Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2009
Воздух пропитан запахами сохлых солончаков и полыни. Временами легкий ветерок приминает островки ковыля, и степь напоминает колышущееся море. Кажется, все небо выцвело от жары, настолько оно белое.
По дороге мчится одинокая белая “девятка”. За рулем, удобно откинувшись, сидит молодой человек лет двадцати семи. Врываясь через открытое окно, ветер треплет его густые черные кудри.
Салман очень устал, от недосыпания и с похмелья болит голова, но сознание того, что скоро он будет дома, придает сил и поддерживает хорошее настроение. Да, скоро он будет дома, а пока на своих новеньких “Жигулях” рассекает калмыцкие степи.
Едет он из Элисты, где распрощался с Асланом. Тот предлагал остановиться на пару дней в столице Калмыкии, у своего брата, отдохнуть, “отметить, как следует, это дельце”, но Салман отказался. Он торопился домой. Салман улыбнулся, предвкушая, как лихо проедется на собственном авто по родной улице и остановится перед своим домом. А как будет гордиться им младший брат Сайхан! Через недельку-другую можно будет продать “девятку” и купить какую-нибудь иномарку в хорошем состоянии. Салман взял с соседнего сиденья пачку ментоловых сигарет “Кент” и закурил.
Вокруг — знакомый с детства ландшафт.
Лет пятнадцать назад семья Салмана чабановала в этих краях, пока не умер отец. Как-то поздней осенью его застала в степи сильная гроза. Салман хорошо помнит тот день. После полудня вдруг задул порывистый ветер, небо затянуло черными тучами. Стало совсем темно. Началась гроза. Длинные огненные линии полосовали небо, казалось, оно трескается и скоро обрушится на землю. Через некоторое время дождь хлынул целым потоком.
Салман помнит, как волновались бабушка и мама. Бабушка качала колыбель, в
которой лежал Сайхан, и громко читала молитвы. Мама часто выбегала во двор, подолгу стояла, пытаясь разглядеть в темноте возвращающегося отца, расслышать в этом грохоте блеяние овец или лай собаки. Дождь непрерывно барабанил в окна, словно путник, просящийся в дом переждать непогоду; слышался скрип колодезного журавля; из печи доносилось завывание ветра в дымоходной трубе, которое временами переходило в тяжелый душераздирающий стон. Пятилетняя Седа плакала, прижавшись к бабушке.
Отец вернулся поздно. Когда он вошел, с него стекали целые ручьи. Сменив одежду, он долго сидел перед печью и рассказывал, как в грозу овцы разбрелись, а он долго не мог собрать их. Собрав же и погнав их домой, обнаружил, что в наступившей кромешной тьме заблудился. Он чуть было не прошел совсем рядом с кошарой, как вдруг через плотную завесу дождя на какую-то секунду мелькнул огонек керосиновой лампы, подвешенной матерью к окну.
Когда бабушка легла спать, отец посадил сына рядом с собой и спросил, улыбаясь: “Ну что, не жалеешь, что приехал со мной?” “Не жалею, конечно”, — ответил Салман. Он жил тогда у дяди в Чечне, ходил в шестой класс, а на каникулы мальчика привозили к родителям. Этой осенью отец сам приехал в село к началу каникул и забрал сына, словно догадываясь, что жить осталось считанные дни. Он очень любил Салмана… Той злополучной ночью отец очень сильно кашлял. Через несколько дней его не стало…
После смерти отца с ними некоторое время жил дядя, потом они переехали на Кавказ. Семья Салмана поселилась в небольшом доме из трех комнат, построенном отцом. Вскоре умерла бабушка…
Воспоминания из кажущегося теперь таким далеким детства захватили его. Каким счастливым, беззаботным оно было! Как давно он не вспоминал о нем! Вернее, вспоминал, но как-то обрывками, неясно, словно кадры из старой кинохроники. И словно не был он тем жизнерадостным мальчишкой, который любил бегать босиком под дождем, слушать по вечерам при керосиновой лампе бабушкины сказки со всепобеждающими, завоевывающими красавиц героями-юношами, носиться вместе с сестрой за ящерицами, помогать отцу (думал, что помогает, хотя, скорее, путался под ногами) рассыпать корм по деревянным корытам, сидеть с кружкой рядом с матерью, доившей корову, чтобы выпить парного молока (боже, каким вкусным оно тогда было!), — словно это был не он, а кто-то другой. Раньше эти воспоминания не оживляли в нем никаких чувств, не оставляли осадка в душе, лишь вызывали изредка улыбку. Возможно, сейчас на него повлияла близость мест, где прошли самые счастливые дни его детства. Интересно, смог бы он теперь найти в этой степи кошару, дом, в котором они жили? Повинуясь какому-то внезапному порыву, он остановил машину. Трещала голова. Взял банку пива “Белый медведь”, открыл и, в несколько глотков осушив ее, выкинул в окно. Пиво было теплым и отвратительным на вкус. Салман напряг память. Если около Улан-Хола повернуть направо и, проехав километров сорок по грейдеру, свернуть налево, то через полчаса он, возможно, доберется до нужной кошары. Ну что же, решение принято.
