Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2008
Публикуется при поддержке фонда “Русский мир”.
I
Впервые Муртуз обратил внимание на быстротечность времени в начале третьего тысячелетия. Произошло это в новой квартире, купленной специально для дневного отдыха. (Конечно, иногда он использовал ее и по ночам, но для других целей.)
Мысли об убыстряющемся беге времени не очень огорчали Муртуза — удовольствия, которые продолжала приносить жизнь, вполне компенсировали двадцатикилограммовую прибавку в весе, легкую ломоту в суставах и еще кое-какие неудобства, легко устраняемые зарубежными пилюлями.
Потеряв родителей и жену, Муртуз понял, что надо стараться не упустить то, что дарит жизнь здоровому холостому мужчине, умеющему зарабатывать деньги. Смерть же, трижды посетившую его дом, он стал воспринимать как рубеж, к которому полагается прийти, выполнив все намеченные планы.
В щель между белыми металлическими жалюзи и стеной проникал мягкий свет угасающего сентябрьского дня. Приятно утопая в водяном матрасе широкой голландской кровати, Муртуз наблюдал, как узкий луч солнца подбирается к портрету матери, висевшему перед ним на стене, — еле заметная улыбка, не сходившая с ее лица до последних минут жизни, напомнила шутливый совет, который мать дала ему за несколько дней до смерти: “Муртуз, сынок, никогда не спи один. Вдруг проснешься ночью и испугаешься”. Рано овдовевшая мать позволяла себе с ним почти мужскую откровенность.
Отец умер зимой 1953 года. К стыду своему, Муртуз пережил его смерть легче, чем смерть Сталина двумя месяцами позднее. Только повзрослев, Муртуз нашел этому объяснение: в его детской жизни Сталин занимал гораздо больше места, чем отец, приходивший домой, когда Муртуз уже спал, и уходивший в свой буфет в ресторане “Новая Европа” до возвращения Муртуза из школы.
Буфет работал без выходных. В небольшой зале с засиженной мухами хрустальной люстрой было дымно. Люди пили стоя, сбившись в кучки у трех высоких столов. Мать и Муртуз пробирались к буфетной стойке, отец, сверкнув золотыми зубами в улыбке, гладил Муртуза по голове и вручал матери плоский прямоугольный газетный сверток с деньгами.
Летом они отдыхали в горном селе под Исмаилами; отец приезжал ненадолго, но успел научить Муртуза ездить на лошади, разделывать барана и жарить шашлык. Умер он неожиданно. В мечети его торопливо обмыли и завернули в кусок белой
ткани — отец был членом партии, и обряд был проведен тайно.
Мать второй раз замуж не вышла, но они ни в чем не нуждались — отец оставил им достаточно денег. После окончания музыкального училища Муртуз дальше учиться не захотел и два года играл на кларнете в военном оркестре Дома офицеров — отслужив положенный армейский срок, он сменил профессию и открыл маленькую мясную лавку на проспекте Кирова. Мать была недовольна — она мечтала иметь сына-музыканта, но через три года, когда Муртуз стал заведующим продмага на Кривой, утешилась — она была мудрым человеком, когда все оплакивали Сталина, обняла опухшего от слез Муртуза и, как бы между прочим, сказала:
— Ты не очень переживай, сынок. Дай бог всем дожить до такого возраста. Твой отец, мир его праху, и до пятидесяти не дотянул.
Муртуз еле сдержался, чтобы не возразить ей — как можно сравнивать обыкновенного буфетчика с великим вождем! Мать уловила его состояние и, будто поддразнивая, спросила:
— Скажи мне, сынок, если советская власть такая уж хорошая, то почему ее не установили у себя англичане, французы? Разве они глупее русских?
Муртуз не знал, как возразить, но сильно обиделся — он тогда очень хотел вступить в комсомол и для этого прибавил почти год к своему возрасту.
Луч садящегося солнца сместился по стене дальше, и портрет матери ушел в тень. Муртуз вздохнул, не надевая тапочек, прошлепал по новенькому ламинатному паркету к балкону и, поглядывая на улицу, неторопливо, с удовольствием полил цветы. Отсюда, сверху, хорошо был виден его магазин: безостановочно входили и выходили покупатели, из двух “Газелей” разгружали новый товар.
Муртуз сделал глубокий вдох и несколько раз развел и свел руки перед грудью. В молодые годы он немного занимался боксом и на всю жизнь сохранил привычку каждый день тратить полчаса на разминку со скакалкой, приседаниями, боем с “тенью”. Но занимался этим не по утрам, когда организм еще не совсем проснулся, а с четырех до шести вечера и, чтобы не надо было далеко ехать, приобрел эту квартиру в доме напротив магазина.
II
Пухлогубая продавщица Наиля проскользнула в дверь и встала перед столом. Сообщение о проблемах, возникших в налоговой инспекции, ее не удивило — к ежедневной необходимости так или иначе уклоняться от государственных поборов продавщицы давно привыкли. Но, услышав, что Муртуз вряд ли сможет замять дело с помощью денег, она насторожилась. Короткий взгляд исподлобья — убедившись в правильности своей догадки, Наиля уставилась ничего не выражающими кошачьими глазами в письменный прибор на столе.
Муртуз знал ее с шестнадцати лет, но, когда спустя годы она нанялась продавщицей в его магазин, пришлось установить с ней деловые отношения, без каких-либо намеков на близость в прошлом. Какое-то время Наилю задевало, что Муртуз не выделяет ее среди других продавщиц; но, выйдя замуж, успокоилась.
Муртуз встал из-за стола — приятный запах этого приблизившегося вплотную мускулистого тела напомнил Наиле о кое-каких подробностях их отношений, которые потом ни разу не повторились ни с одним другим мужчиной.
— Девочка, — кончиками пальцев Муртуз коснулся ее подбородка, — ты должна мне помочь.
— Что я должна сделать?
Он рассмеялся и ласково погладил ее гладко причесанную голову. Никогда раньше он не обращал внимания на ее уши, сейчас же из-за новой прически они открылись и показались ему большими.
— То, чего не могу сделать я. Вечером поедем ко мне на дачу.
— Сегодня у меня не получится.
Сходящиеся на переносице брови Муртуза удивленно шевельнулись; он вернулся к столу. Продолжая хмуриться, он отметил про себя, что в целом Наиля выглядит неплохо, но надо распустить ей волосы и прикрыть уши.
— А на завтра нельзя отложить? — спросила Наиля, чтобы не создалось ощущения, что она хочет увильнуть от его предложения.
— Нет. Я договорился на сегодня, — Муртуз стал перебирать какие-то бумаги на столе, давая понять, что разговор окончен. Наиля, вздохнув, уточнила, к которому часу надо быть готовой, и выскользнула из кабинета так же бесшумно, как и вошла.
III
Желание присоединить к своему магазину помещение соседней библиотеки всколыхнуло налаженную жизнь Муртуза — как от камня, упавшего на гладкую поверхность воды, в ней один за другим возникли расходящиеся круги последствий.
Вчера он повздорил с мужем своей старой приятельницы Вики и чуть не испортил добрые отношения, начавшиеся двадцать лет назад; Муртуз хорошо помнил, как это произошло: набрав в магазине две коробки дефицитных продуктов, Вика попросила подвезти ее, видимо, рассчитывала, что муж на работе, но по случаю ее дня рождения любящий супруг оказался дома.
На следующий же день Муртуз попытался убедить Вику, что теперь, после того как он познакомился с ее мужем, было бы правильно прервать их любовные отношения. Но она категорически не согласилась: разве все годы их близости он не знал, что у нее есть муж? Почему же он раньше не придавал этому значения? И разве в тот день, когда она случайно вошла в мясную лавку на проспекте Кирова, их знакомство не началось с его уверений, что он знает ее мужа?! Но ведь это не помешало ему уже через несколько минут пригласить ее в складское помещение, чтобы выбрать кусок мяса получше, и там, несмотря на ее сопротивление, изнасиловать. (Она, опираясь руками на груду замороженной баранины, всячески мешала ему достичь цели. Но потом, когда он все же добился своего, долго не могла успокоиться — из-за запаха мяса, как ему тогда показалось. В дальнейшем выяснилось, что она ведет себя так же даже в розовых кустах Мардакянского питомника, куда они как-то заехали за цветами по дороге в аэропорт.)
Все же ему тогда удалось убедить Вику; и с тех пор два десятилетия он посещал их дом на правах друга семьи.
Мужа Вики он действительно знал задолго до знакомства с ней; будучи младше на пять-шесть лет, Муртуз не раз с завистливым восхищением наблюдал за ним и его друзьями на студенческих вечерах в Индустриальном, Политехническом и других институтах в окружении лучших девушек города. Все они имели прозвища, мужа Вики почему-то называли Другом; видимо, был хорошим товарищем. В семьдесят втором по городу поползли слухи, что его отец, ректор Индустриального института, умер в объятиях соседки, живущей этажом ниже, — не выдержало сердце. Тогда же, в течение сорока дней, в каждый четверг будущий муж Вики закупал у Муртуза мясо на проведение поминок…
Пока муж на кухне заваривал чай, Вика вдруг задала вопрос, который, оказывается, волновал ее все годы их знакомства: как мог Муртуз наброситься на нее тогда, сразу же, как она вошла в магазин? Он что, не понимал, чем рискует? Неужели настолько потерял над собой контроль? Или что-то другое придало ему уверенности, что с ней можно не церемониться?
Муртуза и самого удивляло собственное поведение в тот день; ни раньше, ни потом ничего похожего с ним не случалось. Уже затеяв с Викой роман, тянувшийся восемь лет, он время от времени холодел от ужаса, представляя, что бы произошло, если бы она заявила на него. Мать не вынесла бы такого позора. А дети?! Старшему тогда было шесть, а дочке — три. Как бы он посмотрел им в глаза, выйдя из тюрьмы? Никогда, даже повзрослев, они не поняли бы его и не простили.
В тот день он, как всегда, стоял за прилавком между двумя висящими на крюках разделанными бараньими тушами. Проходя мимо, она заглянула внутрь магазина. Взгляды их встретились. Сделав очередной шаг, она исчезла, но через мгновение появилась в дверном проеме снова, и у него остановилось дыхание. Войдя в магазин, женщина, которую он восхищенно разглядывал, подошла к прилавку. Пока она осматривала мясо, висевшее на крючьях, Муртуз выдохнул забытый в груди воздух и, глупо улыбаясь, сообщил красивой покупательнице, что знает ее мужа.
Два пальца с острыми коготками, похожими на щипчики, ухватили с большого эмалированного подноса кусочек мяса. Широко разомкнулись ярко накрашенные губы, и, как живой, приподнялся навстречу мясу розовый язычок, открыв темную манящую глубину ее глотки.
— Обожаю сырое мясо, — женщина остановила взгляд на груди Муртуза, покрытой капельками пота после разделки баранов, и облизнулась; опять он увидел вертлявую розовую зверушку — ее язык.
— Это — все ваше мясо? Или есть что-то получше? — взгляд ее словно прилип к его груди, где с трудом сходились борта белого халата, покрытого свежими пятнами крови; одновременно она странно переминалась с ноги на ногу, словно между ними что-то вдруг напомнило о себе, мешая стоять спокойно.
— Есть, конечно. Могу показать, — он с готовностью откинул прилавок. — Проходите.
Она молча пошла за ним в склад, и здесь он на нее молча набросился.
И все сошло с рук; на зависть многим она стала его любовницей. В течение восьми лет несколько раз в неделю одним и тем же маршрутом мимо памятника Низами, мимо музея имени этого же поэта она шла к нему в магазин, и все, кто ее видел, знали, зачем невестка одного из самых авторитетных людей города идет в лавку мясника Муртуза…
Отвечая на неожиданный вопрос Вики, Муртуз свою напористость в день знакомства объяснил ее сводящей с ума сексуальностью. В ответ Вика благодарно коснулась его руки и сообщила, что до сих пор остается единственной женщиной в жизни своего мужа — он был девственником, когда они поженились, и с тех пор ни разу ей не изменил. Муртузу показалось несправедливым, что нормальный в общем-то мужик хранит верность женщине, способной отдаться первому встречному, но вслух своего мнения не высказал.
Вернувшийся из кухни хозяин дома разлил чай по стаканам и с легкой усмешкой посмотрел на Муртуза, как бы приглашая его начать разговор. (Конечно же он догадывался, с какой просьбой пришел к ним Муртуз. Задумав расширить свой магазин, Муртуз сразу же рассказал о своих планах Вике, и, несомненно, она тогда же ввела мужа в курс дела.)
Пришлось еще раз рассказать о своей проблеме во всех подробностях: поначалу все шло хорошо, эксперты по приватизации оценили помещение библиотеки в треть реальной цены и с согласия Министерства культуры библиотеку включили в список приватизируемых государственных объектов. Муртуз заплатил то, что полагалось (и официально и, как говорится, под столом), и даже заказал проект перестройки помещения. Но вдруг брат мужа Вики, год назад назначенный заместителем министра, своим приказом отменил согласие министерства на приватизацию. Чиновники, с которыми имел дело Муртуз, объяснили, что приказ вынужденный — какие-то книголюбы встали на защиту библиотеки.
— От меня-то что ты хочешь? — спросил муж Вики. — Чтобы я попросил брата наплевать на общественное мнение?
Муртуз объяснил, что в эту библиотеку давно никто не ходит; библиотекарша, которой восемьдесят лет, сама жаловалась ему, что книги практически перестали читать из-за того, что больше половины их на русском. Оставшаяся же часть — на кириллице, а страна перешла на латинский алфавит.
— Даже если так… Тебе что — мало той площади, которую ты уже имеешь? У тебя же огромный магазин — весь первый этаж дома.
— Кроме последнего подъезда, — уточнил Муртуз, — там библиотека.
— И это не дает тебе покоя. Обязательно надо захватить все до конца?
Не первый раз в жизни Муртуза поражала способность людей осуждать что-то или кого-то, не вникая в суть дела.
— Если это не сделаю я, то библиотеку приватизирует кто-то другой. Раньше–позже, это обязательно произойдет — идет повальная приватизация. Так лучше я открою при магазине зал полуфабрикатов и кафе, а заместитель министра получит за это то, что рано или поздно все равно будет заплачено кому-то другому.
Муж Вики высокомерно задрал подбородок.
— Уж не предполагаешь ли ты дать моему брату взятку? — Его обычная ироническая манера говорить вдруг приобрела какую-то мерзкую, ехидную интонацию.
— Нет, — возразил Муртуз, хотя именно это и имел в виду. — Речь идет об элементарной благодарности… в любой удобной форме.
— Взятка остается взяткой, даже если ее выплачивают борзыми щенками, — это было сказано по-русски, и обращался он больше к Вике, чем к Муртузу.
— Да брось ты, — пренебрежительно отмахнулась она. — Надоело. Одно и то же талдычите, и ты, и твои друзья.
— Наших бизнесменов, кроме денег, ничего не волнует. — Не замечая оскорбительного поведения жены, муж Вики сохранял на лице насмешливое выражение.
— А что их должно волновать?
— То, что все вокруг рушится: образование, здравоохранение, наука, искусство.
— А что они могут сделать?
— Дореволюционные меценаты, Тагиев, Асадуллаев, Мухтаров и другие таких вопросов себе не задавали.
— Знаешь, сколько у них денег было?!
— И с его деньгами много хорошего можно сделать. А он тратит их на то, чтобы закрыть библиотеку.
— Ее все равно закроют! — Вике было не важно, прав муж или нет, — главное было заткнуть ему рот. — И вообще позвони лучше Васифу и выясни, в чем дело.
Муж не осмелился ей возразить и покорно отправился звонить брату, а Вика налила Муртузу свежего чаю.
Унижая весь вечер мужа, эта женщина еще раз подтвердила давно известную Муртузу истину: женщина занимает столько жизненного пространства, сколько позволяет живущий с ней мужчина. Кому-то удается загнать ее в бутылку, но у большинства это не получается, и тогда в бутылке оказывается он сам, как это произошло с мужем Вики.
Наконец он вернулся и, не скрывая удовлетворения, сообщил, что за библиотеку вступился человек, с мнением которого не посчитаться невозможно. И назвал фамилию. Любому бакинцу она была известна — Герой Советского Союза, ученый с мировым именем, этот человек был один из тех немногих, к кому сохранилось общее уважение и после того, как рухнула советская власть.
— Придется тебе отказаться от своей затеи, — подвел итог разговору муж
Вики. — Слава богу, остались еще в этой стране достойные люди.
— Ну что же, подождем, — Муртуз дал понять, что полученная информация его не очень огорчила и он готов переждать, пока ситуация переменится в лучшую сторону.
— Молодец, — насмешливо одобрил его муж Вики, — удар держишь хорошо. Сколько ты вбухал в эту затею?
— Деньги не пропадут. Больше месяца эта библиотека не продержится. — Муртуз говорил уверенно, не сомневаясь в том, что своего добьется.
И тут произошло то, чего никто не ожидал, — муж Вики перегнулся через стол и поднес к носу Муртуза кукиш.
— Вот тебе! — От злости лицо его покрылось красными пятнами. — Не дождешься. Пока этот человек жив, ты библиотеку не получишь.
— Ты с ума сошел! — взвизгнула Вика, — убери руку!
Но муж ее уже сам пришел в себя, смутившись, он поспешно отвел руку с кукишем.
— Извини.
Вика с шумом поставила стакан с чаем на стол и вышла из комнаты. Муж хотел броситься за ней, но потом все же удержался на месте и еще раз извинился перед Муртузом.
