатлений. В свою очередь, и горные орлы считали, что им повезло на знакомство с настоящими блондинками-леди.
Мы с друзьями уже вступили в очередной яростный — и, как всегда, глупый — спор о литературе, о поэзии. Мы ярились-спорили, но я все же поглядывал на соседний столик: забавно было наблюдать, как жеманничали девицы и надувались их кавалеры.
Ресторанный зал все больше наливался шумом и гомоном, но даже сквозь этот шум слышно было, как будто дунуло каким-то ветерком, и со всех сторон стали долетать приветственные голоса.
Мы выглянули из-за колонны: с большой компанией приятелей и расфранченных дам за сдвинутыми столами устроился сам Реваз.
Кто же не знал Реваза! Разве что наши соседи-провинциалы, ревниво поглядывавшие в ту сторону, ибо их девушки не могли не обратить внимания на такое сборище золотой молодежи во главе с двухметровым, чуть погрузневшим красавцем. Официанты забегали, как ошпаренные, метрдотель почти не отходил от их стола. Вечер набирал силу.
Один из горцев за соседним столом — приятель звал его Бахвой — тщетно подзывал официанта, чтоб заказать еще вина.
— Потерпи немного, — огрызнулся официант, жирный короткопалый субъект, — не видишь, Резо пришел!
Резо был одним из городских баловней. Его отец, директор предприятия, доктор наук, депутат и орденоносец, и мать, не столь уж талантливая, но небезызвестная актриса, были желанными гостями в любом доме. Резо учился неплохо, можно было предположить, что он пойдет по стопам отца, будет заниматься наукой. Но весь город считал, и не без оснований, что это будущая волейбольная звезда. Он действительно был одаренным игроком, но, увы, звездная болезнь посетила Резо раньше, чем настоящий успех. Он так и не достиг больших высот в спорте, что популярности его отнюдь не мешало. После института Резо пристроили на хлебное место — директором мебельного комбината. Работу делал, как и полагалось, главный инженер. Смешно, но, как это водилось, им был скромный трудяга-еврей, знавший свое место. Забота Резо заключалась в делании денег. Нужно было умасливать все контролирующие органы, от санитарной службы и пожарки до ревизоров и обэхээсэсников, и, разумеется, делиться с райкомом и райисполкомом. Короче, Резо был денежным, хлебосольным, с хорошими манерами и к тому же влиятельным родством, человеком.
— Он кто? — спросила девушка за соседним столом.
— Бездэльник какой-то! — досадливо поморщился приятель Бахвы, тоже напрасно призывавший официанта.
Казалось, за их столиком все шло по-прежнему, но барышни не могли скрыть своего интереса к происходящему в компании Резо. Горцы нервничали. Чутье подсказывало им, что надо потихоньку сматываться, пока девушки совсем не потеряли интерес к ним.
Вдруг официанты снова забегали по залу. Это был коронный номер Резо. Он повторялся не часто, в зависимости от настроения Резо, от желания покрасоваться перед очередной дамой, а за его столом порой оказывались известные в городе красавицы или заезжие знаменитости. “Вчера Резо опять закрыл ресторан!” — с некоторым осуждением и нескрываемым восторгом говорили в городе и покачивали головами, вай, дескать, какой обаятельный шалун!
Это значило, что Резо объявлял всех присутствующих своими гостями. Отказаться было невозможно: нанесешь смертельную обиду! Если уж очень нужно было уйти, то лучше незаметно от Резо, объяснившись с его ближайшими друзьями, — тебя с большим сожалением отпускали.
Как водится в подобных случаях, официанты разнесли по столам заказанные Резо бутылки, гости наполняли бокалы, приподнимались, приветствуя Резо, некоторые подходили со своим бокалом к большому застолью, произносили здравицы в честь хозяина вечера, кого-то иногда приглашали посидеть разделить компанию.
В этом содоме нам, разночинным, так сказать, студентам, стало неуютно, но, ничего не поделаешь. Впрочем, нет такой жизненной ситуации, которая не была бы интересна литератору, а мы себя уже таковыми считали. Разговор за нашим столом оживлялся все больше. Сема, вертя своим ассирийским шнобелем, что-то горячо доказывал Жоре. Жорка, фанат-джазмен, удостоившийся в те уже годы короткой переписки с Уиллисом Кановером, в отличие от нас, бездельников, постоянно печатал статьи в газете ЗакВО — как она там называлась: “На страже Родины”? — или еще что-либо в том же духе — понятно, тоже метил в прозаики. Его армянские глаза светились мягким светом, на взрывного Сему (вообще-то Шумуном его звали) реагировал с улыбкой некоторого превосходства в житейском опыте. Шота намеревался стать историком, но был исправным читателем тогдашних “Юности” и “Нового мира”.