Салман посмотрел на часы — десять с минутами. Времени в обрез! Часы дорогие, фирмы “Ролекс” — подарок Рамзана. Рамзан был его товарищем, жили они недалеко друг от друга. Разница в возрасте — Рамзан был года на три старше — не мешала их крепкой дружбе. После армии друг уехал в Саратов и поступил там в какой-то институт. А вот Салмана после школы не приняли в Грозненский университет. Учеником он был хорошим или, как говорили учителя, “въедливым”. После объяснения нового материала засыпал учителей вопросами до тех пор, пока все не становилось понятным. Школу окончил с двумя “четверками” — по химии и физике. Ему прочили большое будущее. Вручая аттестат, директор сказал: “Какую бы профессию ты ни выбрал, я уверен, что станешь хорошим специалистом и настоящим человеком”. Салман провалился на первом же экзамене, вернее, его провалили — не дал “на лапу” кому следует. Он решил дождаться следующего года, а пока заняться чем-нибудь, подработать. Найти работу оказалось нелегко. Приехав в Грозный, присоединился к толпе безработных, целыми днями стоявших на “бирже” в ожидании хоть какого-нибудь заработка. У Салмана не было, конечно, никакой рабочей специальности, и он мог рассчитывать только на то, чтобы кто-то взял его подсобником. Многие из этих людей имели высшее образование, но не могли найти работу по специальности и за последнее время освоили дело каменщика, штукатура или кровельщика. На что здесь мог надеяться Салман?! Что неприятно поразило его, так это то, с каким высокомерием относились к этим несчастным клиенты. Они подкатывали на роскошных иномарках и, приоткрыв дверцу и поставив левую ногу на бордюр, небрежно бросали: “Нужны два каменщика и сварщик!” Предлагали обычно половину цены: знали, что желающие найдутся. Иногда среди рабочих возникал спор из-за выгодного клиента, которого отчаявшиеся люди старались отбить друг у друга. Когда возникла очередная ссора (Салман ходил уже на биржу вторую неделю), он покинул это место, дав себе слово не возвращаться сюда ни за что. Но нужно было что-нибудь предпринять. Мать работала дояркой на ферме, в последние годы зарплату ей не выплачивали. Жили они скромно, если не сказать — бедно. Встречаясь с ровесниками, Салман стал испытывать неловкость из-за своей старой куртки-ветровки, полинявших на коленях джинсовых брюк.
В тот день, возвращаясь с “биржи”, Салман встретил на автовокзале Асланбека, своего дальнего родственника. Он уже давно занимался мелкой коммерцией или, как говорили раньше, спекуляцией, возил товар на перепродажу из соседних регионов. Асланбек предложил ему стать напарником, обещал денег взаймы. Салману всегда претило это занятие, и он отказался.
Вечером, когда они всей семьей сидели за столом, мать устало сказала:
— Не знаю, что и делать. Сахар закончился, муки осталось на день-два. Все пообносились, Седе даже за водой не в чем выйти. На зарплату уже нет никакой надежды… — она тяжело вздохнула.
Он взглянул на изможденное лицо матери, ее потухшие глаза и опустил голову. На второй день он рано утром отправился к Асланбеку.
Прошло несколько лет, Салман неожиданно для себя втянулся в новое дело. Над республикой задули грозовые ветры перемен. Весь народ, словно околдованный, бросив все свои дела, работу, проводил дни и ночи на бесконечных митингах на площадях Грозного. Охрипшие ораторы призывали народ к неповиновению московским властям. Многие, побросав свои семьи, рьяно ринулись в гущу событий, занимая посты, должности, в которых ничего не смыслили. Салману же не было до этого никакого дела. Он стал коммерсантом, справил обновку себе, матери, брату с сестрой. В доме появился достаток.
Асланбек любил веселую жизнь, и часть выручки приятели спускали в барах, ресторанах Баку, Пятигорска, Нальчика. Салман начал курить, пристрастился к алкоголю. Правда, в первое время он отказывался составить компанию Асланбеку, когда тот доставал запасенную бутылку водки или коньяка и заговорщически подмигивал ему. Как-то в Краснодаре остановились они в гостинице. Пошел уже третий месяц, как Салман стал ездить в коммерческие рейсы. После ужина Асланбек спустился вниз. “Прогуляюсь немного”, — произнес он. Прошло более двух часов, как вдруг открылась дверь и вошел Асланбек в сопровождении двух смазливых девчонок.
— А вот и мы! — бодро произнес он, ставя плотно набитую сумочку у журнального столика. — Принимай гостей.
