Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2008
Максим Кронгауз. Русский язык на грани нервного срыва. — М.: Знак: Языки славянских культур, 2007.
“Дилер”, “брокер”, “дизайнер”, “креатор” — это еще ничего. А как вам “хедхантер”, “фандрейзер”, “коучер”, “пруфридер”, “копирайтер”? Обилие новых наименований профессий в нашем языке действительно может довести до
нервного срыва. И все-таки, перечисляя в своей книге сии таинственные “породы людей”, Максим Кронгауз одну породу упустил. А именно — “колумнистов”. Таковые теперь имеются во всякой серьезной газете, а иные СМИ обзавелись и колумнистами лингвистическими, то есть филологами, ведущими колонки о русском языке и культуре речи.
Профессор Кронгауз вел рубрику “Новый русский” в газете “Ведомости”. На “Эхе Москвы” есть еженедельная программа “Говорим по-русски” Марины Королевой и Ольги Северской. Автор этих строк занимался аналогичной работой в “Вечерней Москве”… В общем, амплуа русиста-колумниста вполне , как говорится, востребовано, и авторские колонки потом продолжают жить, становясь книгами.
Газетное “хождение в народ” — серьезное испытание для профессионального филолога. Приходится добровольно отказываться от “птичьего” языка, поскольку нельзя отгораживаться от читателя терминологическим барьером, надо говорить с ним на равных. И тут-то выявляется степень творческой одаренности автора. “Филолог” значит “любящий слово”, а отвечает ли слово ему взаимностью? Это большая культурная проблема: поскольку на филологических факультетах писать не учат, то большинство наших коллег, к сожалению, не владеет практической риторикой и элементарными композиционными навыками. Для критических отделов толстых журналов они почти персона нон грата: их тексты не просто править — переписывать приходится.
Максим Кронгауз — филолог нетипичный. Он азартный литератор, на страницы периодики выходит не как непогрешимый “эксперт”, а как мыслящий и во многом субъективный интеллектуал, охочий до нервных вопросов, отнюдь не сводимых к теме “правильного” говорения и письма. И его книга — литературный факт. Из кратких газетных колонок выросли динамичные и остроумные новеллки. В каждой — не рецепт и не проповедь, а заковыристый вопросец, требующий от читателя собственного ответа.
“Украли слово!” — так называется одна из них. Речь о слове “лингвист”, которое в русском языке всегда означало специалиста по научному языкознанию. А теперь “лингвистическими” у нас именуют вузы и гимназии, где изучаются иностранные языки. Не без влияния английского слова “linguist”, означающего не только ученого, но и практика-полиглота. Что делать? Упразднить смехотворное название “лингвистический университет” и вернуть ему прежнее имя “иняз”? Решать вам, то есть обществу.
Или история слова “менеджер”, которое вдруг зазвучало с неадекватным пафосом. Противно слушать! “Но русский язык не был бы русским, — пишет М.Кронгауз, — если бы не сумел сыронизировать над собой и в этой ситуации. И породил слово-близнец — манагер”. При помощи такой транслитерации пафос сбили! Заметим, что это очевидное следствие “глазного”, “сетевого” восприятия языка (“http” читают иногда как “хэ-тэ-тэ-пэ”). Так что Интернет, причудам которого в книге уделено изрядное внимание, не только обедняет речь молодого поколения, но и формирует в ней новые оттенки.
Людям, далеким от филологии, свойствен порой лингвистический фетишизм и изоляционизм. Одни начинают носиться, как с писаной торбой, с буквой “ё” и требовать ее (её) повсеместного внедрения. Другие не спят по ночам оттого, что слишком много расплодилось жаргонных слов, что политики вместо “обеспЕчение” произносят “обеспечЕние”. И вообще — призывают других говорить “правильно” вместо того, чтобы совершенствовать свою собственную речь. А профессиональному языковеду ведома грустная истина: большинство людей всегда говорило и будет говорить с ошибками. Борьба за речевую культуру бесплодна, если она не сопрягается с проблемами свободы слова, развития личности, построения гражданского общества.
Автор книги то и дело касается вопросов социально-политического плана. Он выявил, например, что выражение “лицо кавказской национальности” построено по модели “лицо еврейской национальности”, появившееся в советском официальном языке в 1970-е годы, когда возникла ситуация выезда некоторых лиц на постоянное жительство в Израиль. А в эссе “Внешняя национальная политика” рассматриваются такие болевые точки орфографии и нормативной стилистики, как выбор между “Таллином” и Таллинном”, “Киргизстаном” и “Кыргызстаном”, формами “на Украине” и “в Украине”. Солидаризуюсь с выводом автора: “Язык <…> не является инструментом ни унижения других государств и наций, ни особого уважения к ним. Он становится таковым лишь по прихоти националистически ориентированных политиков, не важно, с какой стороны”. И подписываюсь под призывом “без особой нужды ничего не менять”.
Согласен я с коллегой М.Кронгаузом и по многим частным вопросам. Например, в отношении вводного слова “блин”. Уж лучше матерное слово, чем плебейский эвфемизм. Когда “блином” блистают дамы, претендующие на интеллигентность, от их речи просто дурно пахнет. Вообще обсценную лексику языковеды должны знать и изучать, но, конечно, М.Кронгауз прав: “В мате не стоит искать национальную идею. Сегодня он скорее разъединяет людей”.
И вот мы подбираемся к главной идее книги, сформулированной в эссе под заголовком “А смысл?”. Бесполезно говорить и спорить о языке в отрыве от его коммуникативной функции, от содержания письменных и устных высказываний. В нашей школе “изучаются слово и грамматика, а не текст, его семантика и коммуникация”, как справедливо замечает автор. Новой системы обучения он не предлагает, но всякий, кто прочтет его книгу, сделает шаг в развитии собственных коммуникативных навыков.
Именно в этом русле и рождаются у меня некоторые полемические соображения. Прежде всего — по поводу слова “обыватель”. Оно раньше было презрительным, а потом его стали применять к себе интеллигенты в постперестроечное время. “Записки раздраженного обывателя” называлась статья М.Кронгауза в “Отечественных записках”, в заглавии книжной главы “раздраженный” сменился “просвещенным”, но “обыватель” остался. Понимаю, что это изысканное самоумаление (“астеизм”, по М.Гаспарову). Но что мы выиграли, разжаловав себя из интеллигентов в “обыватели”? Вот мы после выборов не имеем никакого представительства в Думе. Почти нельзя уже высказаться во весь голос на газетных страницах. Опять станем на кухнях рассказывать политические анекдоты да новости, услышанные по “голосам”? Нет, не стоит сдаваться на милость гедонистически-потребительскому мещанству, отечественной и всемирной пошлости.
Ладно, не будем о самом грустном. Язык пока при нас. Его не надо ни хоронить, ни спасать. “Его надо любить. О нем надо спорить”, как сказано в этой книге. Вот еще одно крайне дискуссионное слово — “пиар”. Смысл его так непомерно расширился, что лично я в своих статьях и книгах предсказываю ему скорую гибель, не рекомендуя писателям им пользоваться. М.Кронгауз же дает диаметрально противоположный прогноз: “именно это слово через какое-то время станет наиболее нейтральным и, возможно, единственным названием данной сферы деятельности”.
Хорошо бы дожить до того времени, когда выяснится, кто из нас прав.