Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2010
Юрий Поляков. Гипсовый трубач: Роман. — М.: Изд-во АСТ, 2010.
pro i contra
Анастасия Ермакова
Трудная земля междуречья
Юрий Поляков — писатель известный, любимый читателями и хорошо продаваемый. Начиная со скандальных и пронзительных “Ста дней до приказа” до остроумного “Козленка в молоке” и далее — к эпохальному роману “Замыслил я побег”. И теперь вот — новый роман “Гипсовый трубач”. Первая часть его вышла в конце 2008 года, вторая недавно появилась в книжных магазинах, третья же, последняя, предположительно выйдет в конце этого года.
Поляков, иронично-афористичный стиль которого сразу узнаваем, безусловно, занимает на современном литературном небосклоне особую нишу, а именно — работает в редком для отечественной прозы жанре. Жанре сатирического эпоса или, назовем это так, пародийной саги, идущей от Салтыкова-Щедрина, а если говорить о драматургии — от Фонвизина и Грибоедова.
Почему редком? Да просто потому, что для этого надо иметь, подобно абсолютному слуху, абсолютное чувство юмора, преломляющее любое событие или высказывание, словно зеркало в комнате смеха. Зеркал там несколько, углов зрения тоже, — отсюда богатая ироническая палитра текста: от добродушной и снисходительной до злой и дерзкой, вырастающей в сатиру.
Социальная чувствительность, точная образность, тонкий психологизм, умелое и уместное использование такого приема как гротеск, композиционная свобода и изысканность — вот отличительные черты творческого почерка Юрия Полякова.
Один из героев “Гипсового трубача” — Федька Мреев излагает Кокотову, тайному штамповщику дамских романов (элегантная пародия на примитивность
масскульта) под названиями “Жадная нежность”, “Преданные объятья”, “Кандалы страсти”, “Сумерки экстаза”, “Отдаться и умереть” и т.д., свою любимую теорию о четырех типах писателей: “Первые, их большинство, записывают заурядные мысли случайными словами. Вторые для заурядных мыслей находят-таки точные слова. Третьи глубокие мысли излагают случайными словами. И лишь четвертые, а их единицы, способны выразить глубокие мысли точными словами”. Герой Полякова Кокотов опечалился, заподозрив, к какому типу относится он сам, а вот Полякову, по-моему, печалиться не о чем: без сомнения, он относится к четвертому типу: глубокие мысли — точными словами.
Поляков скрупулезно работает над языком: здесь не найти необязательного эпитета, блеклого сравнения или банальной метафоры. Ну вот, например: “А банкиры, биржевики, хозяева нефтяных скважин, красные директора акционированных гигантов, флагманы порноиндустрии, обовравшиеся политики слушали его пение, рассеянно поглаживая одноразовых подруг и роняя сладкие старорежимные слезы”. По-моему, “одноразовые подруги” и “старорежимные слезы” ничуть не хуже “разочарованного лорнета”. Или вот еще: “Официанты потупились и промолчали с лютой покорностью дворни, уже наточившей на барина топоры…”
Есть в романе закадровый персонаж — философ Сен-Жон Перс, которого частенько цитирует один из главных героев, режиссер Жарынин. Именно эти шуточные афоризмы выстраивают смысловую канву текста: “свобода — это путь к рабству”, “правда — продукт скоропортящийся и длительному хранению не подлежит”, “вся жизнь художника есть лишь пища для солитера вдохновения”, “любовь — это самый мучительный способ быть счастливым”.
“Гипсовый трубач”, как ни патетично это звучит, роман о России, роман глубоко патриотический, парадоксальный, острый, очень смешной, оптимистичный и трагичный одновременно. Читать “Трубача” легко, но за этой легкостью — подлинные тревога и печаль.