Салман в это время лежал на диване и разгадывал кроссворд.
— Привет, красавчик! Скучаем? — улыбнулась ярко накрашенная худощавая
блондинка.
Салман встал и, стараясь скрыть смущение, сказал:
— Здравствуйте, девушки! Проходите.
— Бек, почему ты оставил его одного? Если бы он был с тобой, тебе не пришлось
долго нас уговаривать, по крайней мере, меня, — кокетливо проговорила вторая девушка, невысокого роста шатенка, и, протянув руку, поздоровалась: — Здравствуйте! Меня зовут Рита. А вас?
— А это наш будущий ученый, надежда науки! — Асланбек уже успел изрядно набраться.
Другую девушку звали Наташей. Она накрывала на стол.
— Прошу всех к столу!
На столике были разложены копчености, хлеб, салаты, шоколадные конфеты, стояли шампанское и коньяк “Наполеон”. Салман чувствовал некоторую скованность, он завидовал Асланбеку, который так непринужденно вел себя, рассказывал смешные истории, анекдоты.
— Девушка спрашивает парня: “Вась, а ты знаешь, о чем я думаю?” “Знаю”, — отвечает парень. “Ну и бессовестный же ты, Вася!” — рассказывая, Асланбек налил подружкам шампанское, себе — коньяк и, придержав бутылку над четвертым стаканом, вопросительно посмотрел на Салмана.
— Нет, я не буду, — сказал Салман и слегка покраснел.
Ему вдруг почему-то стало стыдно перед девушками оттого, что он не пьет.
— Будешь, будешь, я хочу выпить с тобой на брудершафт, — заявила Рита и слегка прижалась к нему бедром. Салмана словно электрический ток пронзил. Он взял протянутую стопку.
— За милых дам! — произнес Асланбек.
— Рита продела руку со стопкой под локоть Салмана, так что локти их оказались
сцепленными, и прошептала на ухо:
— За тебя, солнышко! Пей до дна!
Она видела, что Салман — стеснительный, неопытный, но именно это в сочетании с его густыми черными кудрями, большими глазами притягивало ее к нему.
Выпили. Салман затаил дыхание, прикрыл глаза и тоже выпил. Рита взяла квадратик шоколадной плитки, положила ему в рот и поцеловала:
— Молодец!
По телу прошла теплая волна. На душе стало спокойно и хорошо. “Не такая уж это и плохая штука, оказывается!” — подумал он. Вторая стопка пилась легче. Он чувствовал себя значительно свободнее, хотелось говорить, шутить, а Рита казалась самой прекрасной девушкой на свете. Его рука легла ей на колено. Веселье продолжалось.
Через полчаса Асланбек сказал ему:
— Соседний номер пустует. Я договорился с администратором и ухожу туда, — он подмигнул ему: — Не робей! — и ушел с Наташей.
Так для Салмана приоткрылась новая, неизвестная прежде сторона жизни, и нельзя сказать, что она ему не понравилась,
Началась война. В ходе двух проверок паспортного режима федералы “зачистили” дом Салмана от всего более или менее ценного. Во время второго своего визита они сильно избили Салмана и уже посадили его на бронетранспортер, чтобы увезти, но мольбами матери, а главное — ценою золотых украшений, сбереженных ею для Седы, удалось выкупить сына. После этого случая они уехали в Ингушетию, где прожили до конца войны на съемной квартире. Асланбек же летом девяносто пятого перебрался на Украину. До этого он провел месяц в фильтрационном лагере в Моздоке.
Вот и Улан-Хол. Он почти не изменился за эти годы. Только в памяти Салмана он до сих пор ассоциировался с небольшим светлым городком, а на самом деле оказался заброшенным, неприглядным поселком с маленькими, приземистыми домиками и бараками. Он повернул направо. Асфальтированная дорога сменилась грейдером. Встречные машины попадались уже реже.
Месяца два назад Салман сидел в своей комнате и смотрел телевизор. Шла какая-то неинтересная телеигра, и он вяло следил за ней. Спускались сумерки. Во дворе залаяла собака. Хлопнула входная дверь, кто-то вошел и поздоровался с матерью, хлопотавшей у печки:
— Добрый вечер, Марет! — Салман прислушался: голос был знакомым.
— Живи долго! — ответила мать. — Рамзан, ты ли это?! Да будет твой приход
свободным! Дай-ка я обниму тебя!
— Как поживаете? Как твое здоровье?
— Благодарю Всевышнего, хорошо. Когда ты приехал?
— Несколько часов назад. Салман дома?
— Дома, в своей комнате. Проходи, проходи. Хорошо сделал, что приехал, бедная Совдат истосковалась вся.
Салман встал и быстро направился к выходу встречать гостя. Рамзан… Сколько лет он его не видел! Рамзан вошел, друзья обнялись.