— Нервы ни к черту не годятся.
— Это от долгого воздержания…— Муртуз внешне сохранял спокойствие, но решение наказать этого наглого интеллигентишку уже было принято.
— Какого воздержания? — Мужу Вики показалось, что он ослышался.
— Полового.
— Что ты мелешь?
— Тебе сколько лет? — сохраняя невозмутимость, спросил Муртуз.
— При чем тут мой возраст?!
— А при том, что хоть тебе и шестьдесят, ты, видимо, все еще нормальный мужик, которому полагается регулярно…
— Прекрати!
— И не только с женой… — Муртуз продолжал говорить тоном врача, ставящего диагноз хронически больному пациенту, долго отказывающемуся от лечения. — Я уверен, что ты ни разу в жизни ни с одной женщиной, кроме жены, не спал.
— Твое счастье, что мы в моем доме. — Острый кадык хозяина дома непроизвольно дергался вверх-вниз, будто кто-то его душил.
Муртуз улыбнулся.
— Я тебе дело говорю, а ты обижаешься…
Несколько секунд казалось, что муж Вики набросится на него, и на всякий случай Муртуз чуть повернулся боком вперед — теперь, если бы разгневанный хозяин дома все же не сдержал себя, то напоролся бы на короткий встречный удар справа.
Они помолчали немного, Муртуз отхлебнул чаю из стакана и встал.
— Надо поговорить. Проводи меня, и я тебе кое-что объясню.
Он прошел в прихожую, где тут же появилась Вика, искренне расстроенная из-за выходки мужа.
— Уходишь? Извини, что так получилось.
— Все нормально, — успокоил ее Муртуз.
— А ты куда собрался? — раздраженно спросила Вика у мужа, когда тот тоже вышел в прихожую, на ходу надевая пиджак.
— Мы прогуляемся немного, — Муртуз подмигнул Вике, — не волнуйся, это недолго.
— Вы что, поругались?
— И поругались, и помирились, — Муртуз галантно поцеловал Вике руку.
Беседа их в близлежащем ресторанчике затянулась часа на два, в итоге, крепко выпив, они договорились встретиться на следующий день. Претензий друг к другу они уже не имели: муж Вики забыл об оскорбительных советах Муртуза; движимый же чувством мужской солидарности и деловыми соображениями, Муртуз принял решение помочь загнанному в бутылку мужику выбраться из нее хотя бы на один вечер.
IV
Из рыбного отдела на Наилю вопросительно поглядывала подружка Сева — Муртуз не часто приглашал продавщиц в свой кабинет. Наконец, очередь, набравшаяся, пока она отсутствовала, рассосалась, и Наиля подошла к отделявшей их пластиковой перегородке. Севе показалось, что она чем-то очень расстроена. Возникло тревожное предчувствие, которое тут же подтвердилось.
— Когда он должен прийти? — Два дня назад Наиля сама назначила время этого визита, и вопрос показался Севе очень странным.
— В шесть.
— Надо позвонить и сказать, что встреча в “Ист-Весте” отменяется.
Переговоры об этой встрече в ресторане велись целую неделю, долго уточнялось время, удобное для всех, был заказан столик на четверых, еще час назад сама Наиля позвонила в ресторан и подтвердила свой заказ.
— А что случилось?
— Потом расскажу.
Они разошлись, обслужили еще двух покупательниц и опять встретились у перегородки. Поведение Наили сохраняло всю ту же загадочную нервозность.
— А что все-таки случилось?
Наиля не очень охотно, в нескольких словах пересказала содержание разговора в кабинете и, заканчивая, подвела итог: “Надо дать кому-то из налоговой, чтобы от нас отвязались, денег он не берет”.
— И что ты решила?
— За меня уже решили. — Наиля отвернулась и стала складывать в холодильник батоны недавно привезенной московской колбасы. Сева отошла от перегородки.
Ровно в шесть в магазин вошел тот, кого они ждали. Предупредить его об отмене вечерней встречи не удалось, и он пришел с цветами.
— Я сама все объясню, не волнуйся. — Наиля говорила быстро, полушепотом, почти не шевеля губами, одновременно она улыбалась приближающемуся к ним мужчине.
Издали он выглядел гораздо моложе своих шестидесяти лет. Но и у прилавка его пересеченное несколькими глубокими морщинами лицо не казалось старым. А чуть длинноватый прямой нос, красиво поседевшие волосы и светлые глаза понравились Севе в первый же день его появления в магазине.
Примерно раз в неделю он, покупая у них колбасу, перебрасывался несколькими фразами с Наилей, но никогда не пытался заговорить с Севой. Казалось, что она его совсем не интересует. Но однажды он подошел к ее прилавку, постоял некоторое время, молча глядя на нее, и вдруг негромко сказал:
— Будь я лет на двадцать моложе, то женился бы на тебе.
Сева смутилась и отошла вглубь своего крошечного отдела, а Наиля поспешила на помощь к подруге.
— Сева у нас девушка серьезная и не любит пустых разговоров на такие темы.
— Я тоже серьезный человек, — возразил он, — и давно предложил бы ей руку и сердце, если бы не был таким старым.
Наиля тоже считала, что он староват, но не отрицала и его несомненные достоинства: хорош собой, элегантен, много лет жил в Москве и, говорят, имеет там квартиру. Сева отмалчивалась. Так продолжалось еще несколько месяцев. Но однажды на прямой вопрос Наили она ответила, что возрастная разница ее совсем не пугает. И Наиля тотчас же взяла все в свои руки, вскоре был определен день, когда они должны были встретиться в ресторане “Ист-Вест”, где по пятницам и субботам пел муж Наили.
V
Получив заверения, что в самые ближайшие дни их встреча все же состоится, Эльдар оставил цветы на прилавке рыбного отдела и вышел из магазина.
В лицо ударил жаркий и влажный воздух улицы; вдруг захотелось присесть на бортик магазинной витрины. Эта невысокая полногрудая продавщица, похожая на девушек его юности, вернула сердцу чувствительность, подавленную двумя неудачными браками и десятком любовных связей. Чтобы снять неожиданно возникшее ощущение удушья, он сделал несколько глубоких вдохов.
Близко к тротуару проехал “Мерседес”. За рулем сидел Муртуз. Приветливо улыбнувшись, он проехал мимо своего магазина и остановил машину у давно некрашенной двери библиотеки.
Эльдар давно знал этого типа. При встречах в магазине они вежливо раскланивались. Однажды Муртуз позволил себе вольность, и пришлось его одернуть. Прозвище Делец, о котором вспомнил Муртуз, приклеилось к Эльдару в послевоенные годы. За месяц до смерти давно болевшая мать попросила спрятать ее обручальное кольцо и несколько серебряных подстаканников — все, что у них осталось ценного, — чтобы их не пропил пьяница-отчим. Пришлось наврать отчиму, что кольцо и подстаканники давно проданы; тот, разозлившись, обозвал его Дельцом, и это прозвище вытеснило первую кличку — с семи лет друзья называли его Яйцом из-за того, что он регулярно побеждал их в яичных боях; по праздникам на Новруз-байрам и в православную Пасху ему удавалось притащить домой десятки битых крашеных яиц.
Клички были у всех его друзей, так уж повелось с детства, но пользоваться ими разрешали далеко не всем. И он напомнил об этом Муртузу.
Отойдя от магазина, Эльдар оглянулся — “Мерседес” все еще стоял у деревянной двери библиотеки, в которую много лет назад их привел Алик. Он, простой водитель грузовика, имел абонемент, по которому получал сразу много книг. Дюма, Вальтер Скотт, Майн Рид, Жюль Верн, Конан Дойль, Джек Лондон, Мопассан, Шейнин, Анатолий Рыбаков, Беляев, Ефремов — все это читалось запоем, и обернутые в газету книги ходили по кругу. Каждый вечер Алик, который был старше их лет на десять, тщательно регистрировал в толстой тетради дату перехода книг от одного читателя к другому и раз в неделю отправлялся за них отчитываться.
Квадратный, в четыре окна читальный зал библиотеки был для них тогда вторым домом; они делали здесь уроки, играли в шахматы и много читали. Когда их голоса превышали требуемый уровень тишины, библиотекарша Мария Николаевна отрывала взгляд от лежащей перед ней книги, и над невысокой конторкой появлялось ее освещенное лампой лицо. Тишина в полутьме зала сразу восстанавливалась.
За два года они прочитали больше книг, чем за всю оставшуюся жизнь.
Иногда читальный зал посещала Дора, дочь живущего по соседству адвоката Гинзбурга. В эту тринадцатилетнюю девочку с покачивающейся при каждом движении взрослой грудью, выпуклыми серыми глазами и аккуратным маленьким ротиком были влюблены все поголовно. Но попытки наладить с ней отношения более тесные, чем соседские, не удавалось никому. Тем не менее они продолжали увиваться за ней, уже тогда понимая, что даже безответная любовь лучше, чем жизнь без любви.
Все это промелькнуло в памяти за двадцать шагов между магазином и ближайшим телефоном-автоматом. Роясь в карманах в поисках монеты, Эльдар обернулся еще раз и увидел, что автомобиль Муртуза все еще стоит у входа в библиотеку.
Что могло там понадобиться Муртузу? И жива ли еще Мария Николаевна?..
Эльдар набрал номер; жена академика не очень охотно позвала мужа к телефону. Услышав предложение Эльдара встретиться сегодня, Академик громко выругался.
— Ты что, совсем охренел?! Вчера отменил встречу, сегодня у тебя опять появилось время, что за капризы?
— Так получилось. Но если у вас проблемы, давайте в другой раз.
— Что делать с охраной?! — продолжал возмущаться Академик. — Я только что пришел с работы и отпустил охрану.
— Какую охрану?
— Обыкновенную, — он сбавил тон. — Ладно, хрен с тобой. Когда встретимся?
— Когда скажете.
— В восемь часов в “Голубом Дунае”.
VI
Неточно положенная трубка скользнула по гладкому аппарату телефона и упала на пол. Жена Академика поднесла ее к уху; на линии что-то слабо щелкнуло, звук зуммера усилился.
— Так я и думала — опять подслушивают.
Академик поправил войлочную абхазскую шапку со свисающей на бок кисточкой (он напяливал ее на голову, как только входил в дом) и прилег на диван. Жена принялась накрывать на стол, стараясь не шуметь, — тугая белая повязка, видневшаяся из-под шапки, напоминала о том, что головная боль, преследующая мужа многие годы, к вечеру усилилась.
Она решилась прервать молчание, когда муж наконец встал с дивана и сел за стол.
— Что за встреча такая важная? Может, на завтра ее перенесем?
— Завтра я занят. Мы уже целый месяц пытаемся встретиться.
— Может, ты вызовешь охрану?
— Неудобно, они только уехали.
— Это их работа.
— Разок обойдусь без охраны.
Она не стала спорить, надеясь, что он сам изменит свое решение.
Но он не изменил.
VII
Белый автофургон с прослушивающей аппаратурой стоял метрах в двадцати от дома. Как только машина с охраной уехала, связист в гражданской одежде лениво приподнялся с потертого кожаного диванчика, щелкнул никелированным тумблером и надел наушники. Из разговора Академика с женой стало понятно, что он повторно охрану не вызовет. Эта важная информация тотчас же была передана дежурному диспетчеру в центральный офис.
VIII
До встречи с Академиком оставалось два часа, и можно было провести это время дома, но Главпочтамт был ближе, и там наверняка работал кондиционер. Жара продолжала душить, и переход длиною в несколько кварталов затянулся на полчаса.
На переговорном пункте было малолюдно. Один автомат заклинило, и худая, жилистая женщина со вздувшимися на шее венами яростно била по нему кулаком. Эльдар отошел к самому дальнему аппарату, хотя кондиционер в этом углу не работал.
Аида была дома; разговор, как всегда, получился длинным — ее интересовали все подробности бакинской жизни.
Бедная Аида! Как не хотелось ей уезжать из Баку! Даже после того, как азербайджанцы были изгнаны из Армении, а в ответ ударил страшный бумеранг сумгаитских и бакинских погромов, организованных спецслужбами, она, как и десятки тысяч других армянок — матерей, жен, дочерей, — понимала, что искусственно созданная волна насилия рано или поздно схлынет. И осталась в Баку. И все же что-то заставило ее поменять решение — однажды она вдруг собрала всех друзей, накрыла роскошный стол, спела на прощание свою любимую арию из оперы “Норма”, и они все вместе отвезли ее в аэропорт к московскому рейсу…
Эльдар шел к “Голубому Дунаю” пешком, держась теневой стороны улиц.
На пересечении Телефонной и проспекта Ленина он остановился. Новых названий улиц он не знал — Телефонную долго называли улицей 28 апреля в честь какого-то советского праздника, а потом переименовали в 28 мая, отдав дань Демократической республике, просуществовавшей двадцать три месяца в 1918—1920 годах. Эти неполные два года, несомненно, справедливо считаются вершинной точкой истории Азербайджана; но улица, переименованная в честь великих событий спустя пятьдесят лет, стала местом самого большого унижения в его жизни.
Произошло это в 1970 году. Он только что развелся с первой женой, Фаридой, оказавшейся лейтенантом госбезопасности. Примерно тогда же возникло ощущение, что восторженные оценки его способностей, которые он слышал с детства, сильно преувеличены. Окружение из самых выдающихся астрофизиков страны продолжало связывать с ним большие надежды, но он понимал, что вольно или невольно вводит их в заблуждение. Вот тогда-то его потянуло на родину к друзьям; в конце шестидесятых они виделись редко, когда кто-то из них приезжал в Москву за мебелью. Покупку оформляли на его паспорт, и раз в два-три месяца огромные коробки вносили в его однокомнатную квартиру на первом этаже, а через пару недель увозили в Баку.
Чтобы избавиться от этой мебельной чехарды, Эльдар попытался переселиться на четвертый этаж, где освободилась такая же однокомнатная квартира. Но общее собрание жильцов в обмене отказало. Председатель кооператива начал с разъяснения, что при странной фамилии Ага-заде Эльдар — не торговец мебелью, а выдающийся ученый и переселяется на четвертый этаж именно для того, чтобы избавиться от необходимости помогать в приобретении мебели друзьям и родственникам из Баку. Несколько секунд казалось, что доводы председателя восприняты одобрительно. Но сидящий в дальнем углу полупьяный гигант — тренер по баскетболу — потребовал поставить вопрос на голосование. И оказалось, что подавляющее большинство соседей настроено против Эльдара.
На следующий день он уехал в Баку, где не был уже два года. Очень хотелось своими глазами посмотреть на те перемены, которые, по уверениям средств массовой информации, произошли в Баку после того, как в августе 1969 года к власти пришел Гейдар Алиев.
Две недели долгих застолий в домах друзей, ночных выездов на побережье Каспия в рыбные ресторанчики, встреч рассвета за хашной тарелкой кончились тем, что однажды утром он, никому ничего не сказав, двинулся в аэропорт с одним рублем в кармане. (Кто-то убедил его, что наведенный Алиевым порядок коснулся и городского транспорта и теперь можно у касс аэровокзала сесть на маршрутное такси и за рубль доехать до аэропорта.)
Притащив к билетным кассам довольно тяжелый чемодан, он обнаружил, что маршрутных такси здесь как не было в прошлом, так нет и сейчас. Обычные же машины, несмотря на высокий авторитет Алиева, требовали за проезд гораздо больше, чем до начала борьбы с коррупцией.
Переговоры с несколькими водителями закончились безрезультатно, и он покрыл всех матом. Но, к сожалению, переполненный чувством обиды за обманутые народные ожидания, этим не удовлетворился.
— Алиев! Алиев!.. Какой Алиев?! — кричал он, как на многолюдном митинге. — Не Алиев вам нужен, а Кальтенбруннер. Разворовали всю страну, а теперь борцов с коррупцией из себя строите. — Обличение власти продолжалось и после появления трех милиционеров; более всего их возмутило сравнение руководителя республики с каким-то Кальтенбруннером — личностью им не известной и, судя по звучанию фамилии, малопочтенной. Дружно навалившись, они с такой силой прижали его лицом к родной земле, что крики, которые он не прекращал, перешли в невнятное мычание. Потом они вывернули ему руки за спину и сунули в милицейский “газик”. В ближайшем вытрезвителе было установлено, что у него сильная степень опьянения, а в расположенном рядом районном суде кудрявоголовая, сильно накрашенная женщина осудила его на десять суток.
Три дня Эльдар подметал улицы города, пока кто-то из прохожих его не узнал. Оставшиеся дни заменили на денежный штраф, но он улетел в Москву с ощущением человека, вернувшегося на родину после изнурительного плена.
Тогда-то он и понял, как привязан к Москве.
Впервые в столицу его двенадцатилетним мальчиком привез отчим. Названия ресторанов, в которых они просиживали во время его командировок, он не запомнил. Зато через много лет, войдя в ресторан “Берлин” (раньше он назывался “Савоем”, но потом опять вернулось старое название), он по зеркальному потолку узнал этот зал и вспомнил, как отчим долго договаривался с официантом, чтобы тот вместо советского пива принес немецкое; за большие деньги просьба была исполнена, но из соображений конспирации пиво было из бутылок перелито в запотевший от холода графин.
Вспомнил он и кафе “Националь”, куда в начале шестидесятых его, молодого аспиранта, привел коллега — выдающийся физик, засекреченный итальянец, живший в Москве под вымышленной фамилией. Несколько лет он почти ежедневно завтракал здесь за одним столиком с поэтом Светловым и бородатым искусствоведом Рапопортом. Иногда к ним присоединялся и семидесятилетний поэт Павел Антокольский, который при знакомстве, выставляя ладошку, называл себя Павликом.