О чем мы спорили? Странно, я так хорошо вижу нас всех: молодых, искренних, веселых и бескомпромиссных… Книжечка стихов Семы вышла после его смерти. Я уже в Москве жил, работал в издательстве. Жору из виду потерял, слышал, что он работал в той же газете штатным корреспондентом, где он теперь, не ведаю, надеюсь, что жив и здоров. Шота писал диссертацию, погиб в автокатастрофе. Самый из нас тихий, бессловесный Гогита, только, бывало, переводил взгляд с одного на другого, кивал головой, словно поддакивая, а когда его начинали укорять, мол, что ты, как китайский болванчик, киваешь, со всеми согласен? Он коротко отвечал: “Ни с кем!” Мы бесились. Все, по сути, были провинциалами, но этот деревенский балда, намеревавшийся стать литературным критиком, потому и принят был в компанию, что помалкивал, да и чего от него, деревни, ждать! Он и стал критиком. Слепил какую-то литературоведческую диссертацию, вполне конъюнктурную, связанную с анализом производственных романов, в которых повествовалось о доблестном труде руставских металлургов, зестафонских ферросплавщивков, чиатурских шахтеров. Читать его статьи было невозможно. Вот с ним-то я потом не раз виделся на всяких днях литературы, в просторечии называвшихся шашлычными десантами в Грузию…
Оно и удивляет: так зримо вижу нас за столом в шумном ресторанном зале, а о чем шла речь, не помню. И, кажется, понимаю — почему… Я все время отвлекался. Вот толстяк-официант поставил на стол бутылки: от Резо! Я кивнул: дескать, спасибо, ответим тостом попозже. (Ребята эти бутылки даже взглядом не удостоили: Резо так Резо! — главное, вино не иссякает.) Вот забегали первые желающие немедленно произнести здравицу в честь неожиданно возникшего хозяина застолья…
Зато горцы взбунтовались, потребовав счет.
— Отдыхай, радуйся, — приговаривал официант, всплескивая круглыми сосисками растопыренных пальцев, и смотрел на них, словно на недоумков, — Резо платит!
— Как здорово! — воскликнула одна из девушек.
Горцы помрачнели. Интересно, чем они занимаются, эти парни, подумал я, исподтишка наблюдая за происходящим.
— Посчитай! — упрямо повторил тот, которого звали Бахвой. При этом видно было, что оба нервничают. Мне стало жаль парней. Какого черта! Нашли ребята с девчонками общий язык, все у них шло на лад, зачем им этот Резо!
— Отпусти их! — попросил я официанта.
— Им что, трудно за здоровье батоно Резо выпить! — возмутился тот и ринулся с доносом к дружкам Резо.
Два молодца из числа Ревазовых оруженосцев подошли к столу соседей, по пути мирно приветствуя нашу компанию. Как ни странно, в гвалте нашего застолья никто, кроме меня, не замечал разыгрывающейся по соседству драмы.
— Вы кто такие! — бросили подошедшие горцам. Это был даже не вопрос. — Не хотите пить за Резо-батоно, уходите, — продолжали они по-русски. — Мы девушек за большой стол приглашаем.
Побледневшие горцы пытались сохранить достоинство. Они сидели внешне спокойные, отвечали сдержанно:
— Братья, мы же вас ничем не беспокоим! Хорошо, давайте выпьем за батоно Резо и не будем в обиде друг на друга! — сказал Бахва.
— Нам вашего одолжения не надо! Мы девушек приглашаем!
— Тогда, извините, не по-братски себя ведете! — сердито, но, все же сдерживаясь, ответил приятель Бахвы. Он был прав: люди Резо нарушали общепринятый кодекс чести, наступать на достоинство человека — это уже чересчур!
— Кому ты здесь брат! Деревня, мать твою!
Это уже табу. Приятель Бахвы вскочил, хватая нож со стола, Бахва обхватил товарища своими крепкими лапищами. Один из двоих противников тоже стал оттаскивать зарвавшегося дружка. За нашим столом воцарилось напряженное молчание: мои приятели только сейчас заметили, что рядом что-то происходит.
— Чего они? — удивился Сема.
— Что случилось? — никто не заметил, как у стола появился Резо. Рядом с ним угодливо тянулся к уху тот самый официант. Резо, слушая его подобострастную скороговорку, мрачнел. Что толстяк наплел ему?
— А-ну, выпей бокал! — потребовал Резо. Он сам уже был в хорошем подпитии. — Выпей за свое здоровье! — злобно процедил Резо, — пока оно у тебя есть!