— Какие люди к нам! — Салман чуть отстранился и пригляделся к другу. Тот сильно изменился: раздался в плечах, отрастил усы. Пожалуй, встреться они где-нибудь на улице — и не узнал бы его.
После взаимных приветствий и первых расспросов сели на диван. Салман приглушил звук телевизора. Гость осмотрелся по сторонам:
— Ну, рассказывай, Буквоед, как живешь?
Салман улыбнулся, услышав свое школьное прозвище.
— Да так, нечем похвастаться. Коммерцией занимался, да во время войны федералы все выгребли.
— Коммерцией? Купи-продай, значит. А сейчас что делаешь?
— Да ничего. Бывший напарник — сын Хусейна, Асланбек, помнишь его? — уехал на Украину. А я дома сижу. И денег нет возвращаться к прежнему занятию, да и желания особого, если честно, тоже.
— И каковы планы на будущее?
— Один знакомый обещал устроить на охрану нефтепровода.
Рамзан вынул из внутреннего кармана пиджака бутылку коньяка и предложил: — Спрыснем нашу встречу? Ты как, употребляешь?
— Не откажусь. Я сейчас, — а он вышел на кухню и велел сестре принести ужин в свою комнату.
Скоро вошла Седа, поздоровалась с гостем и поставила перед друзьями небольшой столик. На нем появились сковорода с жареным мясом и картошкой, лепешки, тарелки с нарезанными маринованными огурцами, стаканы, соль, сахар. На полу, рядом со столиком, стоял поднос с двумя чайниками. Справившись, не нужно ли чего еще, Седа удалилась.
— А где Сайхан? Вырос, небось? — спросил Рамзан после того, как выпили первую стопку за встречу.
— Гуляет где-то. Скоро появится.
Они принялись за еду. Несколько минут прошло в молчании.
— Поступать не думаешь? Ты же в школе хорошо учился.
— Посмотрим. После школы пробовал в ЧГУ поступить, на географический — не
получилось. Работа мне нужна, Рамзан. Сестру нужно одеть — хочет в пединститут
поступить, Сайхан в моих обносках ходит. Да и жениться мне пора, пару комнат бы
пристроить.
Опять воцарилось молчание. Выпили еще.
— Знаешь что, — сказал вдруг Рамзан, — поехали со мной в Саратов. Поступишь на заочное отделение — я помогу, устроишься на фирму к моему знакомому. Больших денег не обещаю, но регулярный, причем приличный, заработок будешь иметь.
— Ты это серьезно? — Салман отложил вилку. — Надо подумать.
— А чего тут думать? Ну, устроишься ты здесь на нефтепровод свой, нарвешься на какую-нибудь разборку, пропадешь ни за что: либо застрелишь кого-нибудь, будешь потом всю жизнь от кровников бегать, либо тебя самого пристрелят.
Друзья проговорили далеко за полночь. Они расстались, договорившись, что через пару недель Салман приедет в Саратов. Рамзан уезжал через три дня.
Зрительная память, кажется, не подвела Салмана. На западной окраине поселка Нарын-Худук, на трех установленных вертикально в бетонное основание трубах, висел большой щит. Краска на нем давно облупилась, но все же еще можно разобрать надпись, сделанную большими белыми буквами на фоне красных знамен, полей пшеницы, многоэтажек и буровых вышек: “Народ и партия едины!” Буква “п”, скорее, угадывалась, чем читалась. На земле рядом с щитом валялись обрывки бумаги, пустые жестяные банки, окурки. Здесь остановка. Раньше был еще навес из больших плит, с суженными книзу боковыми стенами, которые и с внутренней, и с внешней стороны украшала цветная мозаика: внутри изображены три девушки, красавицы протягивали путнику каравай хлеба, а снаружи — лихо гарцевали всадники на длинноногих скакунах, один — с винтовкой и в буденовке, другой — с шашкой и в кубанке с красной полосой наискось. Теперь навеса уже нет.
От грейдера сворачивала неширокая дорога в две колеи. Салман вспомнил, как в детстве отец привез его на подводе в поселок на день рождения. Они зашли в единственный продуктовый магазин и накупили всяких сладостей: шоколадных конфет “Тузик”, карамельных подушечек, пряников, печенья, несколько бутылок лимонада. В соседнем магазине отец купил ему красные сандалии и матросскую бескозырку с двумя длинными лентами и надписью “Моряк”. Салману казалось тогда, что он стал обладателем самого большого в мире клада. А мама в тот вечер испекла большой торт. Теперь он понимает, насколько хлопотно было им организовывать для него этот праздник. Подпаска с ними тогда не было, и отец послал пасти отару мать. А сам отправился с ним на подводе — это за двадцать пять-то километров! — чтобы доставить ему удовольствие. Салман вспомнил вдруг, что уже несколько лет не был на могиле отца. Правда, мать ходит туда каждую пятницу, а он…
Для него же главным мерилом счастья, смысла жизни стали деньги. Да, деньги.