Примерно в те же годы он познакомился с Академиком. В середине шестидесятых еще существовали студенческие скидки на авиабилеты, и Эльдар собственноручно продлил срок действия своего студенческого билета, чтобы слетать на Новый год в Баку. Возвращаясь в Москву, в автобусе по пути в аэропорт он рассказал какому-то знакомому о том, как ловко обманул “Аэрофлот”. И тут в разговор неожиданно вмешалась сидящая рядом девушка. Поправляя волосы, она сообщила, что за подделку студенческого билета его снимут с рейса. Дальше они ехали молча.
У трапа самолета Эльдар увидел соседку по автобусу, облаченную в форму стюардессы, и прочитал в ее глазах беспощадный приговор. Ситуация казалась абсолютно безвыходной. Но вдруг вмешался усатый высокий мужчина, который ехал с ними в автобусе и, видимо, слышал их разговор. (Несмотря на собачий холод, он почему-то был в пиджаке и без головного убора.)
— Этот парень со мной, — сказал он стюардессе. И та почему-то не посмела ему возразить. Может быть, потому, что знала его, а может быть, из-за звезды Героя Советского Союза, которая висела на лацкане его темно-серого пиджака.
В самолете они оказались рядом. Это уже было похоже на чудо.
— Что же ты такой болтун? — спросил усатый герой и вытащил из потрепанного портфеля бутылку водки и два бутерброда с краковской колбасой. На вид ему было лет сорок. Длинные рыжеватые усы делали его похожим на запорожского казака со знаменитой картины Репина. Пили они молча, неслышно чокаясь бумажными стаканчиками, выданными той же стюардессой. Потом усач заснул. А проснувшись перед посадкой в Москве, деловито завернул ступни в газету и сунул их в довольно разношенные осенние туфли.
— Газета — лучшее средство от мороза, — сказал он, поймав удивленный взгляд Эльдара.
У трапа его встречала целая делегация. В Москве в те дни проходила сессия Академии наук СССР, а усатый Герой Советского Союза оказался единственным азербайджанцем, действительным членом Академии наук СССР и руководителем какого-то межотраслевого координационного совета, объединяющего десяток научных заведений страны.
С тех пор, приезжая в Москву, он звонил Эльдару, они крепко выпивали и, никогда не соглашаясь друг с другом, долго обсуждали текущие проблемы. Как ни странно, после переезда Эльдара в Баку, они виделись гораздо реже, чем когда жили в разных городах.
IX
Библиотекарша долго отказывалась от огромной жестяной банки китайского чая, которую принес ей в подарок Муртуз. И все же он ее уломал. Они знали друг друга с тех пор, как Муртуз разместил свой гастроном рядом с библиотекой. А когда у него появилась идея расширить свою площадь за счет помещения библиотеки, он сам обслуживал старуху, когда она изредка забредала в магазин.
Первый деловой разговор он провел с ней в своем кабинете, куда затащил ее в преддверии какого-то праздника. Вручив праздничный пакет, которым одаривал всех уважаемых клиентов магазина, он начал издалека: страна перешла на латиницу, государственный язык уже давно азербайджанский, а книги в ее библиотеке в основном на русском, а те же, что на азербайджанском, будут стремительно терять читателя, поскольку напечатаны на кириллице. Мария Николаевна легко соглашалась с его доводами: да, действительно, количество читателей в последние годы сильно сократилось, а выпуск книг на новом алфавите растет медленно, и понадобятся многие десятилетия, чтобы полки библиотек были снова заполнены. Удовлетворенный ее реакцией, Муртуз поинтересовался, сколько ей лет, и, узнав, что Марии Николаевне около восьмидесяти, почтительно заохал.
— А зачем вы, дорогая, в таком возрасте работаете? Не тяжело?
Нет, ей не тяжело, ответила Мария Николаевна. Кроме единственного внука в Баку у нее никого нет, сына потеряла лет десять назад, и только работа дает ей ощущение, что жизнь продолжается. В этом читальном зале она провела почти шестьдесят лет, и расстаться с ним ей очень трудно.
— Понятно, понятно, — не очень одобрительно отнесся к услышанному
Муртуз. — А может быть, вы работаете из-за того, что пенсия маленькая?
Мария Николаевна призналась, что и это соображение имеет место, но не решающее, так как запросы у нее скромные, и даже тех грошей, которые она получает, достаточно, чтобы свести концы с концами.
— И у вас нет желания в вашем возрасте, дай Бог вам здоровья и еще много-много лет жизни, поехать попутешествовать в Москву, в Петербург, в Кисловодск, в Карловы Вары, в Турцию, да куда угодно?.. Или купить внуку автомобиль, чтобы он вас покатал по родному Азербайджану?.. Да мало ли как можно украсить жизнь в любом возрасте, имея деньги…
Мария Николаевна и с этим согласилась. Имея деньги, действительно можно разнообразить жизнь и вообще доставить себе много приятного. Но возникает вопрос: где их взять, эти деньги?
— Об этом даже не думайте, Мария Николаевна. Деньги в наше время не проблема.
Тут Мария Николаевна попыталась возразить, но Муртуз не дал ей такой возможности, задав пару уточняющих дело вопросов:
— Ну, что вы считаете деньгами?.. Сколько, например, хватит вам для удовлетворения всех ваших желаний?
Мария Николаевна рассмеялась, она с интересам разглядывала владельца магазина, пытаясь понять, куда он клонит; он же, наоборот, старался не встречаться с ней взглядом.
— Если честно, по большому счету мне не нужно много денег, — Мария Николаевна почти извинялась. — Разве только внуку чуть-чуть помочь и на могилу, теперь говорят, все это очень дорого.
— Пятьдесят тысяч хватит? — поставил вопрос ребром Муртуз, решив, что пора конкретизировать разговор.
— Чего пятьдесят? — растерялась Мария Николаевна.
— Долларов, конечно. Пятьдесят тысяч долларов.
— Мне? За что?
— За все! За ваш труд, за вашу библиотеку.
— Библиотека государственная, а труд… за труд свой я вроде получаю.
Тут рассмеялся Муртуз.
— На ваших глазах, дорогая Мария Николаевна, приватизировали всю республику. Все государственное стало частным. Эту библиотеку вы берегли десятилетиями. Если бы не вы, вместо нее уже давно работал бы ресторан. Я уже договорился в Министерстве культуры. Они согласны на приватизацию этого объекта. Но я бы хотел получить ваше добро, чтобы я мог пользоваться помещением с легкой душой.
Наконец Мария Николаевна все поняла. Бегающие глаза Муртуза вдруг уставились в ее покрасневшее лицо, не отрываясь, словно пытались загипнотизировать.
Мария Николаевна встала.
— Мне никаких денег не нужно, — торопливо произнесла она. — Если министерство примет решение закрыть библиотеку, я возражать не буду. Приватизируйте ее себе на здоровье. Вы хотите расширить свой магазин?
— Да.
— Гастроном вместо библиотеки — вполне в духе нашего времени.
— Спасибо, — Муртуз тоже встал. — Я знал, что вы возражать не будете. А насчет денег… Не обижайте меня. Я от чистого сердца. Я…
— До свидания. — Не дослушав Муртуза, Мария Николаевна юркнула в дверь.
Разговор в общем удовлетворил Муртуза. Главное, что старуха обещала не кляузничать. А деньги можно будет всучить внуку. Он, наверно, не столь застенчив.
Так обстояли дела с приватизацией библиотеки до вмешательства Академика, Героя Советского Союза, оказавшегося старейшим читателем библиотеки. Визит к Марии Николаевне ничего не прояснил; на упрек Муртуза она спокойно ответила, что никому не жаловалась, Академик сам откуда-то узнал о намерении закрыть библиотеку и позвонил ей.
X
Разговор с библиотекаршей не очень огорчил Муртуза — он не сомневался, что все рано или поздно решится в его пользу. Чуть прихрамывая из-за покалывающей боли в коленке, он прошел по коридору к выходу. Наиля ждала его в “Мерседесе”.
— Ну, уладила свои дела? — он чуть втянул живот, занимая место за рулем. Наиля что-то ответила, Муртуз не расслышал, но переспрашивать не стал. Мысли его были заняты библиотечными проблемами и перескакивали с одного на другое. Вспомнилось и вчерашнее объяснение с мужем Вики после того, как они крепко выпили в ближайшем ресторане. (Собственно, Муртуз мог бы обойтись без водки, но нужно было снять напряжение с Друга — это прозвище муж Вики сохранил с юношеских времен.)
Когда Муртуз заговорил о вещах, которых, по общепринятым понятиям, не принято касаться даже самым близким людям, муж Вики грозно нахмурился, но его это не остановило.
— Я не хочу вдаваться в подробности, — он чуть понизил голос из деликатности, — но так нельзя. Ты что, хочешь уйти из этой жизни, так и не попробовав хотя бы еще одну женщину.
— Я не хочу говорить на эту тему.
— Жизнь дается один раз, — продолжал напирать Муртуз, — ты сделал правильный выбор когда-то, ты любишь Вику, но, как говорится, все познается в сравнении. Цену сладкому узнаешь, лишь попробовав соленое или кислое. Нельзя жрать одни пирожные. Попробуй и соленый огурчик.
— Какой огурчик?! — похожий на птичий клюв кадык нервно дернулся. — …И где я его возьму?
— Это не твоя забота. Все будет организовано. Я тебе приготовил великолепный экземплярчик.
— Кто она?
— Моя работница… Все сама сделает, не волнуйся.
— А где?
— У меня на даче.
Сомнения явственно читались на лице мужа Вики; конечно же он был не прочь позволить себе то, чем время от времени занимались все его друзья, но чего-то очень боялся…
Муртуз посмотрел в зеркальце на Наилю, забившуюся в угол на заднем сиденье… — да, изменилась девочка, раньше такие приключения ей нравились. Он поймал ее взгляд
— Никто ничего не узнает. Клиент тоже заинтересован, чтобы все осталось в тайне.
— Муж мой сразу поймет. — Наиля отвернулась к окну; уже стало темнеть, кое-где в витринах горел свет.
— Как? — Муртуз продолжал смотреть в зеркало.
— По мне.
— А что с тобой за один раз случится? Один раз грехом не считается. — Он и Наиля опять встретились взглядом, но она даже не улыбнулась в ответ на его
шутку. — Ты что, никогда мужу не изменяла?
— Нет, конечно.
— А вдруг я тебя захочу? — Она потерянно заморгала и опять уставилась
в окно. — Что молчишь?
Наиля так и не ответила. Муртуз сбавил скорость и, обогнув цветочную клумбу, остановил машину у газетного киоска метрах в пяти от подъезда Вики. Ровно в четверть восьмого, как договаривались, из железных ворот рядом с подъездом выехала коричневая “Волга” и сразу же остановилась. Наиле показалось, что она где-то видела пожилого очкастого мужчину, вышедшего из машины.
— Знаешь, как доехать до моей дачи в Нардаране? — спросил Муртуз, открывая дверь “Мерседеса”.
— Да. — Наиля пыталась вспомнить, откуда знает хозяина “Волги”.
— Там все готово. Садовник ждет вас. Я подъеду часов в десять. Ты будь с ним понежней, он хоть и не юноша, но почти девственник. Хорошо?
— Где-то я его видела… — Наиля вышла из машины.
— Не имеет значения. — Муртуз подвел Наилю к “Волге”. Худой с заметно выступающим кадыком и пронзительным взглядом мужчина не понравился Наиле с первого взгляда. На предложение Муртуза познакомиться с ней он что-то еле слышно буркнул, Наиля в ответ почему-то назвалась Нелей.
— Слушай ее, и все будет в порядке, — шепнул Муртуз и, потрепав по плечу Наилю, направился к “Мерседесу”.
— Вы где предпочитаете сесть, — спросил мужчина, — впереди или…
— Сзади. — Наиля сама открыла дверцу и нырнула в машину.
Уже подъехав к даче, она вспомнила, откуда знает человека, сидящего за рулем: в последнее время в магазин зачастили друзья Эльдара, претендента на руку Севы; они вели себя как на смотринах — покупая колбасу и рыбу, оценивающе разглядывали Севу. Сидящий за рулем “Волги” очкарик приходил в магазин чаще других…
Сорокаминутный переезд из города на дачу прошел в молчании.
XI
До закрытия магазина Сева обслуживала и колбасный отдел; к счастью, покупателей было не очень много.
Покорное согласие Наили лечь в постель с каким-то чиновником из налоговой инспекции Севу не удивило. Она знала о давних отношениях Наили с Муртузом и кое-что другое из прошлого подруги, когда она была очень уступчивой в отношениях с мужчинами. Сева относилась к этому без осуждения, но в собственной ее жизни все было по-другому. Кто-то ей нравился и в школе, и в институте, но, к сожалению, безответно. В музее истории города, куда она пошла работать после института, за ней долго ухаживал коллега, который лез целоваться в любом темном месте. Но дальше поцелуев их отношения не продвинулись. После закрытия музея ей пришлось податься в продавщицы, а он куда-то уехал из Баку.
В магазине никто из сослуживцев на ее невинность не покушался, а покупатели ограничивались редкими комплиментами из-за прилавка. Мать тщетно пыталась выдать ее замуж, но среди тех родственников и соседей, кому она нравилась, не нашлось ни одного, кто бы пришелся по душе ей. Пришлось смириться с участью гордой девственницы.
И вдруг появился этот Эльдар. Разница в возрасте ее не испугала: видимо, рано потеряв отца, она подсознательно тянулась к тем, кто постарше. Но вел он себя странно: каждый раз, пока она взвешивала ему каспийскую селедку, внимательно разглядывал ее, но беседовал только с Наилей. Даже когда стало ясно, что намерения его серьезны, между ними состоялся лишь один короткий разговор. Он сообщил, что она точная копия девушки, в которую он был безответно влюблен многие годы в юности. И попросил показать руку.
— Мне нужен размер твоего пальца для кольца.
— Вы что, собираетесь вручить его мне в ресторане?
— Нет. Ты получишь его в ЗАГСе. Согласна?
Сева была согласна на все. После смерти матери она прошла через такое одиночество, что появление человека, готового соединить с ней жизнь, казалось чудом.
XII
Как Эльдар ни тянул время, до “Голубого Дуная” он добрался раньше Академика. Отдышавшись, заказал бутылку водки, пива, два десятка раков и копченый кутум.
Бар недавно отремонтировали, блестящие от лака невысокие деревянные перегородки отделяли столы друг от друга и создавали ощущение относительной изолированности. Облысевший еще в юношеские годы хозяин бара Аббас до середины восьмидесятых был начальником турпоезда и возил бакинцев по всей стране самыми диковинными маршрутами от Владивостока до Мурманска. Пока официантка накрывала стол, он развлекал Эльдара долгим рассказом о встрече с каким-то своим армейским другом.
Эльдар слушал вполуха, но, когда Аббас умолк, рассмеялся — последняя фраза показалась смешной: “Было отлично, когда он погиб…”
— Чего ты смеешься? — удивился Аббас; видимо, он рассказал грустную историю.
Эльдар не успел ответить — в бар вошел Академик; несмотря на жару, он был в темно-сером пиджаке, похожем на тот, в котором он летел в Москву сорок лет назад, когда они познакомились. Семидесятилетнее костлявое тело перемещалось в пространстве с юношеской легкостью; Аббаса он приятельски хлопнул по плечу, Эльдара приобнял и, прежде чем сел за стол, окинул быстрым взглядом зал. Кроме их стола было занято еще два.
— Ну, что хорошего вы нам предложите? — Академик потянулся за меню, но Эльдар остановил его.
— Все заказано: и пиво, и водка, и раки, и кутум, и вареная картошка.
— Картошка — это хорошо. Дома ее нет — жена худеет.
Академик произнес еще несколько нейтральных фраз, и они вступили в спор, продолжающийся все годы их знакомства: как и прежде, Академик обвинил Эльдара в гражданской пассивности, а тот ответил так же, как отвечал всегда:
— Все настолько предопределено, что тратить время и силы на общественное переустройство глупо.
И следующий выпад Эльдар мог легко парировать, но промолчал. Мозги были заняты другим: он не мог понять, почему вдруг так захотелось крутануть баранку и съехать с ухабистой, но привычной жизненной колеи. Даже первая его женитьба была вынужденной. Влюбленная в него красавица азербайджанка, дочь высокопоставленного дипломата, выпускница МГИМО, работала директором международных выставок, знала три иностранных языка и владела двухкомнатной квартирой у Белорусского вокзала. Казалось бы, что еще нужно было бедному аспиранту из Баку, живущему на съемной квартире?.. Но и соблазнительный список достоинств его первой невесты не вызывал у него желания закрепить их отношения официально. Несколько месяцев он привыкал к ее сексуальным особенностям; к сожалению, оказалось, что она бурно выражает свои чувства не только в постели: на третьем году их совместной жизни она вскрыла себе вены. Причина была смехотворной. В тот вечер она, по обыкновению, долго прихорашивалась перед выходом из дома, и пришлось ей напомнить, что приехавшие из Баку друзья уже целый час ждут их у Центрального телеграфа. Не первый раз он предупреждал, что может уйти, не дождавшись ее. И, наконец, решился — прождав еще десять минут, он покинул дом один. Она ответила на это попыткой самоубийства.
Второй раз он женился, не устояв против неутомимого натиска Аиды, добивавшейся его несколько лет.