Даже в нынешние времена это назвали бы беспределом. На лицах у девушек застыл животный страх. Горец, в руках у которого был нож, положил его на стол. Бахва сел. Он никак не мог проглотить комок, стоящий в горле, но, глядя в глаза Ревазу, отрицательно помотал головой.
— Сопляк! — воскликнул Реваз и щелкнул парня по носу. Горец побагровел. — Я, твою мать!.. — Резо сопроводил слова непристойным жестом. В этот миг мне самому хотелось бы прибить Реваза.
Весь трясясь, Бахва сунул руку в карман пиджака и достал пистолет. Никто не успел ничего понять: три пули подряд вошли в грудь и живот Реваза. Второй парень, еще до выстрела, схватил в охапку дрожащих девушек и рванул к выходу. Отстрелявшись и размахивая пистолетом, побежал следом Бахва. На какое-то мгновение все замерли, многие не поняли, что произошло. Резо бился на полу в конвульсиях, пока не стихли судороги.
Примчалась “скорая помощь”, гостиницу оцепили наряды милиции, подъезжали черные “Волги” со всяким начальством. Выходы и входы были перекрыты. Женщины рыдали, мужчины громко обсуждали происшедшее, милицейские вдруг выводили из зала кого-либо. Потом возвращали. Неожиданно ко мне подошел капитан:
— Можно вас на минутку?
Я встал.
— А что случилось? — заволновался Сема. — Мы все были вместе.
— Спокойно, молодежь! — остановил его капитан. Меня вывели из ресторанного зала.
— Вот он, наверно, его знает! — ткнул в меня пальцем официант. — Он его защищал! — в голосе толстяка ощущался отчаянный страх.
— Вы знаете стрелявшего? — спросили меня.
— Нет, первый раз видел! Они просто оказались соседями по столику.
— Вы смогли бы узнать его? Может, запомнили особые приметы кого-либо из их компании?
— Такого благородного человека загубили, собаки! — причитал официант.
“Ты и загубил, провокатор!” — мелькнула мысль.
— Узнать, пожалуй, узнал бы, — я пожал плечами, — а примет?.. Нет, не помню!
Они записали мои данные, сказали, что вызовут, когда понадоблюсь. Наконец разрешили выходить, милицейский кордон понемногу выпускал людей из оцепления, у некоторых проверяли документы, образовалось что-то вроде очереди…
Вдруг я остановился как вкопанный! Я даже не человека увидел, только его ухо. Была, была у него особая примета: на левом ухе — заметная родинка. Сказать правду, когда милицейские меня о приметах расспрашивали, я этого не помнил. Словно почувствовав мой взгляд, Бахва обернулся. Конечно, это был он. Мы встретились глазами. Я и сегодня не знаю, как следовало поступить. Его выпустили из оцепления на мгновение раньше. Он уходил ровным шагом.
Ну и нервы, подумал я, откуда у него пистолет? Наверно, тоже бандит!
Я больше никогда в жизни не видел этого человека…
Реваза хоронили с размахом. Говорили проникновенные речи про его талант, красоту, щедрость и благородство. Правда, кое-кто в городе шепотком приговаривал, мол, все-таки Резо не совсем прав был, но зачем же стрелять?..
Экскурсия в этот день удалась, группа оказалась подвижной и любознательной, а в таких случаях у гида появляется кураж, и день пролетает на одном дыхании. На обратном пути, как обычно крутим старые и всеми любимые фильмы, а я вспоминаю события давних лет. Даже не замечаю, как автобус останавливается у вокзала: приехали! Катя произносит положенные прощальные слова, приглашает экскурсантов в новые поездки, народ, как водится, аплодирует.
Выхожу на платформу, разминая затекшие ноги. Гости в основном выбираются из задней двери автобуса, многие подходят со словами благодарности, обмениваемся любезностями…
— С молодыми, земляк, поосторожней! — напоминая о пустом утреннем конфликте с нагловатым парнем, веселый толстяк-грузин подмигивает мне. Рядом с ним светловолосая, явно русская, жена, тоже говорит какие-то приятные слова.
— Молодец, земляк, мы бы с тобой и в Амстердам съездили, но завтра уезжаем! — уже уходя, машет он.
Пристально вглядываюсь, и у меня в прямом смысле слова подкашиваются ноги: на левом ухе этого человека чернеет приметная родинка. Словно почувствовав что-то, он оборачивается:
— Что?
— Нет, ничего! — поспешно пожимаю плечами я и неожиданно для себя спрашиваю: — Вас как зовут?
— Бахва! — улыбаясь, отвечает он.