“Но виноват ли я? Ведь если у тебя нет денег, если ты бедно одет, тебя и за равного никто не считает”. — “Кто не считает? Кто? Сыновья Юнуса, бывшего председателя колхоза, который распродал в соседних районах оставшиеся на ферме сорок семь голов скота, списав их на войну, а сам даже зарплаты колхозникам не выплатил? Семья Исаевых, разбогатевшая на продаже гуманитарной помощи? Или этот скряга Беслан, отстроивший двухэтажный дом на деньги своей жены-спекулянтки, об амурных похождениях которой в Баку не рассказывает только ленивый? Много ты теряешь, если они не считают тебя за равного?” — “А что делать, если даже для поступления в вуз нужны деньги, а не твои знания?” — “Твой отец имел три класса образования и, несмотря на это, был уважаемым человеком. Все, кто знал его, до сих пор очень тепло отзываются о нем”. — “Тогда время было другое. Между бедными и богатыми не было такого большого разрыва”. — “Время всегда одно и то же. Оно не меняется. Только такие, как ты, накладывают на него свой грязный отпечаток”. Салман сильно потер левой рукой лоб и виски. Перепил он вчера.
В Саратов Салман приехал через месяц. Рамзан встретил его. Он жил недалеко от набережной Волги, у медсестры Марины Тарасовой. С хозяйкой они встретились в прихожей — она собиралась на работу и стояла перед зеркалом, поправляя светлые волосы. Это была молодая женщина лет тридцати, довольно приятной внешности.
— Это мой двоюродный брат, Салман, я тебе рассказывал, — представил гостя
Рамзан. — А это Марина, моя жена.
— Очень приятно, — улыбнулась Марина. — Проходите, а мне нужно идти на дежурство, извините. Ромик, в холодильнике суп, котлеты, разогреешь, — она ушла.
Салман с дороги захотел принять душ и прошел в ванную. Когда вернулся,
стол был накрыт.
— Садись. Наверное, с дороги разыгрался аппетит. Ну как там, на Кавказе, жарко? Был он сегодня какой-то взвинченный, часто и беспричинно смеялся. Салман даже подумал, что тот уже жалеет о своем приглашении и теперь с его стороны последует нечто вроде: “Ты знаешь, я старался, но ничего не вышло ни с учебой, ни с работой. Придется пока подождать”. Но, словно угадав его беспокойство, Рамзан вдруг сказал:
— Ты очень кстати приехал. Есть одно дело, — очень прибыльное и верное.
Дорога стала холмистой. Он взял кассету и вставил в сверкающий никелем магнитофон. Аппарат тихо зажужжал и, втянув в себя кассету, щелкнул. Из колонок полилась музыка.
На другой день они отправились в ресторан “Волга”. Туда должны были прибыть Аслан и Ислам, с которыми Рамзан договорился по телефону. Нужно было ввести их в курс дела и обсудить детали.
Первым подъехал Аслан и, поздоровавшись, сел. Скоро к ним присоединился Ислам. После обеда Рамзан приступил к делу, ради которого собрал их:
— Вот что, ребята, появилась возможность заработать. В соседнем городе живет мой сослуживец Сергей. Работает в местном ОМОНе. В армии я пару раз выручал его. В общем, на него можно положиться. Так вот, он нашел нам работенку. Есть у них там бизнесмен один, ворочает миллионами, ломает голову, не зная, что с ними делать. Мы поможем ему в решении этой задачи. Каким образом? — он распечатал новую бутылку вина и разлил его по трем бокалам. — Ислам не пил. — У этого Соловьева — его зовут Андрей — есть сын, единственный и конечно же любимый, ему что-то около шести лет. Каждое утро его отвозят в садик, так как его родители — люди очень занятые. Их шофер — кореш Сереги и…
— Извини, Рамзан, что перебиваю, — привстал Ислам. — Я все понял, но не буду
участвовать в этом.
— Подожди, Ислам. Дай я договорю. Дело безопасное и надежное.
— Нет, не в этом причина. В таких делах, — заявил Ислам, — я вам не товарищ. Да и вам не советую.
— Это в каких же “таких делах” и чего ты нам не советуешь?
— Делах, порочащих честь чеченца, не достойных поведения мусульманина и
мужчины, — спокойно ответил Ислам.
— О чем ты говоришь, Ислам?! Это же русский, а что они с нашими во время войны творили, забыл?..
— А в чем виноваты этот мальчик и его родители?
— Да ты пойми, мы не собираемся никого убивать. Поверь мне, они заработали свое состояние отнюдь не праведным путем. Мы просто облегчим его на пару сотен тысяч баксов. Да родители этого мальчика их нам на блюдечке…
— Нет, я…
— Постойте, — прервал пререкания Аслан. На их голоса на повышенных тонах уже оглядывались посетители за соседними столиками. — Рамзан, зачем уговаривать человека, если у него к этому делу не лежит душа?