Почему же он сейчас так решительно настроен соединить свою жизнь с малознакомой продавщицей из супермаркета? В чем причина полного отсутствия сомнений?
Академик разделывал раков профессионально, они словно сами сбрасывали с себя панцири в одной и той же последовательности: сперва шейку, потом клешни и только потом корпус, содержимое которого с шумом всасывалось выпяченными из-под усов губами.
Одновременно он, не останавливаясь, говорил:
— И чего ты добился? Науку забросил! Детей нет! Перетрахал сотни женщин! Но не нашел ни одной нормальной. Я говорил недавно с твоим другом (он имел в виду Счастливчика). Он рассказал мне о херне, которой ты занимаешься в последнее время. Как называется тема?
— Психологический портрет этноса на основе синонимического анализа языка.
— Ты же астрофизик!
— Ну и что? Когда-то я разработал компьютерную программу для подсчета совпадений в любой большой системе. Для такой программы вербальное множество мало чем отличается от звездного: она отыскивает и группирует синонимы с такой же тщательностью, с какой раньше сортировала космические объекты.
— Ладно. Бог с ними, с твоими научными причудами. Меня продолжает поражать твое равнодушие. В Москве ты в политику не ввязывался — это еще как-то можно объяснить, нацмен в России есть нацмен, хотя существует много обратных примеров. Но ты уже десять лет в Баку… И живешь как отшельник. Из-за таких, как ты, Жириновский нас называет баранами…
Эльдар попытался поменять направление разговора:
— Что это мы все время обо мне говорим? Поговорим лучше о вас. Как вы поживаете? Вы сказали, что у вас охрана? От кого вас охраняют?
— Желающих меня кокнуть много… Я собрал документы о коррупции в армии. Мусульмане-экстремисты тоже мною недовольны. А в соседней республике цена за мою голову объявлена пять лет назад… Вот Президент и распорядился, чтобы меня охраняли — пасут весь день. На работу, с работы… Куда бы ни поехал.
— Весело.
— Иногда хочется послать их. Но жена не дает.
— Ее можно понять.
Народа в баре прибавилось. Многие из входящих почтительно здоровались с Академиком.
Эльдар обратил внимание на двух парней, сидевших в баре еще до их прихода. Высокие, плечистые, смуглые, они тихо разговаривали за чистым столом; то ли уже поели, то ли чего-то ждали. Время от времени один из них поглядывал по сторонам; случайно поймав взгляд Эльдара, он вдруг подмигнул ему.
На дне второй бутылки “Немирова” оставалось грамм сто, не больше, Эльдар разлил их по рюмкам. Словно почувствовав, что они могут уйти, подмигнувший Эльдару парень подошел к их столу.
— Я хочу за вас выпить, господа, — сказал он, чуть шепелявя. — Будьте здоровы. И поменьше спорьте.
— Отойди отсюда, — негромко сказал Академик, возясь с очередным раком.
— Это вы мне?! — удивился шепелявый парень и поставил принесенную с собой рюмку на стол. — А ты что скажешь, старик? — он обратился к Эльдару. — Ты тоже хочешь, чтобы я оставил вас в покое?
Эльдар встал, давая понять, что терпение их иссякает.
— А чего ты встал? — продолжал удивляться парень. — Мог бы и сидя ответить. Я не гордый.
— Позови Аббаса.
Испуганно наблюдавшая за происходящим официантка помчалась за хозяином. И тут произошло то, что должно было произойти сразу: продолжая сидеть, Академик ткнул кулаком в нагло нависший над ними живот. Парень охнул и согнулся пополам, хватая воздух широко открытым ртом.
Наконец появился Аббас. Вместе с буфетчиком они оттащили парня от их стола; чуть позже его вывели из бара вместе с приятелем, который так и не повернул головы в их сторону.
Вернувшийся с улицы Аббас принялся уверять, что ничего подобного в его заведении никогда не было. Академик прервал его извинения и попросил принести еще одну бутылку водки.
XIII
Всю дорогу Наиля настраивала себя на то, что сразу же, не мешкая, выполнит поручение Муртуза, чтобы успеть вернуться в город, пока муж на работе. Необходимость переспать с кадыкастым налоговиком вызывала у нее отвращение, но ослушаться Муртуза она не смела.
Когда был выпит чай, она вытащила из старинного резного буфета коньяк и две серебряные рюмки.
— Не хотите выпить?
— Я за рулем.
— Тогда пошли?
— Куда? — Он, конечно, понял, что она имеет в виду, но никакого желания переспать с этой шлюшкой у него уже не было. — Тебе не стыдно?
— Это вам должно быть стыдно. — Наилю удивляла пассивность его поведения. — Что я, сама сюда приехала? Мне приказали.
— Что тебе приказали?
— Вам что, денег мало?!
— Каких денег? Что ты мелешь? — он вскочил на ноги; и тут только Наиля начала понимать, что Муртуз соврал — никаких проблем в налоговой инспекции у них нет.
— Вы где работаете? В налоговой?
— Какая разница, где я работаю?! Тебе не стыдно ложиться под любого мужчину по приказу начальника?..
— Под вас-то я точно не лягу.
Ситуация абсолютно прояснилась для них обоих, и оставаться на даче не имело никакого смысла.
Он уехал один — не хватало еще, чтобы эту шлюшку увидели в его машине.
XIV
Чай, подаренный Муртузом, особыми вкусовыми качествами не отличался, но упаковка была роскошной, и заглянувший после дежурства внук сразу обратил на нее внимание. Мария Николаевна объяснила ему происхождение банки, а заодно рассказала о положении дел с приватизацией библиотеки. Ей было приятно сообщить внуку, что среди сторонников спасения библиотеки оказался академик Асадов, который когда-то был одним из регулярных ее посетителей.
Бабушка и внук выпили по две чашки чая и еще раз отметили, что вкус у него средненький. Перед уходом внук сообщил о своем решении уехать в Россию — здесь, в Баку, у него нет перспектив служебного продвижения. Отношение к нему неплохое, его ценят как специалиста, платят хорошо, но он не намерен всю жизнь сидеть на прослушке. С его подготовкой и опытом он легко может устроиться в Москве на более интересную работу. Друзья, решившиеся на отъезд несколькими годами раньше, пишут, что хорошего русского специалиста, да еще непьющего, возьмут куда угодно: и в ФСБ, и МВД, и в любую другую организацию — в Москве их навалом.
Мария Николаевна, слушая внука, понимала, что посоветовать что-то дельное не может.
— А работа-то твоя тебе нравится? — Она забыла, что задает этот вопрос не первый раз.
— Да как тебе сказать? В общем-то работа неплохая. Аппаратура регулярно обновляется, движемся, так сказать, на острие прогресса, но занимаемся одним и тем же: слушаем, слушаем, слушаем… Кого слушаем, зачем слушаем — я стараюсь не знать… Чем меньше знаешь, тем легче на суде.
Глядя на складочки вокруг его смеющегося рта, Мария Николаевна с грустью отметила, что внуку уже за сорок. Третий по счету, он единственный остался с ней в Баку (два старших переехали в Москву сразу после окончания вузов), и ей казалось, что жена-азербайджанка привязала его к Баку навсегда. Видимо, ошиблась. Что же теперь будет? Кто ее похоронит, если она останется здесь одна?
— Ты чего задумалась? — Внук ласково погладил ее по кудрявящимся седым волосам.
— Да вот, думаю, кто мой гроб в землю опустит, если ты уедешь. — Чтобы скрыть набежавшую слезу, Мария Николаевна потянулась за чайником.
— О чем ты говоришь?! — внук искренне возмутился. — Тебе еще жить и жить. Как устроюсь, заберу тебя к себе. Да и братья тебя ждут в любой момент.
Она не стала спорить. Внуки действительно давно уговаривали ее переехать к ним. У каждого было по даче под Москвой, места хватало всем, но как она могла бросить на произвол судьбы библиотеку?! И потом… Здесь ее все знают, уважают. Она заслуженный работник культуры, и сам министр приезжал поздравлять ее с восьмидесятилетием. А кому она нужна в Москве? Превратится в заурядную старуху, одну из тех, что сидят на скамейках у своих подъездов.
Чтобы поменять тему, Мария Николаевна рассказала внуку о предложении Муртуза. Сумма произвела на внука впечатление.
— Пятьдесят тысяч! Вот гребут! — почти одобрительно сказал он. — Лопатами!
— Советской власти на них нет, — печально посетовала Мария Николаевна.
— А что, при советской власти не воровали? — возразил внук.
— Но не так же.
— Да, не так… — поцеловав ее на прощание в лоб, он ушел.
ХV
Третью бутылку они осилили довольно быстро — сказалась нервозность обстановки. Аббас не покидал зал, наполнившийся посетителями до отказа; он не сводил глаз с их стола, готовый подойти сразу, если понадобится. Конечно, им давно надо было уйти отсюда, но Академик отказался наотрез:
— Подумают, что мы испугались.
— Вам важно, что эти люди о нас подумают?
— А тебе?
— Честно говоря, наплевать.
— А есть вообще люди, чье мнение тебе интересно?
— Мои друзья.
— Пять человек?
— Пять.
— А на всех остальных наплевать?
Эльдар промолчал, не желая снова втягиваться в спор.
— Ты хоть числишься где-то на работе?
— В институте кибернетики.
— А на что живешь?
— Я и в советское время обходился минимумом.
— А эта история с Брежневым действительно была или кем-то придумана? Ты действительно на него написал?
— Кто вам сказал?
— Какая разница?
— Случайно получилось. Как раз хотел пойти в туалет, а он начал свое поздравление по случаю Нового года. Вся грудь в орденах, тупая рожа… Ну, я и не выдержал.
— Пьяный был, что ли?
— Не без этого.
— А почему телевизор взорвался?
— А вы попробуйте как-нибудь пописать на давно включенный телевизор. Струя-то прохладная по сравнению с экраном.
Они выпили еще по рюмке, Академик помолчал, глотнул пива, вытер усы и поднял на Эльдара свои полные сожаления карие глаза.
— Несчастный ты человек.
— Да, наверное. А вы знаете счастливых людей? Себя, например, вы считаете счастливым?
Академик будто давно ждал этого вопроса. Будучи от природы очень скромным человеком, сейчас он повел себя как подвыпивший хвастун.
— Да! Я счастливый человек! В войну бил врага. Эта звезда — он ткнул себя пальцем в грудь, — вторая. Первую отняли за то, что я дал в морду замполиту полка. После войны пятьдесят лет занимался белыми пятнами национальной истории. А в девяносто третьем сделал все, от меня зависящее, чтобы помочь Президенту сохранить страну. На ваших глазах — я имею в виду гнилую интеллигенцию — ее растаскивали по частям: на Талыш-Муганскую республику на юге и лезгино-аварскую на севере, а вы молчали… А сейчас стараюсь спасти от коррупции армию.
— Будьте здоровы, — перечень жизненных подвигов Академика вызывал искреннее уважение, но пора было закругляться, количество выпитого давало о себе знать.
— Может, еще одну закажем? — предложил Академик. Эльдар категорически отказался: он уже вступил в опасную стадию опьянения, когда, оставаясь внешне трезвым и сохраняя ясность мышления, он начинал остро реагировать на мельчайшую несправедливость, кого бы она ни касалась. При встречах с Академиком он старался ограничивать себя, сегодня это не получилось не по его вине.
— Мы все в долгу перед своим народом, — сказал Академик. И тут Эльдар не выдержал; даже в устах Академика такая банальность звучала невыносимо.
— Никто никому ничего не должен! И каждый отчитывается только перед своей совестью. — Эльдар встал; он не знал, как объяснить человеку, всю жизнь с головой погруженному в общественные проблемы, что уже много лет его взаимоотношения с человечеством ограничиваются встречами с пятью друзьями, а весь остальной внешний мир стал объектом наблюдения, в дела которого желательно не вмешиваться. — Вы хотите побыть здесь еще или пойдете со мной? — Не дождавшись ответа, Эльдар пошел к выходу, удивляясь себе — мог бы и постоять у столика, подождать, пока старик успокоится, и у двери мог бы остановиться. Но он, не оглянувшись, вышел на улицу и с удовольствием вдохнул чуть остывший вечерний воздух.
Академик покинул бар на несколько минут позже и направился к своей “Тойоте”, даже не посмотрев в сторону Эльдара; рвалась тонкая ниточка, связывающая их многие годы.
Академик приблизился к своей машине; и тут из-за угла внезапно возникли двое мужчин. На мгновение они приостановились рядом с “Тойотой”, а потом быстро, почти бегом перешли на другую сторону улицы. Академик почему-то присел рядом с машиной, держась за ручку открывшейся двери, потом пальцы разжались, он отпустил ручку и боком повалился на тротуар.
Подбегая к нему, Эльдар услышал, как хлопнула дверца и взвизгнули тормоза резко сорвавшейся с места машины.
Академик лежал ничком на самом краю тротуара. Эльдар перевернул его на спину. Открытые глаза смотрели в пространство с мертвенным спокойствием.
— Что с вами? Вам плохо? — И тут только Эльдар увидел темное пятно крови на рубашке и торчащую из нее цветную рукоятку ножа.
Подбежал Аббас.
— Не трогай! — Он резко отвел руку Эльдара, потянувшуюся к цветной наборной рукоятке из плексигласа. — Кровотечение усилится.
На губах Академика пузырилась розовая пена.
— Это был он, — тихо сказал Аббас. — Тот парень, с которым вы поругались.
— Надо вызвать “скорую”.
Аббас побежал звонить. Но раньше “скорой” приехала милицейская машина, из которой вылезли двое мужчин в штатском.
ХVI
Прибрав оба отдела, и колбасный, и рыбный, Сева отправилась в ресторан “Ист-Вест”. Надо было предупредить, что Наиля придет домой поздно — поехала в таможню улаживать проблему с прибывшим из Москвы товаром. Почему после окончания рабочего дня, спросит муж Наили. А чтобы успеть договориться с таможенниками, пока делу не дали официальный ход, ответит Сева, как научила ее Наиля.
За столиками, тесно расставленными в мерцающей полутьме зала, сидели одни мужчины. Поговорив с Микой, на минуту оторвавшимся от своего саксофона, Сева пошла по освещенному коридору к выходу, несколько десятков взглядов сошлись на ней: кто такая? Почему пришла одна и так быстро уходит? Кто-то схватил Севу за руку, она испуганно дернулась, но ее держали крепко.
— Ты почему не здороваешься? — Она не сразу узнала в обладателе приятного баритона некогда популярного телевизионного диктора.
— Садись. — Он вынудил ее сесть на свободный стул. — Побудь со мной. — Не отпуская руки, он разглядывал ее с откровенным интересом. — Что тебе заказать?..
— Ничего.
Он придвинул к ней чистую тарелку и блюдо с салатом. На столе стояла бутылка водки и две рюмки, он предвидел, что рано или поздно к нему кто-то подсядет.
— Ешь, а заодно поговорим.
— Я не хочу есть.
Через десять минут она, съев салат, приступила к долме из виноградных листьев; Диктор рассказывал ей свежие городские новости, а она, как загипнотизированная, продолжала есть. Он выглядел ненамного моложе Эльдара и его друзей, насколько удалось их рассмотреть, пока они разглядывали ее во время визитов в магазин.
— Мне пятьдесят четыре года. А после пятидесяти разница в возрасте не ощущается. — Диктор угадывал все, что она не успевала или не решалась сказать. Большие, помутневшие от времени глаза с поволокой под густыми, сходящимися на переносице бровями она помнила с детства. А голос?! Бархатный голос, проникая в уши, приятным эхом отзывался где-то в глубине черепа. Все ее сверстницы были влюблены в него когда-то.
Сева не заметила, как они одолели бутылку красного вина. Оркестр, закончив задушевную мелодию, без передышки начинал другую. Диктор рассказывал смешные истории, и ей все трудней было смеяться негромко, чтобы не слышно было за соседними столами. А еще час назад она чувствовала себя такой одинокой…
— Все уладится, — опять прочитал ее мысли Диктор. — Я приношу удачу. Хочешь, я предскажу твое будущее?
Сева, не колеблясь, согласилась: предложение продлевало приятное общение, очень недостающее в ее одинокой жизни.
— Я сделаю это чуть позже, у меня дома. Надеюсь, у тебя ничего не назначено на эту ночь?
Она расхохоталась.
— Нет, на эту ночь у меня ничего не назначено.
— У тебя кто-то был в жизни?
— Вы имеете в виду?..
— Да, мужчину.
— Нет.
— Ты сумасшедшая! Сколько тебе? Тридцать есть?
— Тридцать два.
— И ты до сих пор девушка?
— Да.
— Не стыдно?
— Стыдно.
— В чем же дело?
— Только в одном — не встретила человека, который бы мне понравился.
— Ты права: с настоящими мужиками — проблема, — согласился он и неторопливо пошел к эстраде, что-то шепнул Мике и вернулся.
— Что вы ему сказали?
— Что отвезу тебя домой.
— К вам?
— К тебе, конечно. Я забочусь о твоей репутации. В туалет хочешь?
— Нет.
— Ну, тогда поехали.
Конечно же он повез ее к себе.
XVII
Эльдара ввели в кабинет Аббаса и, убрав со стола телефон, оставили в одиночестве. Вот-вот должен был начаться допрос, но что-то этому мешало… Из-за двери доносились голоса все тех же милиционеров в штатском. Они куда-то непрерывно звонили по мобильным телефонам и, видимо, не могли добиться ответа на волнующий их вопрос. Как и они, Эльдар понимал, что убийство Академика не могло быть случайным. Этот парень подошел к их столу неспроста; и в бар он приехал, зная, что они там будут. Значит, квартира Академика прослушивается. А если это так, то информация о звонке Эльдара с предложением встретиться была сразу же передана куда следует.