А сюжет таков: писатель Кокотов и режиссер Жарынин (так начинается первая часть романа) едут в Дом ветеранов культуры “Ипокренино”, где сочиняют сценарий для будущего фильма, по ходу подкидывая друг другу всевозможные истории и попадая в невымышленные ситуации. Истории эти самодостаточны, каждая из них в принципе могла бы стать отдельным рассказом, но они крепко спаяны внутренней логикой повествования и работают на смысловой объем романа, его многослойность. Изложенные живо и увлекательно, сразу запоминаются: вот Железная Тоня, суровая прокурорша, которая, влюбившись в художника, позволила написать себя обнаженной и выставить картину на всеобщее обозрение, чем, ясное дело, погубила собственную карьеру; вот Вова из Коврова, дерзнувший, чтобы завоевать расположение любимой девушки, познакомиться с Высоцким и попросить его выступить в Московском институте электронного приборостроения, в котором учится и он сам, и его пассия; вот чиновник-самодур Скурятин из Федерального управления конституционной стабильностью, выпускающий диски и клипы с песнями в собственном бездарном исполнении; вот встреча одноклассников через тридцать лет — “одноклассники — твое первое человечество” — и печальная картина того, что сотворила жизнь с каждым из них, особенно с первой красавицей класса Истобниковой, не ответившей в свое время на юношескую любовь Кокотова; вот слабовольный директор “Ипокренино” Огуревич, самоодурманенный возглавляемой им школой “Сверхразума”, неустанно предлагающий изгнать из Кокотова торсионных глистов, якобы засоряющих его энергетическое поле.
Единственная, почти свободная от иронии, лирическая линия романа — это любовь писателя, бывшего пионервожатого, и Натальи Павловны Лапузиной-Обояровой, бывшей пионерки его отряда. Она, красивая и разочаровавшаяся, тоже живет в “Ипокренино”, занимается разводом с богатым мужем и явно неравнодушна к нашему герою. Вторая часть “Гипсового трубача” заканчивается романтической встречей в вечерней беседке, наскоро освобожденной по-мальчишески влюбленным Кокотовым от дурно пахнущего кренделька собачьего дерьма.
Но главная линия романа, заявленная еще в первой части и чуть приглушенная во второй, — история рейдерской атаки на Дом ветеранов культуры, бизнесмена Ибрагимбыкова, к которому как нельзя более кстати подходит высказывание Сен-Жон Перса: “Богатство — это узаконенное преступление”. Чем кончится борьба за спокойную старость постояльцев “Ипокренино”? Пока это известно только автору. А читатели узнают об этом из третьей части “Гипсового трубача”.
Юрий Поляков обладает безошибочным эстетическим вкусом. Однако работает он на трудной с литературной точки зрения земле междуречья: одна река — это массовая культура, другая — элитарная. И поскольку порой автор шутит на грани фола, возможно, снисходя к не слишком изысканному вкусу толпы и обыгрывая известные всем социально абсурдные ситуации, как, скажем, наше “непредсказуемое” прошлое или нынешние продажно-бюрократические отношения с властью, то появляется соблазн “игры на понижение”, хлесткого словца, бравурной тирады, эстрадного смехового эффекта, достигаемого без особого смыслового и душевного напряжения. В самом деле — смешно и остроумно, в самом деле — дерзко. Но остается двойственное послевкусие: с одной стороны, легкое, мгновенное усвоение остроты, с другой — нехватка духовного наполнения. К счастью, таких “пограничных” мест в книге немного, и они именно пограничные: от срыва автора спасает его собственный вкус, выстраивая сложную многогранную эстетику романа.
Поляков, без сомнения, знаковая фигура в современном литературном процессе, заслуживающая серьезного исследования. Другое дело — как эти актуальные сегодня тексты будут читаться, скажем, лет через тридцать или пятьдесят, когда то, что сегодня кажется остроумным и важным, станет не совсем понятным нашим потомкам? На мой взгляд, книгам Полякова забвение не грозит: даже утратив ситуативную востребованность, они не потеряют своей художественной ценности — останутся яркие образы, истории запутанных человеческих взаимоотношений и образ автора, мужественно, с улыбкой, преодолевающего обступивший со всех сторон вязкий абсурд существования.