— Если вам в чем другом понадобится моя помощь, вы знаете, где меня найти. А сейчас я пойду. Спасибо за угощение.
— Ну что же, — вздохнул Рамзан. — Извини, Ислам. Будем считать, что этого
разговора у нас не было.
Ислам ушел. За столом воцарилось молчание.
— Чертов дурак! — в сердцах выругался Рамзан.
— Если нам нужен еще один человек, давай возьмем Арама. Ну, того армянина, что держит крышу над ларьками у железнодорожного вокзала, — предложил Аслан.
— Ладно, посмотрим, — Рамзан взял со стола полный бокал. — За успех нашего дела и за настоящих мужчин!
Через два дня они сидели у Сергея. Он оказался крупным детиной с короткими рыжими волосами и почти бесцветными глазами. Одетый в голубые джинсовые брюки и светлую футболку, он более походил на спортсмена, чем на омоновца. Сергей играл роль радушного хозяина, предлагая отведать то или иное блюдо, разливая холодную водку из большого запотевшего графина. С увлечением рассказывал разные истории из армейской жизни, в которых они с Рамзаном выглядели настоящими киногероями. Слушая его разглагольствования, Салман, однако, понимал, что вовсе не дружеские чувства к Рамзану заставили Сергея пригласить их на эту операцию. Здесь крылось что-то другое. Но что? Неужели здесь, на месте, у офицера милиции не нашлось исполнителей? “Наверное, хочет навести подозрение на местных чеченцев”, — решил он. В общем-то Салман был прав, но не знал и не мог знать следующего: недавно один из местных криминальных авторитетов по прозвищу Боров, которому группа бизнесменов-кавказцев отказалась регулярно выплачивать долю, недвусмысленно намекнул Сергею, что будет “очень благодарен”, если ОМОН окажет содействие (разумеется, негласное) в наказании строптивых. Серега решил выжать из данной ситуации все, что возможно. Служба в органах не приносила того быстрого и легкого обогащения, к которому он стремился всю жизнь. Недавно у него возникла идея похитить сына местного предпринимателя Соловьева, но окончательно план еще не сформировался. Тут он вспомнил Рамзана, с которым и после армии несколько раз пересекались дороги. Сергей знал, что этот “чех”, как и он, готов ради денег на все. “Таким образом, я поймаю двух довольно жирных зайцев, — думал он. — Во-первых, выкуп за этого сопляка — а я потребую себе половину доли, во-вторых, удастся, воспользовавшись благоприятным моментом, довольно основательно потрясти этих ненавистных кавказцев и, наконец, Боров отвалит мне солидный куш”, — Сергей был очень доволен собой.
Дорога петляла по степи, изредка пересекаясь с другой. Салман боялся ошибиться в выборе правильного пути, когда от дороги в сторону вдруг убегала новая, рыжеватая от песка, нить. Въехав на очередной холм, он увидел вдали овец, их было немного — голов около тридцати. Скоро он заметил и пастухов — мальчишку лет девяти и девочку чуть постарше. Они, как он сразу понял, пасли “хурду” — так назывались больные, хилые, хромые овцы, которые выделялись из отары и паслись отдельно.
Мальчик, прикрыв от солнца ладонью глаза, всматривался в приближающуюся машину. Был он в серых брюках и светлой рубашке в черную полоску с короткими рукавами. Девочка стояла на вершине холма.
Машина свернула с дороги, подъехала к мальчику и остановилась. Услышав шум двигателя, овцы перестали пастись, сбились в кучу и, как по команде, повернули головы в сторону машины.
Салман заглушил двигатель и открыл дверцу:
— Эй, пацан, подойди!
Мальчик остановился в нескольких шагах:
— Здравствуйте!
— Здорово! Кошара далеко?
— Нет, вон за теми холмами, — показал мальчик рукой.
— У тебя водички нет с собой? Горло пересохло.
— Есть, — он крикнул девочке по-чеченски: — Марем! Принеси воды!
— Ты чеченец?!
— Да, — мальчик обрадовался так, будто встретил родственника. — А ты к нам едешь?
— Да, до кошары. Нужно долить в радиатор воду, — почему-то соврал он. — Как тебя зовут?
— Али. А тебя?
— Меня Салманом. Родители дома?
— Если хочешь, сестра поедет с тобой. Я бы сам поехал, но не хочу ее оставлять
одну — она боится пауков и змей, а их здесь много,— словно извиняясь, пояснил он.
— А ты не боишься?
— Нет, — он улыбнулся. Вопрос ему показался явно смешным.
— И не боишься, что я украду твою сестру?