Сидя в кабинете, украшенном фотографиями из туристического прошлого его владельца, и постепенно трезвея, Эльдар понял, что из-за него погиб человек, которого чтит вся страна — правый висок пронзила боль, будто в мозг воткнулось что-то острое.
Наконец дверь открылась, и вошли те же милиционеры. У одного из них в руке были исписанные листы бумаги.
— Прочтите и подпишите. — Тот, что помоложе, протянул Эльдару три убористо исписанных листа. Он говорил с легким акцентом — видимо, заканчивал русскую школу. Второй выглядел очень неинтеллигентно: оттопыренные, помятые уши украшали низколобое лицо профессионального борца.
— Что это? — спросил Эльдар.
— Ваши показания.
— Кто их написал?
— Я. — Узколобый явно был доволен своей работой.
Эльдар пробежал глазами текст. Все события были изложены довольно точно.
— Да, все примерно так и было, — сказал Эльдар, — за исключением одного: я не уверен, что двое мужчин, которые прошли мимо Академика и, видимо, нанесли ему удар ножом, это те парни, с которыми у нас был конфликт в баре.
— Жаль, — сказал молодой. — Придется внести поправки в протокол.
— Скорее всего, это были они, но я не могу утверждать то, чего не видел.
— Это ваше дело, конечно. Но вы усложняете ситуацию. Владелец бара утверждает, что удар ножом нанес тот парень, который с вами поругался. А вы, находясь рядом, почему-то этого не увидели. Как-то странно…
— Я понимаю, что выгляжу полным идиотом, но я действительно не успел их толком разглядеть.
Не скрывая своей досады, узколобый вышел из кабинета. Молодой взял листки с протоколом и сел за стол. Ему тоже не нравилось поведение Эльдара, но он сдерживал свои чувства.
— Вы настаиваете на том, что не разглядели лиц парней, нанесших удар академику Асадову?..
— Да.
Он внес поправки аккуратным почерком и опять протянул протокол Эльдару.
— Подпишите, где стоят галочки.
Эльдар подписал везде, где было указано.
— Я могу идти?
— Да. Но не уезжайте из города. Вы можете понадобиться. Тело убитого увезли на экспертизу. С завтрашнего дня вами займется прокуратура. — Кивнув на прощание, он пошел к двери…
XVIII
Муртуз приехал на дачу ровно в десять, как и обещал. Обнаружив, что Наиля на даче одна, пришел в ярость. Но приутих, когда она в свое оправдание сообщила о том, что кадыкастый мужчина не имеет отношения к налоговой инспекции, и это раскрылось сразу же по их прибытии на дачу.
Муртуз сел к столу, наполнил коньяком рюмки, и они выпили. Разглядывая Наилю, Муртуз убедился в том, что задок ее по-прежнему красиво натягивает юбку, и темная полоска углубления, разделяющего крепкие ягодицы, маняще проступает под тонкой тканью.
— Иди сюда.
Она подошла.
— Еще ближе. Нагнись!
Она не подчинилась; кошачьи глаза смотрели поверх его головы вдаль. Муртуз сунул руку под юбку, она прогнулась в пояснице и попыталась отодвинуться. Но он уже уперся пальцем в нужную точку. Некоторое время тело Наили сохраняло все ту же напряженную, полусогнутую позу, потом что-то внутри сработало, ноги подогнулись, лицо ее уткнулась ему в пах.
XIX
По дороге домой Друг звонил много раз, но мобильный телефон Вики находился вне зоны доступа. Дома ее тоже не было. Открыв входную дверь, он услышал звонок телефона и бросился к нему. Но это был брат; того интересовало, не появились ли какие-нибудь новые сведения об убийстве академика Асадова. В конце разговора брат выразил уверенность, что убийство заказное, и добавил, что после случившегося у приятеля Вики проблем с приватизацией библиотеки не будет — единственное препятствие устранено. Недовольный шуткой брата, Друг сухо пожелал ему спокойной ночи и повесил трубку.
За почти сорок лет совместной жизни он так и не привык к поздним возвращениям Вики — она любила засиживаться в гостях. В первые годы он везде ее сопровождал, но со временем ей удалось это прекратить, и он стал больше внимания уделять друзьям. Но где бы и с кем он ни встречался и как бы интересно ни проводил время, ожидание встречи с ней по возвращении домой не покидало его ни на минуту.
В первый же год после свадьбы кто-то распустил слухи о ее супружеской неверности. В ответ Вика привела несколько примеров того, что болтают о нем: не проходило дня, чтобы подруги не рассказали о нем какую-нибудь гадость. Это его успокоило — про себя-то он точно знал, что абсолютно чист. Вика, конечно, нервничала из-за болтовни, которая сопровождала их жизнь, но, как и он, решительно отвергала возможность его или ее неверности.
Какое счастье, что ему удалось удержаться от соблазна сегодня. Но почему он вообще поддавался уговорам этого мясника Муртуза, которого знал не первый десяток лет?! Только старческим маразмом можно объяснить то, что с ним не произошло!
В половине десятого позвонил Эльдар с предложением встретиться. Обычно он мгновенно откликался на зов друзей, считая, что их проблемы важны не меньше его собственных. Но сегодня он вынужден был отказаться от встречи, сославшись на важное дело, из-за которого не может выйти из дома.
XX
Писатель оценил убийство Академика как признак окончательного погружения страны в пучину преступно-олигархического режима; Марат счел это печальное событие достаточным основанием, чтобы встретиться и выпить; Счастливчик находился где-то за границей; Алику звонить не стали — он продолжал жить в Забрате и, будучи старше их всех, с высоты своих семидесяти лет интересовался только тем, что входило в ближайший круг его жизни: семья, друзья, соседи.
По настоянию Марата собрались у него. За полчаса, ушедшие на дорогу, стол уже был накрыт. Похожая на грузинскую царицу Тамару из школьного учебника истории жена Марата жарила на большой сковородке мясо с помидорами. Когда-то на этой длинной застекленной веранде их кормила мать Марата. Двор их детства по-прежнему был разрушен частично — вопреки официальным уверениям городских властей та сторона, где жили одна над другой семьи Марата и Друга, уже тридцать лет оставалась нетронутой.
Пока Эльдар вел телефонные переговоры с Другом, Писатель изучал содержимое книжной полки. В основном она была заставлена его книгами.
— Что это ты меня на кухню вынес? — спросил он с шутливой строгостью. — Все книги в комнате, а мои — здесь.
— Чтобы были под рукой. — Марат нарезал хлеб и сложил его в плетеную корзиночку. — Жизнь семьи в основном проходит здесь.
— Ты хочешь сказать, что вы читаете мои книги?..
— Да.
— И “Солнечное сплетение” прочитали? — Так называлась его последняя книга. В отличие от изданных раньше книг она, по мнению Писателя, была незаслуженно обойдена вниманием и критиков, и читателей.
— Вроде читал… — Марат снял с полки книгу в твердом темно-синем переплете.
Эльдар закончил телефонный разговор и присоединился к ним. Писатель и его уличил в нежелании читать его книги, но тут же, проявив широту души, успокоил: интерес к чтению пропал не только у них, это — массовое явление, литература уже ничего не определяет в жизни — сама в ней запуталась.
Они сели за стол. Эльдар рассказал о том, что произошло в пивном баре. Марат засыпал его вопросами, его интересовали какие-то конкретные детали. Писатель заговорил не сразу, пытаясь понять, какие силы могут стоять за исполнителями, по его мнению, побудительным толчком убийства явилась информация о том, что Академик выехал из дома без охраны. А это означает, что его разговор с Дельцом был подслушан.
— Рано или поздно с ним все равно бы расправились. — Марат коснулся Эльдара сочувственным взглядом и взялся за бутылку. — Его, видимо, давно пасли… И, вообще, какая разница, кто это сделал?! Убит человек, его уже не вернешь! — Водка была разлита по стопкам с аптекарской точностью. — Я несколько раз видел его по телевизору. Классный мужик был! Давайте помянем.
Они выпили, не чокаясь. Закусили. В открытые окна веранды втекал вечерний воздух, и запахи двора будили воспоминания. То, что он оказался сегодня во дворе своего детства, казалось Эльдару не случайным. По логике вещей, они должны были собраться у него, но почему-то приглашение Марата оказалось предпочтительней!
Они что-то говорили, перебивая друг друга, и Писатель, и Марат. С пяти лет Эльдар дружил с ними, хотя всегда держался особняком. Удивительная это была дружба: Писатель и Друг ненавидели друг друга, Счастливчик, добившийся всех возможных должностей, наград и почестей, продолжал с ними общаться, но каждый внутренне считал, что, живя в каких-то заоблачных высотах, он отдалился от них. При этом никто из них не мог вспомнить хотя бы один случай, когда бы он совершил что-то, подтверждающее их сомнения. А может быть, ему везло и в этом, и он ни разу не оказался в ситуации, где мог быть подвергнут настоящей проверке.
В 1990 году четверо из них — Алик, Марат, Друг и Писатель чуть не оказались в тюрьме. Защищая какую-то незнакомую девушку, они вынуждены были сцепиться с хулиганьем; драка закончилась смертью одного из обидчиков девушки. К счастью, никто из них к этой смерти причастен не был. Но выяснилось это не сразу. Угроза несколько ближайших лет провести за решеткой крепко тряхнула конструкцию дружбы, воздвигаемую общими усилиями на протяжении полувека …
— Ты много сегодня выпил? — Писатель пытался на глаз оценить состояние Дельца.
— Все нормально.
Чтобы успокоить Писателя Эльдар сказал тост, в котором посетовал на то, что в последнее время они редко встречаются. Писатель в развитие его тоста с огорчением отметил, что с возрастом они все больше погрязают в житейских проблемах, и в поисках подтверждения он взял с полки свою последнюю книжку. Полистав ее, стал читать какие-то отрывки. Что-то цокало у него во рту, и, не прерывая чтения, он языком поправлял вставную верхнюю челюсть. Видимо, плохо держалась. Иногда он останавливался и долго листал книгу в поисках нужного места… Каждый очередной кусок предварялся предупреждением: в книге зафиксировано все, как было, и поэтому просьба не обижаться, если что не так; более всего Писателя волновало состояние Дельца — не приблизился ли он к состоянию неуправляемого стремления к справедливости?
— “Аида возникла в жизни Дельца через двадцать лет после развода с Фаридой…”
— В каком это году было? — спросил Марат, что-то уточняя.
— Девяностом, — не задумываясь, ответил Писатель; он нервничал, когда его прерывали.
— Девять лет прошло… — печально покачал головой Марат. — Пролетели, как пуля. Я помню…
— Прошу тебя, не мешай, — тихо остановил его Эльдар; он пытался вспомнить подробности вечера, о котором шла речь в повести.
Писатель продолжил чтение.
— Делец заканчивал тост, опираясь на верное плечо Аиды: “Только я могу гарантировать достаточно качественное математическое обеспечение исследованиям, которые ведут здесь молодые лингвисты. Не будет меня — все остановится. Баку вернул мне ощущение моей незаменимости. Психологический портрет этноса на основе специального семантического анализа — до этого пока никто в мире не додумался. Вот почему я сижу в Баку, и никто не заставит меня уехать отсюда, ни какая сила. Я здесь нужен. И уверенность в этом мне подарили ваши дети. Выпьем за них.
Мы чокнулись, выпили и каждый добавил к сказанному какие-то свои соображения…”
Он поднял глаза, проверяя, какое впечатление произвело его чтение.
— Действительно, почему бы не выпить за детей, — оживился Марат и поднял бокал.
— Дайте дочитать… — Писатель не прикоснулся к своей рюмке. — Это уже другой кусок. “…Каждый раз, приезжая из Москвы, Делец звал нас поехать с ним на могилу его матери, и почти всегда это происходило ближе к ночи. Мы брали с собой бутылки, стаканы, какой-нибудь еды и в зависимости от времени года проводили на кладбище от получаса до нескольких часов. Однажды разразился скандал — внезапно Друг объявил, что Делец всякий раз приводит нас на новые могилы (в этом уголке кладбища на скромных надгробных камнях военных и послевоенных лет не сохранились имена усопших). Потрясенный обвинениями, Делец долго клял свое нищее детство и себя за то, что так и не поставил матери надгробие, достойное ее памяти”.
— Выпьем за родителей. — Марат потянулся к водке. Эльдар отодвинул от него бутылку.
— “Тем временем Друг шепотом сообщил мне:…”
— Это кому он сообщил? — спросил Марат.
— Мне… повесть написала от первого лица. — Сдерживая раздражение, пояснил Писатель. — “…сообщил мне, что родственники Дельца уже пятнадцать лет назад перевезли тело его матери в Казах, там легче присматривать за могилой”.
— Это правда? — Вытаращил глаза Марат. — Ты морочил нам голову?!
— Ты все забыл, Марат, — улыбнулся Эльдар. — Я признался в этом еще тогда…
— Не помню.
Голос Писателя, продолжающего чтение, прервал их спор:
— “Словно услышав эти упреки, Делец вдруг обратился к нам с каким-то мудрым спокойствием: “Если это даже так, если я и вправду не знаю, под каким из этих камней лежит моя мать, разве это что-то меняет? Разве мы не приходим сюда, чтобы почтить память всех наших близких, где бы они ни были похоронены?
— Ты прав, — согласился Марат, и они выпили за упокой родителей, в тысячный раз нарушив мусульманский запрет на употребление алкогольных напитков”.
Писатель захлопнул книгу.
— Да, да, я вспомнил… Так и было, — согласился Марат.
— Я подарил эту книгу и тебе, и твоим детям. Может, когда-нибудь кто-нибудь из вас прочтет ее до конца. — Писатель вернул книгу на полку.
— Не сердись, прочитаем, прочитаем. — Марат разлил водку по рюмкам. — Куда денемся?!
Выпив, они вернулись к убийству Академика. Он был известен им с детства; в школе им рассказывали о его героическом поведении на фронте. Последние два десятка лет он часто появлялся на телевидении, но знаком с ним был только Эльдар. И они ждали от него информации, которая дала бы возможность понять истинную подоплеку убийства. Но Эльдар молчал; Писатель объяснил его состояние воздействием только что прочитанных кусков из его книги и решил высказать несколько соображений об общей ситуации в республике.
— Проблема нашей жизни. — Он выразительно вздохнул и печально почесал лысину, — в том, что интеллигенция выброшена на обочину. Страна захвачена людьми с низким ай-кью.
— Это еще что такое? — насторожился Марат.
— Уровень интеллекта.
— А как он определяется?
— Специальным тестом. К сожалению, технический процесс и грамотность не на пользу культуре. Даже в просвещенной Европе полно чиновников-кретинов.
— Херня это все… Ай-кью, май-кью… Порядочных людей осталось мало. — Марат взял в руки бутылку. — Вот в чем проблема!..
— Это тоже правда, — Писатель посмотрел на часы; он очень любил Марата, но перспектива провести ночь в дебатах, как в молодые годы, заставила его встать. Марата это огорчило, да и Эльдару хотелось еще побыть с друзьями. Но уже было достаточно выпито, а правила техники безопасности четко гласили: “При возникновении желания высказать правду, которую по каким-то причинам раньше не говорил, надо прекратить принятие спиртного и по возможности уединиться”. Такое желание возникало у него не раз, практически при каждой встрече: с некоторых пор их дружба стала похожей на групповой заплыв, в котором каждый участник настолько устал, что проблемы плывущего рядом его мало волнуют. Уже несколько лет он хотел сказать им об этом, но и на этот раз сумел подавить соблазн.
По дороге домой Писатель поделился соображениями, очень созвучными с ощущениями Эльдара. Как и положено литератору, он высказался чужими словами, процитировав Пушкина: “Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман”. По Пушкину получалось, что они стараются не замечать истину о давней исчерпанности их отношений и поддерживают друг в друге иллюзию дружеской верности.
Ветер шелестел листвой старых бульварных деревьев, волны моря, ныряя под козырек бетонной набережной, приятно причмокивали. Две тени, опережая Писателя и Эльдара, смешно перебегали от фонаря к фонарю, то удлиняясь, то укорачиваясь. Старая женщина в длинном цветастом халате, присев на корточки, кормила нескольких кошек, что-то им рассказывая ласковым, певучим голосом.
На Писателя вдруг нахлынуло желание пооткровенничать. Он положил руку на плечо Эльдара и заглянул ему в глаза.
— Хочешь, я объясню тебе, почему ты так скоропалительно хочешь жениться на этой продавщице? — Он и раньше намекал, что понимает Эльдара больше других и, может быть, больше его самого.
— Ее зовут Сева.
— Да, извини, на Севе. Хочешь?
— Хочу, но предупреждаю: сейчас я воспринимаю только возвышающий обман, никаких низких истин.
Писатель рассмеялся, его освещенное неверным светом ночных фонарей бородатое, старчески округлившееся лицо в очках показалось сейчас чужим и малоприятным.
— Я все же рискну… Ты помнишь Дору Гинзбург, нашу соседку?
— Ну?..
— Сколько лет ты был в нее влюблен?
— Мы все были в нее влюблены.
— Нет, всем нам она нравилась, а ты ее любил по-настоящему.
— Ну, предположим.
— Не предположим, а так и было. Мы все видели, как ты страдаешь.
— Ну и что?
