Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2010
Канайкина Екатерина Александровна — поэт и прозаик. Родилась в 1982 г. в городе Ковылкино Мордовской АССР. Окончила в 2005 году Ин-т физики и химии Мордовского ун-та. Кандидат философских наук. Участница Всероссийского форума молодых писателей России (Липки, 2005 и 2009) и Первого форума молодых писателей Приволжского федерального округа. Постоянный автор журнала “Дружба народов”. Живет в Саранске.
Текстильная геополитика
Родилася в рубашке Россия, босиком.
И сразу — прыг в ромашки и по полю бегом.
Росла Россия, словно с рубашкою слилась.
По вороту — Коломна, да Углич, да Можайск.
По Мурому — дорожки узорчатой тесьмой,
А рядом — чудо-брошки — Владимир с Костромой.
Сережкой в мочке — Устюг. Россия влюблена.
В подарок ей сорочки — Печора да Двина.
Зима. Уж скоро святки да ряженые в дверь.
Россия гладит Вятку и вышивает Тверь.
Сложила Северск девка в плетеный туесок,
И подвязала крепко Смоленский поясок.
— Скорее за грибами!
— Куда в такую рань?!
Вплети сначала в косу атласную Рязань.
Казанско-астраханский кокошник не забудь,
Поволжский посох царский возьми с собою в путь.
Набрось на белы плечи сибирские меха.
Весенний ветер крепче, чем руки Ермака.
Орлы пока без решек. Сибирь — початый край.
Гляди, какой Орешек, — держи, не потеряй!
Россия веселится: ей Хатанги налей.
Красавицу-девицу щекочет Енисей.
Где ж поясок Смоленский? Никто его не брал?
Зипун широк ей женский: Охотка да Урал…
Красавица, не бойся, в осенний теплый день
Эстляндией укройся, Лифляндию надень.
Финляндская перчатка запястье облекла.
В карманчике Камчатка. Звонят колокола —
Ура, Россия едет! Империя, виват!
Глядит в окно на леди и аглицких солдат.
На немцев и голландцев восторженно глядит,
На шведов, на упрямцев, но взор ее сердит.
Монисто Казахстана заливисто звенит.
Россия неустанно на лошади летит.
Красивая, в веснушках, и легкая, как дым, —
Взяла себе в игрушки веселый остров Крым.
Кубанки-черевички на сахарных ногах.
Балтийские косички и бантик-Карабах.
России волос русый был прежде невредим.
Япония на память отстригла Сахалин.
Расшитый плащ носила, смеялась на ветру,
Бухары да Хивины пустив по подолу.
Каемку Самарканда пустив по рукавам,
Мила, но беспощадна, она пила Агдам.
И губы вытирала сплошь Северной землей.
Россия так играла, так пела!.. Боже ж мой!..
Росла как богатырка по фирменным часам.
Но чу… в кармане — дырка. Литовец выпал сам,
Поддержанный примером, эстонец прыгнул вниз,
Случайно зацепился и в воздухе повис.
Вот Грузия упала, Молдавия — бабах!
Азербайджан свалился и бантик-Карабах.
Назвался Украиной оторванный рукав.
Забыв про дисциплину, Россия впопыхах
Досадную прореху не стала зашивать.
Продолжила потеху — по полюшку скакать.
И вот уже Курилы в досадную дыру
Сигают, что есть силы, как в кроличью нору.
Иголку бы да нитку, да ночку потемней…
Закрой окно, калитку и дырочку зашей.
Урал
Так странно: выйти из ночного клуба —
Из духоты, из тьмы, из глицерина —
И в поезд. Поезд едет на Урал.
Окно в купе открыть до середины,
Чтоб запах сена внутрь проникал…
Ночь, день и ночь смотреть и удивляться
Глобальным изменения ландшафта:
Луга, поля, ворота, горы. Стоп.
Урал! Урал похож на космонавта,
Который перед стартом крестит лоб.
* * *
У Василия Николаевича дедушка — враг народа,
Убитый, расстрелянный до смерти,
Как водится, в тридцать седьмом.
Отец рассказывал Васе, что бабушка стала дурашливой,
Ходила зимой на улицу
В исподнем да босиком.
А когда шла война, Николенька, уязвленный в самую душу,
Подолгу желудком мучился
И выжил едва-едва.
Талоны — для пролетариев, а сыну врага народа
Высокое небо синее,
Зеленая, в рост, трава.
И самыми вкусными были молоденькие одуванчики,
Такие — едва подросшие —
Чтоб сразу же умереть.
Избитые, как младенцы, изгрызенные зубами,
Изрубленные, в суп положенные.
Зато им и не стареть.
Вот Коля потом состарился: родил кареглазого сына,
Построил светлое будущее — пятиэтажное будущее.