— Нет, конечно. Ты же чеченец! — так искренне и серьезно ответил Али, что
Салману стало стыдно за свою шутку.
Тем временем подошла Марем и, поздоровавшись, протянула небольшой синий термос. Салман с наслаждением напился холодной колодезной воды, омыл лицо и поблагодарил девочку.
— Магнитофон работает? — поинтересовался Али, заметив в салоне зеленовато-желтые огоньки аппарата. — Включи ненадолго, если не спешишь! — попросил он.
— Конечно, сейчас, — Салман взял из бардачка несколько кассет. — Тебе какую
поставить?
— Чеченские есть?
— Чеченских, к сожалению, нет, — смутился вдруг Салман и, выбрав кассету,
вставил ее в “Пионер”.
Из мощных колонок полилась мелодия:
“Моя машина еле дышит,
А я на ней к тебе спешу”, —
пел Кай Метов.
— Мне наши песни нравятся, — Али был разочарован. — Только у нас на “точке”
света нет.
Марем пошла подогнать отбившуюся овцу. Салмана вдруг охватили покой и умиротворение. Захотелось подольше остаться с этими юными чабанами, поговорить с Али.
— Ну и как тебе здесь, не скучно? — Салман закурил.
— Нет. Отец в свободное время рассказывает всякие интересные истории. Он читает много книг, а потом нам пересказывает. Мама иногда на гармошке играет, поет она очень хорошо.
У Салмана запершило в горле. Он вспомнил, что отец тоже часто по вечерам рассказывал истории о знаменитых людях прошлого, об их храбрости, благородстве. Особенно запомнился Салману рассказ про абрека Зелимхана Харачоевского. Салман тогда засыпал его вопросами. Ответив на них, отец сказал: “Ты еще маленький, многого не понимаешь. Запомни: быть всегда честным даже перед самим собой, быть благородным очень трудно. Мир легко обманывает человека, заставляет забыть о своих корнях, долге. Ты умный и любознательный мальчик. Я надеюсь, что мне никогда не придется краснеть за тебя”.
— А еще, когда бывает время, я рисую, — горделиво заявил Али и засмущался. Затем достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги и протянул. — Это я перед твоим приездом нарисовал.
Салман взял листок и развернул его: на выполненном карандашом рисунке была изображена улыбающаяся девочка, которая гладила ягненка. Он поразился, насколько черты лица этой девочки напоминали Марем.
— Нравится? Возьми себе на память, — сказал Али и крикнул сестре. — Марем, иди сюда скорее. Я сам соберу их. А ты поедешь с ним к нам домой.
Салман взял с заднего сиденья машины костюм, достал из внутреннего кармана увесистую пачку денег, выбрал из нее стодолларовую купюру и протянул Али:
— Возьми. Купишь чего-нибудь. Али отступил назад:
— Зачем? Не возьму я.
— Бери, а я поеду.
— Ты же воду хотел долить в радиатор. Кроме того, поешь, отдохнешь, а потом
поедешь.
Салман встал, подошел к нему, взял за локоть и вложил купюру в его карман:
— Считай, что я покупаю твой рисунок. Ты хорошо рисуешь. А радиатор…
радиатор потерпит, ничего страшного, — он повернулся и, не оглядываясь, сел в машину.
Видеть дом, в котором прошли последние дни отца, тем более войти в него, было сейчас выше его сил. Ему представилось, с какой укоризной, словно живой, словно в нем осталась жить частица души отца, будет встречать его их бывший домик. Хотя, возможно, вместо двухкомнатной мазанки там отстроен новый дом.
Операция по захвату в заложники мальчика прошла гладко. Через час после похищения Сергей позвонил его отцу и, изменив голос, с явным кавказским акцентом сообщил, что Павлик у них. Он потребовал принести в условленное место четыреста тысяч долларов и пригрозил, что если тот сообщит о похищении властям, то получит сына по частям.
Мальчик был болезненный, тщедушный. Нужно было записать на кассету его обращение к отцу с просьбой быстрее освободить его. Павлик был запуган. Он с ужасом в глазах смотрел на своих похитителей и не понимал, чего они от него хотят. Тогда Рамзан стал хлестать его по щекам, а Арам достал складной нож и раскрыл, чтобы заставить Павлика плакать и просить о пощаде. Салман сидел у включенного на запись магнитофона.
Через несколько дней выкуп был заплачен. Сергей заплатил их долю и велел срочно покинуть город. Хотя Соловьевы и не обращались в милицию, слухи об этом происшествии быстро распространились по городу и области, чему способствовал и сам Сергей. Появились требования к властям выдворить кавказцев. На рынке было избито несколько человек, а однажды ночью неизвестные подожгли два магазина, принадлежавшие выходцам с Кавказа. В результате нескольких рейдов омоновцы задержали более ста человек. “Теперь-то я разберусь с этими “черными”, — довольно потирал руки Сергей.