— Вот они-то, эти страдания, причина того, что ты всю жизнь мстил всем своим женщинам, включая жен.
— Что значит, мстил?! Я их любил, всех этих женщин. И они меня любили.
— Они — да. Ты — нет.
— Ты что, в постели с нами лежал?
— Дело не в постели. Попытаюсь объяснить… У тебя ведь с ней никаких отношений не было… Или что-то было? Какой-то эпизод, о котором мы не знаем?
— Не важно…
— Очень важно. Была ли ситуация, когда у тебя появилась надежда, что вы будете вместе, а потом все оборвалось по ее вине?
Конечно же Писатель молол чушь: не мстил он никому, но кое-что, похожее на то, о чем тот расспрашивал, вполне могло произойти; какой-то короткий период отношения с Дорой Гинзбург не казались безнадежными.
— По моим подсчетам, ты лет десять не мог освободиться от чувства к ней.
— Ну и что?
— А то, что в результате у тебя возникло подсознательное ощущение опасности. Ты опасался еще одной травмы. И, даже женившись, искал повод поскорее расстаться.
— Какой повод?! Перерезанные из-за пустяка вены — это повод? А Аида? Разве она из-за меня уехала из Баку?
— А сколько других замечательных женщин у тебя было? И всех их ты отвергал, недолго пообщавшись.
— Ну, и как это связано с Дорой?
— Эта Сева — ее копия. И ты, сам того не понимая, женишься не на Севе, а на Доре. Я прав?
— Нет.
— Ты не обиделся?
— Нет. Как сказал Мао Дзэдун, тот, кто много читает, умней не становится.
— Но и тот, кто не читает, не умнеет.
Обменявшись колкостями, они попрощались. Писателю предстояло по бывшей улице Зевина дойти до кинотеатра “Азербайджан”, рядом с которым жила его теща.
До дома Эльдара оставалось два квартала. Эльдар шел по тротуару, освещенному магазинными витринами, и время от времени пропадал в темноте.
Психоаналитическая атака Писателя напомнила ему один забытый эпизод…
XXI
Он встретил ее на танцевальном вечере в институте иностранных языков. Старший брат одноклассника дал им один билет, и целый час они проникали в актовый зал через служебный вход. Здесь он увидел ее в окружении подруг; всех их он знал по именам, так как был осведомлен обо всем, что с ней было связано. Уже два месяца она встречалась с сыном министра финансов, чемпионом города по гимнастике. В тот вечер она вела себя странно: разговаривая с подругами, шарила глазами по залу, кого-то выискивала. Увидев Эльдара, обрадовалась, помахала ему рукой и попросила постоять рядом; когда заиграл оркестр, она пригласила его на танец и его коснулись большие, туго затянутые лифчиком груди; в медленном танце она приблизилась настолько, что эти две загорелые дынечки, красиво выглядывающие из глубокого выреза платья, упруго уперлись ему в живот, чуть ниже груди…
Она продолжала посматривать по сторонам и во время танца. Наконец стало ясно, кого она ищет — в дальнем углу зала, выставив в улыбке крупные белые зубы, сын министра финансов что-то нашептывал известной в городе певице, которая ради него сошла с эстрады.
— Сволочь. — Дору передернуло от отвращения.
— Кто?
— Как она может с ним разговаривать? Он же круглый дурак!
— Но ты же встречаешься с ним.
— А ты откуда знаешь? — Она удивилась его осведомленности. — Он полгода пристает ко мне. Проходу не давал, и я согласилась встретиться с ним пару раз.
К концу танца Дора перевела разговор и выяснилось, что ее отец до войны дружил с отцом Эльдара и рассказал ей кое-какие подробности о его семье. Рассказывая, Дора не сводила с него глаз и в их серой с легкой голубизной глубине он ощутил искренний интерес к себе.
То, что она ему давно нравится, ей тоже было известно. А робость поведения давно вызывала удивление. С его-то внешностью и умом он мог бы вести себя уверенней. Кстати, говорят, что он пользуется успехом у девушек… правда ли это? Эльдар уклонился от прямого ответа и дал понять, что, кроме нее, его мало кто интересует. Она зарделась от удовольствия. Потом они сидели рядом на концерте, и собравшись с духом он прикоснулся к ее ладошке; она не отодвинула руку. Подруга, сидевшая по другую сторону, время от времени с любопытством на него поглядывала; он явно ей нравился.
После концерта девочки попросили проводить их домой, и, пока они прощались с подругами, Эльдар позволил себе помечтать. Он знал, что отец намерен дать ей юридическое образование. В Баку поступить на юрфак Доре будет несложно, но ведь в Москве качество преподавания намного выше. Было бы здорово, если бы она решилась рискнуть, и тогда бы они уехали в Москву вместе…
Наконец долгое прощание с подругами закончилось, и они пошли к выходу. Здесь у самых дверей их ждал Чемпион. При относительно невысоком росте он имел очень внушительный вид; высоко закатанные рукава рубашки открывали мощные бицепсы.
— В чем дело? — Дора неприветливо прищурилась.
— Можно тебя на минуту?
— Зачем?
— Отойдем в сторону.
Она извинилась перед Эльдаром и пошла за Чемпионом к мраморной колонне, подпирающей потолок в углу зала. Они довольно долго спорили, потом чемпион подошел к Эльдару.
— Ты иди домой, друг, — сказал он с вежливой уверенностью. — Я провожу ее сам.
Эльдар оглянулся на Дору, она стояла лицом к колонне как ребенок, которого поставили в угол за плохое поведение. Эльдар сделал движение в ее сторону, но железная рука Чемпиона остановила.
— Я же сказал тебе: она пойдет со мной.
— Я хочу спросить у нее. — Эльдар попытался резким движением освободиться из пальцев, впившихся в руку; Чемпион недовольно поджал нижнюю губу и громко подозвал Дору.
— Дора, поди сюда.
Она послушно выполнила команду.
— Объясни молодому человеку, что ты хочешь уйти отсюда со мной.
Дора подняла на Эльдара свои прекрасные серо-голубые глаза.
— Извини, нам нужно с ним поговорить.
— А ты проводи ее подругу. — Чемпион был настроен доброжелательно. — Тоже неплохой кадр. — С этими словами он взял Дору под руку и повел к выходу.
Через два месяца Эльдар уехал учиться в Москву, а когда через год вернулся, она уже была женой какого-то родственника отца, приехавшего из Черновцов. После первого курса она взяла академический отпуск и родила девочку по имени Белла в честь бабушки со стороны мужа.
Конечно, Писатель прав — то, что произошло в тот вечер в педагогическом институте, многое определило в отношениях Эльдара с женщинами. Но мстил ли он им? В этом он по-прежнему сомневался.
У подъезда своего дома, украшенного кариатидами с белыми пулевыми пробоинами на всех частях туловища, Эльдара ждали все те же милиционеры.
— Где же вы гуляете так поздно? — спросил молодой; второй, ушастый, устало зевнул. — Вам придется проехать с нами.
— Куда?
— Узнаете на месте.
Они усадили его на заднее сиденье голубой “Волги” и сели по обе стороны у окон. Место за рулем занимал третий, в широкополой соломенной шляпе.
XXII
Вика явилась далеко за полночь и сразу прошла в ванную; сердце Друга
екнуло — неужели ей что-то уже известно; такие, как Муртуз, способны на любую пакость. Но зачем это ему? Втянул в грязную историю, чтобы, шантажируя через брата, добиться приватизации библиотеки? Но в таком случае не было никакого смысла начинать с Вики, какой шантаж, если ей уже все известно?
А может, у него что-то другое на уме?
За дверью в ванную не слышно было ни звука; обычно перед сном Вика проводила там минут двадцать. Он посмотрел на часы. Может быть, позвонить Муртузу и прямо спросить о его намерениях? А главное, выяснить: сказал ли он ей что-то?..
Муртуз ответил после первого гудка. И сразу же стал извиняться за неудачную вылазку на дачу. Опасения по поводу возможной утечки информации он категорически отверг:
— За кого ты меня принимаешь?! Ни одна душа ничего знать не будет.
— Предупреждаю, если кто-нибудь узнает, на меня не обижайся!
— А что, собственно, было? Ничего ведь не было.
— И не будет.
— Дело хозяйское. Не будет, так не будет. — Муртуз дал отбой, не попрощавшись.
Наконец она вышла из ванной, продолжая втирать в лицо белый крем, бросила на него мимолетный взгляд.
— Что-то случилось?
— Я должен тебе…
— Завари чай.
Он изложил ей все в мельчайших подробностях. Она слушала, попивая чай и строго постукивая пальчиками свободной руки по столу. Наконец он умолк.
— И кого он тебе подставил?
— Свою продавщицу.
— Уж не ту ли, на которой собрался жениться Делец?
— Ее подругу.
— И как она? Ничего?
— Я на нее не смотрел.
— И чего ты так переполошился? — она насмешливо усмехнулась, потом внезапно посерьезнела. — А впрочем, то, что ты рассказал, — ужасно!
— Я знал, знал! Что ты тяжело это воспримешь. — Друг еле сдерживал себя, чтобы не встать на колени. — Умоляю, прости меня!
Вика опять застучала пальцами по столу.
— Я сделаю все, чтобы добиться твоего прощения, — продолжал он.
— Да, сложная ситуация. Ты, по сути, предал меня… — Она глотнула чаю, зевнула, предложила Другу серьезно подумать о своем поведении и ушла в спальню. Он хотел пойти за ней, но не решился.
К утру он все же прилег рядом с ней и, стараясь действовать осторожно, долго искал возможность поласкать ее, нежно касаясь языком самых укромных уголков ее все еще прекрасного тела.
XXIII
Муртуз доставил Наилю в ресторан “Ист-Вест”, пожелал ей удачной встречи с мужем и поехал дальше. По дороге домой позвонил сыну. Мобильный не ответил, а по городскому телефону дежурный сообщил, что сын на допросе и позвать его к телефону нет возможности.
Сыном Муртуз был доволен — отличник с первого класса, он сам, без помощи Муртуза, поступил на юридический факультет, куда последние тридцать лет был бешеный конкурс — дети людей с деньгами с юных лет стремились стать судьями, прокурорами и, на худой конец, полицейскими. После окончания университета удалось устроить его в прокуратуру одного из центральных районов города, и, по словам приятеля — непосредственного начальника сына, к делу он относится добросовестно.
Хотелось услышать мнение сына об убийстве академика Асадова. Муртуз не был суеверным человеком, но то, что академика отправили на тот свет, как только он решил помешать ему, Муртузу, ничем другим, кроме вмешательства небесных сил, объяснить было невозможно. Сколько лет Академику угрожали те, против кого он боролся?.. И ничего — жил себе спокойно, и вдруг такое! Жаль, конечно, человек огромные заслуги имеет, и герой, и ученый настоящий… Жил бы себе и жил, как прежде, если бы не влез в эту историю с приватизацией библиотеки.
Тут Муртуз усилием воли переключился на дела, которые предстояло провернуть завтра. Прежде всего надо будет нажать на министерство — приказ о приватизации никто не отменял, и они должны вытащить его из ящика. Не мешает встретиться с внуком библиотекарши и дать ему несколько тысяч (не пятьдесят, конечно, как он собирался раньше, пока был жив Академик), чтобы задобрить старуху — все же всю жизнь командовала этой библиотекой. Планируя завтрашний день, Муртуз еще раз позвонил сыну, но допрос все еще продолжался.
XXIV
Было полное ощущение, что его хотят взять на работу в какое-то секретное ведомство. Следователь прокуратуры, в котором легко было узнать сына Муртуза, — те же тяжелые надбровные дуги, надежно защищающие глаза от внешних ударов, те же широкие, покатые плечи и та же фамилия; в отличие от милицейских дознавателей он перед началом допроса представился — задал ему десятки вопросов, которые никакого отношения к расследуемому делу не имели. Какого он года? Где родился? Кто родители? Где они появились на свет? Где учились? Где работали? Есть ли другие близкие родственники? Где и кем работают? Откуда родом?
Эти данные следователь сразу же куда-то сообщал по телефону и продолжал задавать все новые и новые вопросы. Когда и при каких обстоятельствах он познакомился с академиком Асадовым? Характер отношений? Как часто встречались? Сотрудничали ли в общественных делах? Что он знает об антикоррупционной деятельности Академика? Отношение к религии, к мусульманским сектам, в частности, к ваххабитам? Были ли с ними какие-либо контакты?
Вопросы по существу начались далеко за полночь, когда сына Муртуза заменил басистый, обильно потеющий и часто вытирающийся бумажной салфеткой толстяк в черной тенниске.
— Расскажите о причине вашего конфликта.
— С кем?
— С академиком Асадовым.
— У нас не было конфликта.
— И вы сами, и работник бара показали, что к концу вашей встречи в пивном баре у вас возник спор.
— Спор — это не конфликт.
— Не придирайтесь к словам. Из-за чего вы поспорили?
— Это долгая история.
— Я никуда не спешу.
— Он считал, что я неправильно живу.
— Что конкретно он вам сказал?
— Он был недоволен тем, что я работаю не по специальности и не участвую в общественно-политической жизни страны.
— И все?
— Да.
— Вы брали у него деньги в долг?
— Нет.
— У вас были общие знакомые женского пола?
— Нет.
— Почему вы оставили его в баре и ушли один?
— Мы попрощались, и я ушел.
— Он вышел сразу после вас и пошел к своей машине. Но вы не остановили его?
— Да.
— И он не счел нужным с вами попрощаться?
— Мы уже попрощались.
— Сколько лет вы дружили?
— Много. Если это можно назвать дружбой.
— Вы были достаточно близки, чтобы при значительной разнице в возрасте и в положении запросто позвонить ему и пригласить в пивной бар?
— Бар выбрал он.
— Но предложили встретиться вы?
— Да.
— И позвонили ему вы?
— Да.
— Почему именно сегодня?
— У меня освободился вечер.
— Во сколько вы ему позвонили?
— Примерно в шесть часов.
— А встретились в семь тридцать… Причина встречи?
— Просто хотели посидеть, поговорить. Без всяких причин.
— Но почему-то поругались.
— Я уже сказал — мы не ругались.
— Слушайте, перестаньте морочить голову! Вы вдумайтесь в то, что говорите. В шесть часов вы позвонили, по вашим словам, не другу, не родственнику, не сослуживцу, а так, просто знакомому. И этот знакомый, выдающийся ученый и общественный деятель, сразу же выехал по вашему звонку из дома, без охраны. Вы встретились в сомнительном пивном баре, выпили, по вашим словам, три бутылки водки…
— Это легко проверить.
— Между вами возник спор, вы расстались, не пожав друг другу руку на прощанье. Правильно я излагаю события?
— Да. Примерно. Там еще к нам пристал один парень.
— К парню мы еще вернемся… Вы расстались, и на ваших глазах его убили. Но вы уверяете, что не видели лица убийцы.
— Их было двое.
— Вы запомнили второго?
— Нет.
— Зачем же вы о нем упомянули? Это что-то меняет в моем, а вернее, в вашем рассказе?
— Нет.
Следователь несколько раз прогнулся в пояснице и вернулся в прежнее положение, прислонив брюшко к краю стола.
— А теперь я расскажу вам, как все было на самом деле.
Эльдар пожал плечами, но поймал себя на том, что версия следователя ему интересна.
— Я восстановлю подлинную картину, и, если вы умный человек, а я в этом не сомневаюсь, вы не станете опровергать мою правоту. Мы запишем все, как было на самом деле, и вы подпишете новый протокол. Если же вы глупый человек, в чем я сомневаюсь, вы откажетесь это сделать. И тогда придется вас заставить. В любом случае, вы рано или поздно его подпишете. Можете в этом не сомневаться. Не было еще случая в моей практике, чтобы такое произошло, — Толстяк выдержал паузу, чтобы дать Эльдару возможность осознать услышанное…
Эльдар не заставил ждать с ответом:
— Ничего, кроме того, что я уже сказал, я не подпишу.
Следователь пропустил эту негромко произнесенную реплику мимо ушей.
— Итак, начинаю. Вы позвонили Академику по поручению заказчика и заставили, подчеркиваю: заставили его согласиться на встречу с вами. Во время переговоров в баре к вам подошел ваш сообщник, но ни ему, ни вам не удалось добиться от Академика того, из-за чего была назначена встреча. Не получив нужного результата, вы вынуждены были расстаться со своей жертвой. А на улице ваш сообщник, которого вы прикрывали со стороны бара, совершил подготовленное заранее убийство. Владелец бара вышел из помещения после вас, узнал в убийце парня, который подходил к вашему столу, вы же, находясь на более близком расстоянии, не узнали его. Владелец ресторана запомнил номер машины, на которой исполнители убийства уехали, вы же утверждаете, что даже не заметили их машину, находящуюся от вас в нескольких метрах. Как это можно объяснить? Ответ один: вы делаете все, чтобы помешать установить ваших сообщников. Кстати, и владелец бара, и официанты, и еще кое-кто в своих показаниях подтвердили эту, подлинную версию произошедших событий. В связи с этим у меня к вам три вопроса. Первый — от кого вы получили приказ или предложение вынудить Академика на эту встречу? Второй вопрос: что вы от него требовали при встрече в баре? Третий: был бы он убит, если бы согласился на ваше предложение или убийство произошло бы в любом случае?
Определенная логика в версии следователя была, и звучала она убедительнее того, что произошло на самом деле, и Эльдар сказал об этом:
— Все, что вы сказали, звучит вполне правдоподобно, но не имеет никакого отношения к реальности. Каких-либо поручений ни от кого я не получал, никаких требований Академику не предъявлял и парня, подошедшего к нашему столу, увидел впервые. Так же, как и другого. И кто из них нанес удары ножом, не видел.