Ненавидел товарища Сталина,
Никогда не носил патлы,
А Вася — носил патлы и стильный оранжевый галстук,
И крал у отца хлеб насущный,
И насущные вещи и деньги.
И отец посадил сына.
У Василия Николаевича открылась язва желудка.
Его отпустили досрочно,
Но язва не заросла.
Он жил в отцовской квартире сиротой у Христа за пазухой.
Пел Лазаря, крошки слизывал
С обеденного стола.
У Василия Николаевича так много свободного времени,
Что он ненавидит время,
— место,
— кофе,
— бытие,
— зеркало
И все другое среднего рода.
Все алчут и жаждут Истины, а ему бы найти работу,
Работу для инвалидов,
Судимых внуков врагов народа.
Мы с Василием Николаевичем недавно случайно встретились
У самой прекрасной площади
Великой этой страны.
Он в костюме Иосифа Сталина фотографиями с туристами
Зарабатывает на пропитание,
Рубашку, пиджак, штаны,
Телевизор, оплату жилплощади и на лучшее средство от памяти:
По сто на стакан, не более.
И лучше не запивать.
Спрашиваю: “А не жутко вам работать товарищем Сталиным?”
“Нет, — отвечает, — а где еще?!
Не хочется умирать”.
* * *
Синий поезд исполнен очами.
Пересыщен людьми и вещами.
Вещи — почти все одинаковые,
А люди — разных национальностей и вероисповеданий.
На местах с номерами 37 тире 54 и 3 тире 36,
Потеряв из виду Родину, люди начали есть.
В это же время на месте под номером раз
Ехал мальчик, решавшийся сотворить намаз.
Туалет возле рабочего тамбура
Не лучшее средство для омовения,
Но мысли чище, чем руки хирурга,
А руки белей белого каления.
Многоочитии херувимы,
Недоступны и неуловимы,
Смотрят, как на место под номером два
Молитвенный коврик ложится едва-едва.
Как на коня на верхнюю полку
Вскочил мальчишка. Молится с толком,
С чувством,
С расстановкой.
В связи с обстановкой в рост не встает.
Сплошь на коленях молитва идет.
Лежа на месте номер четыре,
Я понимаю: в суетном мире
Чай в подстаканниках, вафли, печенье,
Копченые куры, намаз, Воскресение,
Чудо, обыденность, гнев, всепрощение
Едут в вагоне одном.
В направлении Пенза—Казань.
Наш вагон аргус-класса
Материален: в нем скорость на массу,
Братья на братьев, белье на постель.
Поликультурный вагон-колыбель.
Мои умные очи сердца,
Заморгайте шальное скерцо!
До Казани меня далеко везти,
Заедят угрызения совести!..
В чемодановом чреве затерян молитвослов.
Дорожный складень — в пальто, в правом кармане.
С полки напротив явно зовут своих богов.
Я тайно, под простыней, творю крестное знамя.
Боюсь, что заметят, что люди на боковых
Вычислят мои телодвижения ненароком.
В кабинке напротив занято.
Разговор для двоих.
Там поднебесная барышня соединила кого-то с Богом.
Этика ненасилия
— Как тебе? Страшно?
— Да нет, не страшно.
Только сблудила — ребенка носила —
И вот — снова живот.
Сына забрали. Пришел — он — важный —
И предложил, чтобы я заслужила
Свой рай — без лишних хлопот.
Черной невестой в Москву поеду
Либо меня закопают живую.
Смерть — как ни крути.
Я ненавижу русских за деда
И братьев. За них отомстить смогу я.
И рай — рай впереди!
Все объяснили: где — что, где клеммы.
Спустилась и еду по красной ветке.
Аллах, знаю, Он ждет.
Дети решают свои проблемы,
Юноша гладит колено соседки.
Хак! Поганый народ!
Тесно. Толкают. Женщина рядом.
Русская. С пузом. Я тесно прижалась
К ней: живот к животу.
Чувствует — жестко. Встретились взглядом.
Вижу — дрожит, как овца, испугалась.
О, Аллах, я иду!
Движение вскоре восстановили.
Погибших не всех еще опознали.
По ним — плачем, скорбим.
Он — вуз не окончил, ее — не родили.
Диспетчера снова не отыскали.
Так что? Может, простим?
* * *
Занесло столичный град по колоколенки.
Ни проехать честным людям, ни пройти.
Вся провинция грустит у телевизора:
Что же — некому столицу подмести?!
А вот — кому таджики —
Горячие, румяные,
Свободные таджики —
Веселые, не пьяные.
Не решается проблема, как ни странно,
От сугробов кадиллаки не спасти.
Не хватает всех детей Таджикистана,
Чтоб опавшую столицу разгрести.