Прошло два месяца. Салман наслаждался жизнью. Он продал “девятку” и приобрел подержанный “Мерседес”. Купил в дом кое-какую обстановку. . Однажды Сайхан пришел со школы хмурый.
— Ты чего нос повесил? Не обидел кто? — спросила мать.
— Нет, — буркнул в ответ Сайхан.
— Его девушка разлюбила, — засмеялся Салман.
— Никто меня не разлюбил! — включив телевизор, Сайхан сел.
— Ах, не разлюбила! И как же ее зовут? — Сайхан хранил молчание.
— Должен же я знать, как зовут мою будущую сноху, — продолжал подтрунивать над братом Салман.
— Отстань от меня! — вскочил Сайхан.
— Ты чего разорался? Можешь объяснить, что случилось-то?
— Махмуд из нашего класса говорит, что мы купили машину на ворованные деньги! При всем классе сказал, — насупился Сайхан.
— Не болтай, чего не знаешь! — закричал на него брат. — А Махмуда твоего нужно было вздуть!
— Не кричи на него, — сказала мать. — А ты не огрызайся. И не слушай всякие
сплетни. Он просто завидует тебе. У родителей этого Махмуда, кроме захудалого ишака, никакого транспорта в хозяйстве никогда не было, вот его зависть и заела.
Салман вышел. Этот разговор оставил в его душе неприятный осадок. Пришел Руслан, бывший одноклассник, и пригласил вечером на день рождения.
— Хозяйка уехала погостить к родителям, так что дома никого нет. Посидим, развеемся немного.
Салман чуть опоздал и, когда он появился, веселье было в разгаре. За накрытым столом сидели трое молодых людей, его ровесники. Он положил подарок — рубашку и мужской парфюмерный набор — на тумбочку и сел рядом с Русланом. Ему, как “штрафнику”, налили полный стакан водки. Поздравив именинника приличествующими случаю словами, Салман быстро опорожнил стакан и принялся за жареное мясо.
— В выпивке нужно знать меру, — сказал Руслан, разливая по стаканам водку. — А то можно выпить меньше.
Тосты звучали один за другим. Салман опьянел, ему стало жарко. Он долго шарил по карманам в поисках носового платка и, нащупав какой-то листок бумаги, вытащил его. Развернул и долго не мог понять, откуда у него это. На листке была нарисована девочка, которая гладила ягненка. И вдруг он вспомнил жаркий день в степи, юных чабанов. Забыв про платок, он долго смотрел на рисунок. Девочка улыбалась. Сидящие за столом были заняты разговором.
— Что это? — протянул руку Руслан.
Салман сложил лист бумаги и поспешно вложил его в карман.
— Руслан, помнишь, в седьмом классе мы ходили на экскурсию? — тихо спросил он.
— На экскурсию? — Руслан наморщил лоб. — Ну, помню.
— Помнишь, мы встретили старого Сурхо — его лошадь увязла, не могла вытянуть из грязи бричку с дровами? Мы были далеко, он нас не видел, и мы могли идти своей дорогой.
— Конечно, помню. Ребята из нашего класса отпускали еще всякие шутки в адрес Сурхо, ведь этот старик был придурковатый. Нашел о чем вспоминать!
— Но мы с тобой подошли к нему и помогли вытянуть бричку. Какими хорошими
мы тогда были, правда?
— Очень хорошими были, — не понял Руслан, — вымазались в грязи, как свиньи. Мы с тобой на экскурсию тогда не пошли, вернулись домой: было неудобно показываться перед девчонками в таком виде.
— Если тогда вымазались, как свиньи, то теперь нализались, как свиньи, — тихо
проговорил Салман.
— Что? — не расслышал Руслан. — Да что с тобой? Пей, ешь, веселись! У меня сегодня день рождения!
На Салмана напала словоохотливость. Ему хотелось углубиться в воспоминания, чтобы доказать себе, что в своей жизни он совершал и хорошие поступки. Что когда-то и он был таким чистым, как встреченный им в степи Али. Но даже пьяный, он сознавал, что его здесь никто не поймет, пожалуй, даже засмеют.
Он вышел во двор. Моросило. Под навесом тускло горела лампочка. Изморось
постепенно переходила в дождь. Легкие порывы ветра задували холодные капли дождя в лицо Салмана, и они катились по щекам, смешиваясь со слезами. Как он еще молод, но как много ошибок успел совершить! Ничем и никогда ему уже не очистить свою запятнанную душу. А впереди… Что впереди? Впереди — пустота! И груз тяжелых воспоминаний, который он должен нести до конца дней своих. Он прошел в дальний угол двора и сел на мокрый пень. Закрыл лицо руками и опустил голову на колени. Плечи его тряслись от рыданий. Скоро начался настоящий ливень. Под его тяжелыми каплями шуршала листва.