— Вы все это уже говорили.
Без стука в кабинет вошел очкастый сотрудник, которого Эльдар раньше не видел. Нагнувшись к толстяку, он что-то шепнул на ухо и ушел.
— Ваши анкетные данные проверены и подтвердились. Жаль, что вы отвергаете мою версию. Мы встретимся завтра утром.
За ночь Эльдар трижды терял сознание. Сперва его били, стараясь не попадать по лицу — двое держали за руки, вывернув их за спину, а двое наносили удары по очереди, меняясь, когда уставали. Потом они накинули ему на голову полосатый полиэтиленовый мешок. Сквозь прозрачную часть мешка он видел смутные очертания полицейских, один из них пил чай, а трое других тихо переговаривались, ожидая, когда он начнет задыхаться. Мешок был стянут тонким шнурком под подбородком, чтобы не пропускал воздуха. Даже глубоко под водой не возникало такое удушливое состояние, как в этом полосатом мешке. Эльдар заметался в руках полицейских, втягивая в себя выдохнутый и утративший кислород воздух. Он где-то читал, что клетки мозга, не получающие кислород в достаточном количестве, начинают умирать. И это вскоре подтвердилось — он потерял сознание.
К этому времени откуда-то принесли электрический прибор с длинным металлическим щупом. Эльдар очнулся от резкой боли в паху, к которому был поднесен искрящийся раскаленный щуп; боль волной понеслась к голове…
Прежде чем накинуть мешок второй раз, к Эльдару пододвинули ручку и новый вариант протокола. Немного подождав и убедившись в том, что он своего решения не изменил, они приступили ко второму туру пыток.
На рассвете, к окончанию третьего тура, появился следователь; Эльдара подняли с пола и посадили на стул. Два полицейских придерживали его с двух сторон, не давая упасть. Следователь беседовал с ним так же вежливо, как и ночью.
— Послушайте моего совета, — протокол лежал на столе между ними, на равном расстоянии. — Вам нужно ответить всего на три вопроса. И ваши мучения закончатся. Поймите, вы обречены в любом случае. На суде вам дадут от десяти до пятнадцати лет, независимо от того, признаете вы свою вину или нет. Улик достаточно и без вашего признания. Можете и дальше изображать из себя Зою Космодемьянскую, но учтите: по вашей вине убит выдающийся человек. Вы сами не отрицаете, что вытащили его из дома без охраны. Вы утверждаете, что сделали это неумышленно, но это слова, а следствие имеет доказательства того, что это — политический заговор. Факты свидетельствуют, что вы выполняли поручение одной из ваххабитских организаций, против влияния которой боролся убитый. Удивительно, что человек вашего менталитета связался с террористами-мусульманами. Хотя, должен сказать, интеллигенция все чаще и чаще сотрудничает с религиозными фанатиками.
Эльдар не мог говорить — горлом шла кровь, и, чтобы не задохнуться, он сглатывал ее.
— Ну зачем вы себя мучаете? — укоризненно произнес следователь, роясь в верхнем ящике стола. — Даже если вы не связаны с этой сектой, ваша подпись дает возможность разоблачить ее главарей. Вам, повторяю, разницы нет — свои десять-пятнадцать лет вы получите в любом случае.
Эльдар не успел вовремя сглотнуть кровь и поперхнулся.
— Упрямец вы, — осуждающе покачал головой следователь и протянул Эльдару пачку салфеток. — Пожалейте и себя, и нас. — Он чуть отодвинул свой стул и, брезгливо поморщившись, стер капельки крови с края стола. — Ну что же, как говорила моя соседка еврейка — каждый кузнец своего счастья, — сказал он чуть погодя, убедившись в том, что не склонил Эльдара к сотрудничеству.
Эльдар закрыл глаза; он не мог говорить, не мог пошевелить руками, ногами; что-то было разорвано в груди, оттуда-то и хлестала кровь. Работал только мозг, но и он в любую минуту мог остановиться. И пока это не произошло, Эльдар пытался понять, почему поступки, совершенные разными, и близкими, и далекими от него людьми, а вернее, последствия этих поступков, набегая друг на друга еле заметными волнами, однажды сложились в целое, и огромный вал обрушился на него, как тщательно организованный, коварный удар судьбы?.. Почему именно на него? Кто определил этот выбор? И когда возникла первая волна? Вчера, когда сорвалась встреча с Севой в ресторане Ист-Вест? Но ведь он мог и не позвонить Академику? Да и тот мог не согласиться выйти из дома без охраны?.. Но почему-то согласился. Что это — рок, трагическое невезение? Если да, то все началось гораздо раньше. С поездки в Москву по подделанному студенческому билету сорок лет назад, когда он познакомился с Академиком. Но ведь эта поездка была связана с его желанием повидать друзей… А с ними судьба соединила его еще ребенком. Значит, первые волны, давшие начало этому роковому, погубившему его валу, возникли очень давно, может быть, с момента его рождения. А разве само его появление на свет — не стечение обстоятельств, имеющих долгую, многовековую предысторию?.. А в свою очередь… — тут причинно-следственная цепочка, прочертившаяся в мозгу, как летящие друг за другом трассирующие пули, прервалась — Эльдар надолго потерял сознание, и следователи, посовещавшись, отправили его в одну из тюремных больниц.
По дороге в больницу сознание короткой вспышкой вернулось к нему, и мозг сразу же заработал: любой поступок, все действия, совершаемые людьми, обретают жизнь в виде последствий; одни, как живые существа, умирают быстро, а другие могут иметь бесконечную длительность, создавая все новые и новые события, а те, цепляясь друг за друга, продолжаются веками.
XXV
Первая жена отца, осетинка, была его студенткой. На протяжении трех лет отец платил ей стипендию из своего кармана, но формально она числилась помощником библиотекаря и думала, что получает зарплату от университета. В 1928 году он признался ей в любви и, убедившись во взаимности, поехал во Владикавказ свататься. С ним поехали два его друга и три двоюродных брата, все получившие образование в Москве и Петербурге.
Отец христианин пришел в смятение, когда дочь, опустив глаза, сообщила о приезде странных сватов; разрешая дочери уехать учиться на адвоката, он договорился с родней, живущей в Баку, что она будет жить у них под жестким контролем. И три года ему писали, что дочь, кроме института и дома, нигде не бывает и ни с кем не общается. И вдруг сваты, да еще какие! Шестеро молодых тридцатилетних мужчин, блестяще говорящих по-русски и пьющих так, что все местные гуляки не выдержали соревнования и на третий день сдались шестерке мусульман, прошедших подготовку в российских столицах.
Отец, выпускник юридического факультета Московского университета, уже в тридцать лет был известным адвокатом. Слухи о нескольких выигранных им процессах дошли до Тифлиса, а через тамошних осетин достигли и Владикавказа. Не устояв перед обаянием отца и его лихих друзей, старик-осетин благословил дочь на замужество с мусульманином.
В 1928 году сыграли две свадьбы — в Баку и во Владикавказе. Красавица Доухан стала женой отца, и они прожили в счастливом браке десять лет. Робея перед мужем, который был значительно старше ее и пять лет читал ей лекции в университете, она обращалась к нему на “вы” все годы замужества.
В тридцать восьмом она заболела туберкулезом и умерла, так и не родив ребенка. Через два года отец привез деревенскую девушку из Казаха, ставшую матерью Эльдара. Отец уже не искал любви и женился на простушке, обладающей качеством, редким для Баку, — она не знала ни слова по-русски, и это было гарантией того, что рожденный ею ребенок будет знать в совершенстве родной язык.
Так и вышло — мать, закончив педагогический институт, стала учительницей, и среди всех друзей Эльдар выделялся блестящим владением родного языка. (Наряду с русским, конечно, который у городской интеллигенции был тогда основным языком общения.)
Отец погиб в сорок втором под Моздоком. Эльдара, рожденного после его ухода на фронт, он так и не увидел. Но в письмах к матери много писал о том, как надо воспитывать сына, и мать старалась следовать его установкам в меру своих скудных возможностей.
Друзья отца, оставшиеся в живых, много рассказывали Эльдару о том, каким замечательным юристом был его отец. Об этом свидетельствовал и огромный архив, хранящийся в доме, — письма, книги, многотомные дела тех, кого отец защищал на процессах.
Примерно с четырнадцати лет любимым занятием Эльдара было рыться в бумагах отца. Он знал содержание многих писем, благодарностей, поздравлений и обращений с просьбой о помощи.
Вышинский, Руденко и многие другие известные в стране люди находились в переписке с отцом. С кем-то он учился еще до революции, с кем-то работал в Москве в молодости, кого-то знал по совместному участию в процессах. Эти письма свидетельствовали о том, что отец был на равных с самыми крупными юристами страны. А уж в Азербайджане он был лучшим; и сам Мир-Джафар Багиров, руководитель Азербайджана до пятьдесят четвертого года, ежегодно поздравлял мать с Новым годом, а мать, переходя на шепот, утверждала, что, по рассказам отца, в двадцатые годы они были друзьями, и даже был случай, когда отец послал Багирова за пивом. Она рассказывала об этом шепотом, потому что уже наступили годы, когда Багиров мог послать все население Азербайджана не только за пивом, но и куда подальше… Что время от времени и делал.
Готовя квартиру к совместной жизни с Севой, Эльдар вынес часть бумаг отца на чердак и уложил их в картонные коробки из-под пива. Несколько дел оставил в своем шкафу; еще школьником он обратил на них внимание, одно было связано с финансовыми преступлениями четырех руководителей ГЛАВУРСа (Главное управление рабочего снабжения, которому подчинялись все столовые в республике). Речь шла об огромных хищениях, и отец доказал, что один из обвиняемых, занимавший самую низкую должность, совершал противозаконные действия по указанию своих начальников и лично не присвоил ни рубля народных денег.
Этот подзащитный отца был уволен с работы, исключен из партии, но избежал расстрела и устроился буфетчиком в один из бакинских ресторанов. Уже к концу войны, когда Эльдару исполнилось пять лет, мать повезла его в Исмаилы на свадьбу, которую он запомнил на всю жизнь — там он впервые сел на лошадь (он принимал участие в ее купании в речке, и она чуть не отдавила ему ногу), впервые участвовал в охоте и впервые в жизни оказался лицом к лицу с большим скоплением людей — в день свадьбы его и мать вывели на середину шатра, где собралось полсела, и в их честь был сказан тост, смысл которого сводился к тому, что отец Эльдара спас жениха от расстрела. И что благодарность к этому замечательному юристу, который не побоялся выступить в защиту малограмотного деревенского парня, останется в сердце жениха навсегда. Уже тогда Эльдару стало понятно, что если бы не его отец, свадьбы, на которую он с матерью был приглашен, не было бы, поскольку не было бы на свете жениха, который эту свадьбу устроил.
Несколько лет после этого буфетчик иногда наведывался к ним по праздникам с подарками, но потом куда-то исчез. Мать как-то встретила его на улице. Выяснилось, что он все еще работает буфетчиком, сильно разбогател и через год после свадьбы, на которую они с Эльдаром ездили, у него родился сын.
Это дело среди прочих запомнилось Эльдару особенно хорошо и из-за шрама на ноге от лошадиного копыта и еще из-за металлического пугача, который подарил ему спасенный буфетчик; на рукоятке пугача была выгравирована надпись: “Сыну Муртузу в день рождения”, видимо, буфетчик подарил Эльдару игрушку своего сына.
Еще одно дело, выигранное отцом, всплыло в памяти Эльдара перед тем, как сознание его опять затуманилось: сразу же после поступления в Московский университет к нему в столовой подошел мужчина, оказавшийся доцентом географического факультета, и спросил: не сын ли он Багатура Ага-заде. Убедившись в том, что не ошибся в своем предположении, он обнял Эльдара. Оказалось, что и его, беспризорного мальчика, обвиненного в воровстве, в начале тридцатых годов, спас отец Эльдара.
Через полгода после знакомства доцент был выдвинут на партийную работу, в конце восьмидесятых, когда Эльдар переехал из Москвы в Баку, он увидел бывшего подзащитного отца по телевизору — во главе правительственной делегации одной из братских республик он приехал с дружеским визитом в Азербайджан. Плохо разбирающийся в государственной и партийной иерархии Эльдар понял все же, что бывший доцент — географ Московского университета дорос до поста Второго секретаря центрального комитета коммунистической партии одной из союзных республик.
Высокий гость не знал о переезде Эльдара в Баку и не пытался с ним встретиться, но еще через десять лет, в начале девяностых, расставшись с уже несуществующей партией большевиков, бывший доцент приехал в Баку в качестве Председателя Совета директоров крупного международного холдинга. Узнав через Счастливчика, с которым он встретился на приеме у Президента, о том, что Эльдар живет в Баку, он пожелал с ним встретиться.
В доме Счастливчика, где они провели вместе несколько часов, Эльдар услышал от преуспевающего предпринимателя удивительную историю, в которую ни он, ни Счастливчик не очень поверили.
Оказывается, в начале восьмидесятых Брежнев позвонил руководителю республики и спросил его мнение о втором секретаре ЦК, присланном в республику из Москвы, то есть о доценте. Руководитель республики, в общем, отозвался о своем коллеге хорошо, но отметил одно его качество — грубоват. Недавно они были в правительственной поездке на Кубе, и там его укусил комар. Убивая комара, он громко выругался, на что обратили внимание кубинские товарищи.
Брежневу это не понравилось. Оказалось, что он подыскивал человека на должность секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству и среди нескольких кандидатур самым предпочтительным ему казался бывший доцент. Но раз его плохо характеризуют, то пришлось вернуться к другим кандидатурам. Через несколько дней страна узнала, что очередной Пленум ЦК избрал секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству Горбачева Михаила Сергеевича.
— Вот так вот, один укус комара и моя несдержанность решили судьбу великой империи под названием СССР, — закончил свой рассказ бывший подзащитный отца Эльдара; они дружно рассмеялись.
— Но у вас, я вижу, все в порядке и сейчас. — Эльдар продолжал улыбаться под впечатлением рассказа об историческом комарином укусе.
— Да разве дело во мне, — с неподдельной искренностью сказал бывший доцент. — С легкой руки твоего отца, когда-то спасшего меня от тюрьмы, я всю жизнь был в полном порядке. Страну жалко!
XXVI
Двухкомнатная квартира ветерана национального телевидения была идеально приспособлена для постельных развлечений: в потолок над кроватью было вделано зеркало, и, лежа на спине, Сева хорошо видела крепкие волосатые плечи бывшего диктора. Голова его в зеркало не умещалась, но потное лицо нависало над ней, касаясь то носа, то щек. Иногда он пытался ее поцеловать и одновременно то одной, то другой коленкой настойчиво раздвигал ей ноги. Она понимала, что рано или поздно уступит его напору; сказывалось отсутствие опыта и боязнь обидеть человека, которым она восхищалась многие годы.
— Не будь дурочкой, — убеждал он ее. — Оставаться девственницей до тридцати двух лет вредно для здоровья. А у будущего мужа это может вызвать подозрение, что его жена до него никому не нравилась.
Она чуть расслабила напряженно сплетенные ноги.
— И еще, — коленки его продолжали активно действовать, — очень важно, чтобы в первый раз все было без боли. У многих девочек на всю жизнь остается травма. А я тебе обещаю ночь, которую ты запомнишь как праздник.
Ноги ее вдруг сами собой медленно разошлись, он торжествующе улыбнулся. В зеркале на потолке она увидела, как смуглые ягодицы приподнялись и застыли в стартовой готовности. По внутренней стороне бедра двинулась вверх его рука, что было одновременно и приятно, и стыдно. Двигая рукой, он наблюдал за ее реакцией, настраивая ее, как это делают, пробуя инструмент, опытные музыканты, перед тем, как начать играть. Но и себя он, видимо, настраивал — все же ему было за пятьдесят.
Она молчала, стиснув зубы; уже давно в уголках ее глаз сильно пощипывало. Столько лет она вольно или невольно берегла себя, и теперь случайная встреча лишала ее пусть нелепого, но важного свидетельства того, как она прожила свою жизнь.
— Ты что, плачешь? — удивленно спросил диктор. — Да ты совсем дурочка, — огорчился он. Она силилась улыбнуться в ответ, но не получалось, слезы уже капали на подушку.
— Прекрати. — Он строго нахмурился. — Тебе тридцать лет, а ты ведешь себя черт знает как. — Рука его что-то искала у нее между ног, на потном лице мелькнула легкая неуверенность.
— Прошу вас, — наконец она обрела способность говорить. — Умоляю… Не надо…
— Я же тебе все объяснил.
— Простите… Но я не могу…
— Что значит, не можешь? Ты что, больна?
— Нет.
— А что ты сейчас чувствуешь? — Рука коснулась лобка, поднялась выше и несколько раз довольно сильно нажала на нижнюю часть живота.
— Приятно?
— Да.
— Ты будешь замечательной любовницей.
— Прошу вас, не надо.
Он слегка отодвинулся.
— А обо мне ты не думаешь? Я же тоже человек.
— Простите.
— Я не привык к тому, что меня не хотят. Ты у меня двенадцатая.
— Женщина?
— Девственница. Женщин было гораздо больше.
— А это не утомительно?
Он рассмеялся.
— Иногда утомительно. Но большего счастья, чем в постели, я никогда не испытывал. Даже с проституткой можно достичь состояния блаженства, сливаясь в целое… Ну что, начнем?
— Прошу вас, не надо.
Он убрал руку, но нижняя половина его тела все еще находилась на ней, придавливая к матрасу.
— А может быть, ты и права. — Он рассуждал вслух. — Я же не знаю, кто твой избранник. Может, ему важно, что ты, как это сказано в “Тысячи и одной ночи”, “жемчужина несверленная”.
Она назвала ему фамилию Эльдара.
— Я его хорошо знаю. — Диктор посмотрел на нее, как на неожиданно повзрослевшего ребенка, — но он же гораздо старше тебя.
— Да.
— Я всю их компанию знаю. И Счастливчика, и Друга, и Марата. У вас это недавно началось?
— Да.
— Он был женат на армянке. Ты знаешь об этом?
— Нет. Я вообще ничего о нем не знаю.
— Передашь привет от меня.
— Хорошо.
— Я пошутил. Как ты ему объяснишь, что мы знакомы? У меня плохая репутация.
— Неправда. Все мои подруги были в вас влюблены.
— А ты?
— Тоже. Поэтому я не смогла вам отказать. Я словно была загипнотизирована в ресторане.
— А сейчас?
— Уже нет.
— Тогда вставай, одевайся и марш отсюда.
Он пружинисто поднял свое тело с постели; сохранил, несмотря на возраст, хорошую физическую форму.
На прощание она получила подарок — красивую перламутровую шкатулку, полную бус.
— Это бирюза, это янтарь, а это речной жемчуг. Остальное стекляшки.
— Нет, нет, — замахала руками Сева. — Я не возьму такой дорогой подарок.
— Ты подарила мне дивную ночь.
— Я?
— Ты прелесть. — Он спешил на какую-то утреннюю запись и выпроводил ее в восемь утра, за два часа до открытия магазина. Домой ехать не было смысла, на улице еще держалась ночная прохлада. Размахивая большим полиэтиленовым мешком со шкатулкой, она шла в сторону моря, впервые в жизни ощущая в себе уверенность, которой ей всегда так мучительно не хватало. Она не знала, что мешок такой же расцветки — малиновые полосы на желтом фоне — использовали на допросе Эльдара, и не обратила внимания на милицейский миниавтобус с зарешеченными окнами, выскочивший из-за угла; коротко гуднув, он поехал мимо.
XXVII
Внук библиотекарши оказался вполне разумным парнем! Получив пакет с пятью тысячами долларов, поблагодарил Муртуза и, не считая, спрятал деньги во внутренний карман куртки.
— Передайте их бабушке. — Муртуз засомневался, что деньги дойдут до старухи. — Пусть побалует себя.
— Она их не возьмет, — возразил внук. — Я сам их на нее потрачу.
— А это вам, — Муртуз вручил гостю большой набор из чая, конфет и алкогольных напитков. Внук с удовольствием принял и это подношение, а покидая кабинет, заверил, что время от времени будет навещать Муртуза.
С поколением наших детей легче иметь дело, чем со стариками, подумал Муртуз, но вспомнил отца и поправил себя: и в том поколении были люди, которые сами жили и не мешали жить другим. Но было им не просто. Отец вечно боялся всего, и он ребенком принимал участие в перепрятывании денег и ценных вещей то дома, то на даче.
Сразу после ухода внука библиотекарши Муртуз позвонил по нескольким номерам, чтобы выяснить, где и когда хоронят академика Асадова. Он считал своим долгом принять участие в панихиде.
Проводить Академика в последний путь пришел, как говорится, весь город. Тело выносили из Академии наук. Когда Муртуз был ребенком, отсюда же вынесли гроб поэта Самеда Вургуна. Это было в середине пятидесятых годов. И его, десятилетнего мальчика, чуть не затоптали на подъеме к Баксовету.
Такая же огромная толпа собралась и сегодня — от музея Низами до Аллеи почетного захоронения стояли люди. Кого только здесь не было, Муртуз еле успевал здороваться. Женщины плакали, да и некоторые из мужчин не стеснялись слез. Когда заиграл оркестр, и у Муртуза тоже навернулись слезы. Все же таких, как академик Асадов, у его народа было немного, по пальцам можно пересчитать.
XXVIII
Сразу после похорон друзья Эльдара собрались у Счастливчика, который успел прилететь рано утром.
— Я все выяснил, — сообщил он, когда они расселись в его кабинете с пальмой и старинными напольными часами. — Я говорил с прокурором. Мы опоздали. Вчера, когда вы сидели у Марата, еще можно было что-то сделать. Они проверяли его данные: кто он, откуда родом, стоят ли за ним какие-то сильные родственники? Ночью еще раз проверили. И когда убедились, что влиятельных защитников у него нет, решили обвинить в убийстве его.
— Он так тебе и сказал, так откровенно? — Друг больше всех был возмущен сообщением Счастливчика.
— Он мой давний товарищ, и вчера еще он мог помочь Дельцу.
— А почему сегодня не может?
— Потому что за ночь его искалечили. И в таком виде его выпустить нельзя. А пока его вылечат, если он выживет, то дело зайдет так далеко, что обратного хода не будет.
— Какой цинизм! — продолжал возмущаться Друг. — А почему они не ищут настоящих убийц?
— Потому что найти их не просто. А надо отчитаться перед правительством и общественностью.
— Ты что делал вчера, когда мы тебе звонили? — спросил Марат у Друга.
— У меня было важное дело.
— Сегодня утром взяли двух лидеров крупной мусульманской секты. Следствие считает, что Эльдар с ними связан, — сообщил Счастливчик.
— Ну это же смешно, — Писатель не мог поверить услышанному.
— Смешно, не смешно, но ему грозит срок от десяти до пятнадцати лет. И вытащить его оттуда можно будет только через три-четыре года, если он выживет после допросов.
— Это тоже тебе твой друг сказал?
— Да.
— Как ты можешь дружить с такими людьми?
— Он один из самых лучших. Но вынужден играть по общим правилам. Впрочем, как и все мы.
Тут все дружно возразили; никто из них ни в каких играх не участвует и даже правил их не знает.
— Вы молодцы, — похвалил их Счастливчик, — и вы действительно ни в чем не участвуете, как и бедный Эльдар. Но рано или поздно жизнь хватает за жопу, не спрашивая, участвуешь ты в ней или нет. И у меня вопрос: если через три года у нас попросят денег, чтобы его освободить, мы дадим их или нет?
— Дадим, — сразу же за всех ответил Марат.
— А это называется дача взятки в особо крупных размерах и сурово наказывается. Так что, друзья, невозможно не заразиться проказой, живя в лепрозории.
Но окончательно сразил их последний довод Счастливчика. Дерьмо сортов не имеет, сказал он, и, если они терпят то, что вокруг них происходит, они ничем не лучше других граждан своей страны…
XXIX
Муртуз вошел в помещение библиотеки на седьмой день после смерти Академика. Проект перестройки утвердили у районного архитектора за несколько часов. С утра началась работа, но возникли сложности с книгами — вынести и выбросить их не разрешили. Ликвидационная комиссия, созданная министерством, должна была составить список того, что можно было уничтожить. Книги на русском языке надлежало передать в педагогический институт русского языка. Незначительное количество недавно изданных книг с латинским шрифтом должно было остаться в распоряжении министерства.
Книги уже были вывалены из шкафов и огромными штабелями лежали в тех комнатах, где еще не приступили к ремонту. Пришлось заплатить председателю комиссии три тысячи долларов, и они тут же свернули свою деятельность, каждый унося с собой по нескольку книг.
Муртуз ходил из комнаты в комнату, представляя себе, как все здесь преобразится после ремонта. Осмотрев площадь библиотеки, он приказал очистить кабинет заведующей. (Все личные вещи уже были доставлены ей на дом.) Сама старуха ни разу не появилась. Это сильно облегчило дело с выносом книг.
Муртуз задержался в кабинете, здесь тоже было полно шкафов. Часть книг уже лежала на полу. Муртуз сел в кожаное кресло за письменный стол и подумал, что грех отдавать государству эту хорошо сохранившуюся мебель ручной работы. Надо успеть уладить этот вопрос с управделами министерства до того, как ее увезут. Муртуз встал и обнаружил, что брюки испачканы пылью; пытаясь отряхнуть штанину, он нагнулся и не сразу заметил появление Вики. Даже боксерский опыт ему не помог, она сделала два быстрых шага и влепила пощечину, от которой он не смог увернуться. Но второй раз ударить ей не удалось, он стиснул ее в своих объятиях.
— Что с тобой? Ты с ума сошла? — впрочем, он догадывался о причине ее агрессивности.
— Я тебя убью, потаскун старый. Придумал какой-то идиотский предлог, чтоб бросить меня. А теперь подкладываешь под него своих баб. — Злость ее была не притворной, кричала она громко, и, несомненно, ее слышали в коридоре. Муртуз знал, как ее успокоить и действовал уверенно — через несколько секунд она оказалась в той же позе, что и в первый день их знакомства, только вместо мяса ее руки уперлись в огромную груду книг.
Он слегка надавил на нее, руки подогнулись, лицо уперлось в книги, и нос заскользил по гладкой, бархатистой поверхности обложки верхней книги, вперед-назад, вперед-назад. Под глазами замелькали три тисненные золотом буквы: рож… рож… рож… Потом он чуть повернул ее тело вправо, и под глазами оказались другие буквы: ден… ден… ден…
Когда Муртуз наконец удовлетворенно затих, а она долго не могла успокоиться, расплывающиеся перед глазами буквы не сразу восстановили свои очертания. И уже натягивая трусы, она прочла полное название книги: “Рождение театра” В.Н.Немирович-Данченко. В отличие от Муртуза Вика знала, кто такой Немирович-Данченко, но книг его не читала.
Выходка Вики была последней проблемой, связанной с приватизацией библиотеки. Теперь можно было сказать, что Муртуз окончательно добился поставленной цели. В последние годы ему удавалось все, что он задумывал. А главное — не надо было, как это приходилось делать отцу, прятаться где-то в задних рядах жизни. Уже много лет он жил открыто, наслаждаясь возможностями, которые создавал своим умом и смекалкой. И никто не мог помешать ему в этом. Пришло его время. Он победил.
XXX
Суд продолжался двадцать дней. Сева приходила на все заседания и садилась так, чтобы он ее видел. Эльдар не сводил с нее глаз, пока прокурор, адвокаты и свидетели говорили что-то, обвиняя и оправдывая его.
Последнее слово Эльдара содержало всего несколько фраз:
— Я не признаю себя виновным ни в одном из предъявленных мне обвинений. Академик Асадов был моим другом. Кто его убил, я не знаю.
Он сильно уменьшился в росте и время от времени заходился в кашле, сотрясающем его похудевшее тело. В эти моменты суд останавливал работу, так как из-за кашля никого не было слышно.
Он получил одиннадцать лет содержания в колонии строгого режима.
Несколько месяцев Сева регулярно возила ему передачи. Им разрешили подать заявление в ЗАГС; в записках, которые она от него получала, он писал, что счастлив, и она верила, понимая, что ему незачем врать. В своих ответах она тоже писала о своих чувствах к нему и выражала надежду на то, что они рано или поздно соединятся. Он никаких планов на будущее не строил и ни разу не написал о том, как они будут жить, когда он освободится. Видимо, что-то предчувствовал.
Через семь месяцев и двадцать один день после его ареста, через два дня после того, как их зарегистрировали, и за день до их первого свидания в тюрьме, ей сообщили, что Ага-заде Эльдар Багатурович убит при попытке к бегству. В тот же вечер телевидение сообщило о бунте в колонии № 7, подавленном тюремной администрацией. Среди главных зачинщиков называлась и его фамилия.
Тело его не выдали. На поминки, устроенные друзьями, пришло много людей. Там же на поминках Счастливчик вручил ей купчую и ключи от его трехкомнатной квартиры. И объяснил, что это пожелание Эльдара, переданное из Москвы его бывшей женой.
В тот же вечер Аида, о которой Эльдар успел ей рассказать, позвонила из Москвы и подтвердила, что еще при его жизни они приняли решение отдать бакинскую квартиру Севе. Других близких людей, нуждающихся в жилье, у Эльдара нет. Тут Аида расплакалась.
С этого дня они стали перезваниваться; Аиду по-прежнему интересовало все, что происходило в ее родном городе… В одном из ночных (с пониженным тарифом) разговоров Аида, перебирая и сопоставляя события последнего времени, выстроила их в случайную последовательность, приведшую к трагической гибели Эльдара. Все началось с того, что Муртуз заставил подругу Севы, Наилю, поехать к нему на дачу. Из-за этой поездки отменилась встреча в ресторане “Ист-Вест”. У Эльдара образовался свободный вечер, и он встретился с академиком Асадовым. В баре “Голубой Дунай” академик был убит неизвестными людьми. Подозрения пали на Эльдара. Завертелась следственная машина, и, не найдя настоящих убийц, решили осудить Эльдара.
Причину, толкнувшую Эльдара на участие в тюремном бунте, Аида объяснила его нежеланием смириться с участью несправедливо осужденного.
Сева согласилась с Аидой — действительно, все началась с того, что Муртуз заставил Наилю поехать к нему на дачу. Но с какой целью это было сделано, она Аиде не сказала, постеснялась. В конце концов там, на даче, ничего предосудительного не произошло, а зачем Муртузу понадобилось уложить Наилю под друга Эльдара, знает только он сам и вряд ли кому-нибудь расскажет. Но одно несомненно — Муртуз зря ничего не делает…
Через год после смерти Эльдара волна последствий, возникших из-за желания Муртуза расширить свой супермаркет, достигла Москвы. Очередная жертва, которую эта волна накрыла с головой, носила еврейскую фамилию, при том что Эрик Ханаев, уроженец Красной Слободы — древнего поселения горских евреев в Азербайджане, содержал в своей крови причудливую греко-татаро-польскую примесь со стороны матери.
Из Баку Ханаев уехал сразу же после окончания Иняза и много лет работал в УПДК, переходя из одной иностранной торговой фирмы в другую. Фанатичный любитель джаза, в пятидесятые годы он играл на саксофоне так хорошо, что стал первым мужем Аиды. Все годы ее увлечения Эльдаром он был уверен, что рано или поздно бывшая жена одумается и вернется к нему; отяжелев с годами, он все еще был хорош собой: по-юношески розовые щеки утопали в красивой поблескивающей серебром бородке, в сочетании с которой тонкие дужки золоченых очков придавали ему вид очень респектабельного человека.
В день годовщины смерти Эльдара семидесятидевятилетний пенсионер, недавно закончивший книгу об азербайджанском джазе, тщательно побрился, попрыскал на себя остатками французского одеколона, надел свой верный твидовый пиджак в темно-коричневую клеточку и поехал к Аиде; в тот день она собрала в своей крошечной квартире у метро “Аэропорт” бывших бакинцев, знавших Эльдара.
Пришло больше людей, чем она рассчитывала; Рудик Аванесов, к примеру, имевший с Эльдаром шапочное знакомство и был приглашен, чтобы в этот прощальный вечер в доме ощущалась атмосфера бакинской жизни шестидесятых годов, привел с собой кинорежиссера Руслана Шахмалиева, с которым Эльдар подрался в 1972 году в Доме кино, разойдясь во мнении о фильме. Да, было очень тесно, гости еле расселись за столом, полным еды, но вечер прошел в искренних и очень трогательных воспоминаниях об Эльдаре, чего и хотелось Аиде.
Эрик быстро напился, хотя она несколько раз просила его остановиться; когда все разошлись, он выпил еще несколько рюмок и объявил, что у него нет денег на такси, а метро давно закрылось, и по этой причине останется ночевать у Аиды. Конечно же он врал, и это выяснилось, когда Аида попыталась дать ему денег на такси; пятисотрублевая бумажка, которую она вложила в твидовый карман, выявила и другое — оказалось, что Ханаев всю жизнь ненавидел Эльдара и всегда желал ему смерти и теперь, когда тот умер, продолжает его ненавидеть, потому что, даже уйдя на тот свет, он мешает Ханаеву наладить личную жизнь. Ей все же удалось выпроводить бывшего супруга, но и после того, как за ним защелкнулся замок, он продолжал ругать Эльдара из-за двери и угрожал, что проведет ночь здесь, на лестничной клетке. Потом он вдруг неожиданно расплакался и, обвиняя себя во всех смертных грехах, долго просил прощения.
Аида слушала все это, не отходя от двери, и время от времени умоляла Ханаева уйти. Вечер был безвозвратно испорчен. И она сказала Ханаеву, что никогда не простит ему это. Если бы она знала….
Сообщению о взрыве дома на Севастопольском бульваре в утренних новостях она не придала значения, но вечером позвонил Рудик и объяснил, что в этом доме жил Ханаев и именно в его квартире на последнем этаже возник пожар из-за утечки газа. Сгорел весь этаж, погибли четыре человека, еще несколько десятков обгоревших жителей дома были доставлены в больницу. Никто из жертв пожара никогда не был в Баку и не знал о том, что помещение бывшей библиотеки уже почти год занято отделом заказов и полуфабрикатов, а читальный зал переделан в роскошное кафе.
К вечеру третьего дня умер еще один человек из доставленных в больницу.
Круги последствий от брошенного Муртузом камня продолжают расходиться и сегодня, достигая все новых и новых территорий. И кто знает, когда, где и кого из наших потомков накроет волна, возникшая в городе Баку в начале третьего тысячелетия из-за ликвидации небольшой библиотеки.
Баку—Москва
2007—2008 гг.